Инсургент - Вероника Рот

Я поднимаю голову достаточно высоко, чтобы увидеть, что мы прошли мимо выхода.

— Тобиас, ты пропустил его?

— Пропустил… что? — спрашивает он между вдохами.

— Выход.

— Я не пытаюсь убежать. Стоит попробовать, и нас застрелят, — отвечает он. — Я хочу… найти кое-что.

Если бы моя голова не болела настолько сильно, я бы подумала, что это сон. Обычно только мои сны могут быть такими нелепыми. Если он не пытается убежать, зачем он взял меня с собой? И если он не убегает, то, что же он делает?

Парень резко останавливается, почти роняя меня, когда достигает широкого коридора со стеклянными панелями вдоль стены. Офисы. Эрудиты неподвижно сидят за своими столами и смотрят на нас с изумлением. Тобиас не обращает на них внимания; его глаза обращены на дверь в конце коридора. На двери висит табличка с надписью "КОНТРОЛЬ-А".

Тобиас обыскивает каждый угол этой комнаты, а потом стреляет в камеру, прикрепленную к потолку справа от нас. Камера разбивается вдребезги. Он стреляет в камеру на потолке слева, и ее объектив тоже разбивается.

— Пора спускаться, — говорит он. — Бежать мы больше не будем, обещаю.

Я скатываюсь с его спины и беру его за руку. Он направляется к закрытой двери, которую мы проходили прежде, заходит в чулан, захлопывает дверь и подпирает ее сломанным стулом. Я поворачиваюсь лицом к нему, за моей спиной полки с бумагами. Над нами разливается голубоватый свет. Он смотрит на меня почти голодным взглядом.

— У меня не так много времени, так что сразу к делу, — начинает он.

Я киваю.

— Я пришел сюда не для того, чтобы умереть, — признается Тобиас. — Я пришел по двум причинам. Во-первых, необходимо найти комнаты контроля, их две, чтобы во время нападения знать, что следует уничтожить в первую очередь для избавления от информации о моделировании. Это не позволит активировать передатчики Бесстрашных.

Описание освобождения без бегства. И мы нашли комнату контроля в конце коридора.

Я смотрю на него все еще в изумлении от произошедшего за последние пару минут.

— Вторая, — продолжает он, прочищая горло. — Убедиться, что ты держишься, потому что у нас есть план.

— Каков план?

— Если верить одному из осведомителей, твои пытки запланированы на следующие две недели, — говорит он. — По крайней мере, это конечная дата, предусмотренная Джанин, для изобретения моделирования защищенного от Дивергентов. Поэтому следующие четырнадцать дней Афракционеры в союзе с Бесстрашными и теми из Отречения, кто желает сражаться, штурмуют штаб Эрудитов и вывозят их лучшую защиту — компьютерную систему, что даст нам численное превосходство над Бесстрашными предателями, и, как следствие, над Эрудитами.

— Но ты ведь сказал Джанин, где расположены дома, безопасные для Афракционеров.

— Да, — он немного хмурится. — Это проблема. Но, как мы с тобой знаем, среди Афракционеров много Дивергентов, и часть из них уже перемещались на территорию Отречения, когда я ушел, поэтому пострадают лишь некоторые из укрытий. Таким образом, их количество все еще будет достаточным, чтобы принять участие во вторжении.

Две недели. Смогу ли я выносить все это целых две недели? Я уже настолько измучена, что мне трудно стоять на ногах. И даже спасение, которое предлагает Тобиас, меня не особенно привлекает. Я не хочу свободы. Я хочу спать. Я хочу, чтобы все это закончилось.

— Я не… — я в шоке от сказанного им и начинаю плакать. — Я не могу… делать это… так долго.

— Трис, — говорит Тобиас строго — он никогда со мной не сюсюкался, а мне бы так хотелось, чтобы хотя бы в этот раз он сделал исключение и понянчился со мной. — Ты должна. Ты должна пережить это.

— Почему? — вопрос возникает где-то в желудке и вырывается из моего горла в виде стона. Мне хочется стучать кулаками по его груди, словно я маленький ребенок, бьющийся в истерике. Слезы текут по моим щекам, и я знаю, что веду себя нелепо, но не могу остановиться. — Почему я должна делать это? Почему кто-то другой хоть раз не может сделать это вместо меня? Что, если я больше не хочу?

И я понимаю: такова жизнь. Я не хочу этого. Я хочу и хотела все это время, чтобы мои родители вернулись. Все это время я пытаюсь проложить дорогу назад к ним, а теперь я столь близка, а он говорит мне не делать этого.

— Я знаю, — никогда прежде его голос не звучал так нежно. — Я знаю, это тяжело. Самое трудное из всего, что ты когда-либо делала…

Я качаю головой.

— Я не могу заставить тебя. Я не могу заставить тебя пережить это, — он притягивает меня к себе и зарывается рукой мне в волосы, заправляя их за ухо. Его пальцы спускаются от шеи к моему плечу. — Но ты сделаешь это. Неважно, веришь ли ты в то, что тебе это по силам, или нет. Ты сможешь, потому что рождена для этого.

Я прижимаюсь к нему и накрываю его губы своими — не нежно, не нерешительно. Я целую его так, как когда-то, когда была уверена в нас, и провожу руками по его спине, по его рукам — как раньше.

Я не хочу говорить ему правду, о том, что он ошибается, я не готова пережить это снова.

Дверь открывается. Предатели Бесстрашные врываются в чулан. Тобиас отступает назад и протягивает пистолет ближайшему из предателей, рукояткой вперед.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Перевод: Маренич Екатерина, Алёна Вайнер, Laney, Алиса Ермакова, Екатерина Забродина

Редактура: Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль

— Беатрис.

Я вздрагиваю и просыпаюсь. Комната, в которой нахожусь (предназначенная для любого эксперимента, в котором мне придется принять участие), довольно большая: одну ее стену покрывает стекло, над самым полом мигают голубые огоньки, а в центре расставлены обитые тканью скамейки. Я сижу на самой дальней из них, слева от меня расположился Питер. Моя голова откинута назад. До сих пор не могу нормально выспаться.

Лучше бы я не просыпалась. В нескольких метрах от меня стоит Калеб, он замер в неуверенной позе, опираясь на одну ногу.

— Ты когда-нибудь покидал Эрудитов? — спрашиваю я.

— Это не так просто, — начинает он. — Я…

— Просто, — хочу кричать, но вместо этого мой голос звучит спокойно. — В какой момент ты предал нашу семью? До смерти родителей или после?

— Я сделал то, что должен был сделать. Ты думаешь, что все понимаешь, Беатрис, но на самом деле даже понятия не имеешь. Вся эта ситуация… это намного больше, чем ты думаешь… — в его глазах мольба и надежда на понимание, но я узнаю этот снисходительный тон — он использовал его, когда мы были детьми, желая отругать меня.

Мне известно, что высокомерие — один из недостатков Эрудита. Во мне оно тоже присутствует.

Но жадность — это другой, тот, которого у меня нет. Таким образом, я наполовину здесь, наполовину там — как всегда.

Я вскакиваю на ноги.

— Ты все еще не ответил на мой вопрос.

Калеб отступает.

— Дело не в Эрудитах, дело во всех. Во всех фракциях, — говорит он. — И во всем городе целиком. В том, что за оградой.

— Мне все равно, — бросаю я, но это ложь. Фраза «за оградой» эхом отзывается в моей голове. За оградой? Каким образом эта ситуация касается того, что находится там?

Что-то всплывает из глубин моей памяти. Маркус сказал, что причиной, заставившей Джанин напасть на Отречение, являлась информация, которой те владели. Связана ли она с тем, что за оградой?

Я отгоняю эту мысль на некоторое время.

— А я думала, вы заботитесь о фактах. И о свободе информации. Что ты скажешь на это, Калеб? Когда… — мой голос дрожит. — Когда ты предал наших родителей?

— Я всегда был Эрудитом, — мягко отвечает он. — Даже, когда должен был стать Отреченным.

— Если ты с Джанин заодно, тогда я ненавижу тебя. Наш отец отреагировал бы также.

— Наш отец, — Калеб фыркает. — Наш отец был Эрудитом, Беатрис. Джанин рассказывала мне, что они вместе учились.

— Он не был Эрудитом, — возражаю я, спустя несколько секунд. — Он решил покинуть их. Он выбрал другую личность, так же, как и ты, и стал кем-то еще. Только ты выбрал это… это зло.

— Ты говоришь, как настоящая Бесстрашная, — резко отвечает Калеб. — Или одно, или другое, никаких нюансов. Мир построен по-другому, Беатрис. Само понятие «зло» зависит от того, на чьей ты стороне.

— На чьей бы я ни была стороне, я все равно считаю, что контролировать умы целого города, умы множества людей и есть зло, — я чувствую, как дрожит моя губа. — Я все равно считаю, что предавать свою сестру, чтобы ее пытали и казнили, и есть зло!

Он мой брат, но я хочу разорвать его на куски.

Вместо того чтобы пытаться сделать это, я снова сажусь. Я никогда не смогу ранить его достаточно сильно, чтобы его предательство перестало причинять мне боль. А это ранит каждую частичку моего тела. Я прижимаю пальцы к ключице и массирую некоторые болевые точки.