Египетские сны - Вячеслав Морочко

Я помню, вы сказали, что убрали начало. (Меня осенило) Так значит вы – «Птоломей»!

Эвлин, ваши успехи меня потрясают!

Это правда?! Вы, действительно, – продолжатель династии?!

Я, собственно, не претендую.

Но зачем изменять фамилию?!

Для пользы дела. Ислам не любит вспоминать о роскошной культуре, которую он разорил и до которой ему нет дела.

Только сейчас я сообразил, кого мне напоминал Мей. В нем было что-то от сфинкса. Его полученные в сражениях шрамы были похожи на «поцелуи» оттоманских ядер, изуродовавших каменного исполина. Однако теперь, несмотря на увечья граф не казался уродливым. Выражение силы и мудрости сообщало его лицу мужественную красоту.

Впрочем, раньше я многого не замечал и многого не понимал.

Как я сразу не догадался!? Граф, вы – потомок создателей Александрийской Библиотеки! Значит для вас и теперь это – дело всей жизни!

Собственно говоря, перед вами – банкир… – Александр выглядел немного смущенным.

«Банкир»! Ну и что!? Разве это мешает вам путешествовать по всему свету, спасая остатки того, что составляло славу династии, и что еще сохранилось – в оригиналах, слепках, набросках, копиях, – в любом виде! Я прав?

Остается добавить, что основную часть из спасенного мы с Клавдием «переправили» в Британский Музей. Более надежного места хранения на Земле пока еще нет.

– Александр, извините, мне кажется, сочетание «граф Птоломей» как-то странно звучит.

– Может быть, но не я это выдумал. Титул присвоила мне королева Виктория за спасение библиотеки, вернее, того, что осталось.

– Кстати, а кто такие «Башибутяне»?

Есть тюркское слово «башибузук» – что-то вроде головореза. Так турки иногда отзываются о моих земляках. А я про себя называю их «башибутянами». По аналогии с – англичанами…

Александр еще продолжал говорить. Но голос его затихал, удаляясь, а я «просыпался» уже в другом сне.

4.

Последний лондонский вечер.

Когда спускался в подземку, было еще светло. Так же, как накануне, выхожу у «Вестминстера» перед мостом. Над Темзой – первые звезды. Кажется, что темнеет стремительно.

Иду не к реке, а в обратную сторону (к центру).

Впереди – неширокая улица «Бердкейдж уолк» – «Прогулка птичьей клетки». Она ведет от Биг Бена в сторону Букингемского дворца. Мы были тут в первый день, под дождем. Неподалеку – знаменитые «Комнаты войны» (War Rooms) – бункер ставки Черчилля.

В сквере между деревьями – памятник хозяину «комнат».

Забираю левее, двигаюсь наискосок по лужайке, между зданиями Парламента, парламентской церковью Святой Маргариты и Вестминстерским Аббатством. Выхожу на «Викторию» (Victoria Street).

Вчера я бродил по «Набережной Виктории», созерцал ее с другого берега Темзы. Сегодня – вышел на улицу имени этой удивительной леди. Она считалась «простушкой». Ее вкусы не отличались изысканностью. В музыке отдавала предпочтение оперетке. Архитектура «Викторианской эпохи» славилась домами-тортами и смешением стилей. Но чем королева, действительно, прославилась, – так это супружеской преданностью. Мужа – Алберта она обожала все двадцать лет совместной жизни (он умер сравнительно рано). Шок, от кончины его, длился целых четыре года, в течение которых вдова избегала показываться на людях. Виктория поставила мужу памятник, построила знаменитый дворец – Альберт-Холл. В любви она, бесспорно, была Королевой из королев.

Вестминстер – аристократический район Лондона. «Виктория» – важная деловая улица «для внутреннего пользования». Если, в нескольких километрах на восток, тротуары кишат туристами, здесь в этот час редко встретишь прохожего или парочку, забредшую из соседних улиц со звонкими именами: «Пети Франс» (Petty France) «Маленькая Франция» или «Бродвей» (Broadway).

Здесь находится старое серое здание «Скотленд-Ярда». Но кого оно теперь привлечет, когда на другом берегу, выросло новое великолепное здание «ведомства».

Вместо «пресловутых туманов», струится прозрачнейший воздух, и редкие автомашины проносятся на «зеленой волне».

Многие столицы устраивались, как парадные залы для приема гостей. Лондонцы возводили столицу с расчетом, чтобы жилось в ней уютно, со вкусом, с размахом, весело над собою подтрунивая, и чтобы гости не столько восхищались, сколько тайно мечтали остаться.

На Виктории, кроме банков, «Скотленд Ярда» и «Полицейской академии», – немало «торговых точек». Хотя в это время многие из них закрывались, витрины продолжали притягивать.

Витрина – алтарь вожделений. Глядя на бесчисленные изобретения в области туалетов, дизайна, игрушек, поражаешься, сколь многого достигла цивилизация за какую-нибудь пару десятков тысячелетий. Еще более удивляет многообразие жизни, возникшее за последние миллиарды лет.

Природа заражена вирусом творчества, однако, при неудачах, не колеблясь «стирает» свои «художества», чтобы начать все с нуля.

Перейдя улицу и поднимаясь на тротуар, – споткнулся, вернее, чуть не спотыкнулся, о хухра. Чтобы не ударить приятеля, сделал неловкое па.

У колена как будто возникла еще одна степень свободы. Согнувшись под фонарем и ругаясь от боли, я тер свой несчастный сустав.

В знак сочувствия, малыш тоже хныкал.

Ну а ты что скулишь? – спросил я.

Хухр подпрыгнул, лизнул меня в нос, и… боль отпустила, «как сняло рукой»: живое участие действует безотказно.

Держась за фонарь, я выпрямился, увидел впереди светящуюся красную букву «М» (рекламу «Макдональдса»), а, пройдя еще шагов десять, замер от неожиданности: слева, в темном разрыве между домами, будто тлели раскаленные угли.

По схеме города где-то здесь находился «Вестминстерский собор», в отличие от древнего «Вестминстерского Аббатства», построенный в начале двадцатого века и, как говорилось в путеводителе, относящийся к итало-византийскому стилю.

«Раскаленные угли» то «карабкались» друг на друга, рисуя багровые, арочки, башни, наличники, то пропадали во мраке. Макушка сказочной колокольни терялась в темноте среди звезд. Материалом для этого великолепия служил красный кирпич с ярко белой прослойкой.

Кроме кирпича колокольни, я не видел другого сходства с собором святого Марка в Венеции, который считал эталоном итало-византийского стиля. Едва причастившись к какому-то знанию, мы часто теряем контроль, начиная судить, и рядить о вещах, о которых, в сущности, не имеем понятия.

Пятно света от простого электрического фонаря очерчивало пограничье миров перед порталом храма.

Я пересек границу. Следом двигался Хухр. Миновав тамбур и стеклянную дверь, мы вошли в зал. В полутьме поблескивали лаком скрепленные ряды стульев.

Стараясь не бросаться в глаза, я присел неподалеку от входа. Сводчатые «небеса» над головой поддерживали едва видимые в полумраке колонны. Впереди поднимался над уровнем пола похожий на корму корабля алтарь, осененный распятьем. С боков «корму» обтекали проходы, ведущие в заалтарье. Там светились люстры; и сводчатые витражи бросали тусклые отблески в сторону главного нефа.

В проходах между колоннами и стенами мерцали грозди приготовленных для продажи свечей.

Сбоку угадывалось несколько дверей, вернее закрытых занавесками арок. Время от времени через них проходили люди. Тихо играл орган. Но богослужения не было (во всяком случае, в основной части храма).

Посетителей было мало. А те, что находились в зале, как будто, случайно забрели отдохнуть и послушать музыку.

Я не строил планов, брел туда, куда вели ноги. А, когда сел, – затих, почувствовав себя притаившейся мышкой. Похоже, настало время задуматься о душе.

Вспомнил, как однажды привел, вместе с дочерью, малолетнего внука для причащения в деревенскую церковь.

Люди крестились, ставили свечки, тихо молились. За колонною пел беззубый старушечий хор.

В левом пределе творилось таинство: священник ходил по кругу, читал нараспев молитву и, осеняя крестным знамением, угощал детишек и взрослых «кровью и телом Господним».

Разглядывая фрески и поеживаясь от холода, я подходил к алтарю. Подмывало убрать руки за спину, согреть несчастную поясницу. Но с тех пор, как однажды был одернут божьей старушкой: «Эй, милок, чаво руки там дёржишь? Здесь тебе – не тюрьма! Храм Господен!» – старался держать их по швам (в положении «смирно»).

С иконостаса глядели строгие лики богоначальников. Мысли прервал мужской голос: «Простите, вы ведь неверующий? Что привело Вас сюда?» Я оглянулся. Рядом стоял здешний батюшка (невысокий усталый косматый). Я объяснил, что меня привело. «Похвально – заметил священник и, спросив, как меня звать, заметил: У вас красивое имя. Не хотели бы сами креститься?» Я признался: «Не верую, хотя и завидую верующим. Но мне не дано».

Он внимательно посмотрел на меня, печально вздохнул и сказал: «Да, я знаю. Такое – бывает», – и отошел. В его вздохе, кроме сочувствия, было что-то еще.

Я подумал, а каково же служителям культа, если самим «не дано». Много ли коммунистов искренне верило в будущий «Рай на Земле»?