Лютер - Гвидо Дикман

Мартин поднялся с колен, и слезы отчаяния хлынули у него из глаз. Вот и захлопнулась навсегда дверь в его прошлую жизнь. Мысль об этом терзала его. Но, отчетливо ощущая, что теряет ту защищенность, которую обеспечивала ему монастырская жизнь, Мартин в глубине души почувствовал умиротворение и благодарность. Он был убежден, что фон Штаупиц принял верное решение. Главный викарий ни минуты более не мог оставаться его настоятелем, ибо в противном случае церковные законы предписывали ему выдать подозреваемого в ереси сразу же, как только Папа или кто-либо из его посланников потребует от него этого. Кроме того, с этой минуты Мартин больше не обязан был следовать строгому обету послушания. Он был волен проповедовать свое учение, пока его не схватят.

— А теперь поторапливайся, — тихо сказал старый монах. Он открыл скрипучую дверь, ведущую из гостевых комнат на скудно освещенную лестницу. — Тебе придется исчезнуть из Аугсбурга раньше, чем слуги епископа начнут тебя искать. Если я правильно понял взгляд Джироламо Алеандра, то кое-кто из его ищеек уже наверняка на пути сюда.

Он решительным движением отодвинул в сторону своего ученика и быстро погасил пламя свечи, зажав маленький огонек между пальцами. Внизу, у стены дома, Мартина уже поджидал конюший. Он подвел ему оседланную лошадь, молча вложил в руку поводья и через мгновение исчез за углом.

Неожиданно поднявшийся ветер насквозь пронизывал грубую шерсть накидки, которую викарий накинул Мартину на плечи. Человеку в монашеской одежде в эту ночь на улице было лучше не появляться. Даже всадник на лошади мог вызвать подозрение, но Мартину приходилось рисковать, сейчас всё решала его быстрота.

Ему во что бы то ни стало надо было добраться до Кобурга, откуда тайные сторонники брались доставить его в Лейпциг, а затем и в Виттенберг. Но вполне могло оказаться, что Алеандр уже отдал приказ перекрыть все пути к городским воротам и поставить усиленную охрану на все башни.

Перед дорогой Мартин наскоро помолился. Он направился по тропинке, которая вела к скотному рынку. Там, сказал фон Штаупиц, его будет ждать священник, который покажет ему окольный путь из Аугсбурга.

Оглянувшись, чтобы бросить последний взгляд на стоявшую особняком башню возле мрачной обители кармелитов, Мартин заметил за стеклом стрельчатого окна чье-то размытое лицо. Он узнал фон Штаупица, и это прибавило ему бодрости. Мартин помахал рукой, прощаясь со своим духовным отцом.

Пробираться в темноте по глухой, заросшей тропе было совсем не просто. Лошадь оступалась, скользя по липкой грязи, шарахалась от невидимых препятствий. Шорох листьев представлялся трескучим огнем, шишковатые корни деревьев оборачивались злобными бесами. Добравшись до изгиба тропы, за которым где-то неподалеку уже должны были быть городские ворота, Мартин неожиданно в нескольких шагах от себя заметил сквозь листву яркий свет, прорезавший черный покров ночного неба. С замиранием сердца натянул он поводья, спешился и стал вглядываться, стараясь рассмотреть хоть что-нибудь сквозь ветви и осенние листья.

Свет исходил от смоляных факелов, которые, трепеща, продвигались вперед. Человек десять, а может быть, даже все двадцать сплоченной группой направлялись к монастырю. Их высокие сапоги громко чавкали по раскисшей земле. Вооруженные мечами и копьями, они могли оказаться здесь в этот час только по одной причине: им было приказано схватить в монастыре еретика и, если надо, силой доставит!) в княжескую темницу.

В голове у Мартина помутилось от страха, он отступил на несколько шагов назад. Надо было срочно где-то укрыться, иначе он угодит этим молодцам прямо в лапы. Мартин быстро завел лошадь в густой терновник, а сам бросился ничком на землю. Тропа уже гудела от тяжелых шагов вооруженных стражников. Грубые голоса и тарахтенье какой-то телеги слышны были совсем рядом. Мартин закрыл глаза и затаил дыхание. Он вцепился ногтями в ледяную землю так, что почувствовал боль. Истово взывая к Господу, он молился лишь об одном: чтобы лошадь стояла смирно и фырканьем или хрустом не выдала его. К счастью, стражникам и в голову не могло прийти, что монах, которого по приказу епископа они должны были схватить, укрывается здесь, в чаще. Никто из них, кроме одного молодого парня в панцире с остроконечными гранеными заклепками, не догадался на всякий случай осветить обочину. Свет факела упал на толстый ствол дерева, за которым притаился Мартин. «Ну все, я погиб», — промелькнуло у него в голове. Спазмы сжали ему горло, он даже не мог вздохнуть. Ему представилось, что, связанный по рукам и ногам, он лежит в телеге… Ему показалось, что он уже слышит издевательский хохот стражников.

Но свет факела заскользил дальше, становясь все слабее и слабее, пока не исчез вовсе. Ищейки епископа не обнаружили его. Он был спасен, хотя по-прежнему находился в большой опасности.

Мартин молниеносно вскочит и в темноте нащупал поводья. Насколько он их опередил? Стражникам наверняка не позволят ворваться в монастырь и устроить там переполох. Скорее всего, его будут разыскивать в кельях паломников, попасть куда можно по крутой лестнице, расположенной за конюшней. Но стражникам не понадобится много времени, чтобы понять, что он сбежал, и тогда они начнут прочесывать город.

Мартин вывел лошадь на дорогу и вскочил в седло. Приходилось идти на риск. Через несколько минут лошадь и всадник пропали в темноте.

ГЛАВА 12

Виттенберг, ноябрь 1518 года

Помещение, в котором курфюрст Фридрих Саксонский хранил свое собрание святых мощей, представляло собой просторный зал в западном крыле замка. Мало кто из придворных заглядывал в эту часть здания, ибо мрак, который царил в коридорах без единого окна, производил впечатление зловещее. У массивных дверей хранилища денно и нощно стояли на страже два охранника, и кроме самого курфюрста сюда могли попасть лишь очень немногие из его приближенных.

Георг Спалатин уже не раз наведывался в святая святых своего господина, потому что курфюрст любил именно здесь, а не в охотничьем кабинете и уж подавно не в парадном зале вести уединенные беседы, не предназначавшиеся для чужих ушей. Никогда ранее запах тлена, исходивший от бесчисленных шкатулок, ящичков, коробочек, ковчегов и реликвариев, не вызывал в нем столь сильное чувство тошноты, как этим зимним вечером. Здесь нельзя было открывать окна, ибо курфюрст Фридрих был твердо убежден, что сквозняк может навредить драгоценным реликвиям. Кроме того, в последнее время стало заметно холоднее. Нескончаемые дожди сменились морозами, а вода превратилась в лед.