Лютер - Гвидо Дикман

«Конечно слишком скромен», — подумал Мартин и поморщился. Слухи о том, что с помощью денег аугсбургских богатеев надеются сделать императором испанского принца Карла, давно уже добрались до Верхней Саксонии.

— И тогда эти купцы смогут влиять не только на архиепископа Майнцского, но и на будущего императора, — пробормотал Мартин, дослушав комментарии своего попутчика. Все продумано! С угрюмым видом посматривал Мартин в зарешеченное окошко. Да, похоже, он в прямом смысле слова угодил прямо в пасть свирепого льва.

Вскоре повозка остановилась перед мощными стенами какого-то строения, напоминавшего крепость; во мгле и за пеленой дождя оно было похоже на гигантскую сломанную прялку. Подгоняемый грубыми окриками конных сопровождающих, Мартин выскочил из повозки и, ссутулившись, заспешил по узкой тропинке. Его привезли в аббатство ордена кармелитов, где ему отвели келью; там он должен был дожидаться встречи с посланником Папы.

Дрожа от холода, Мартин постучался в массивные, оплетенные цепями ворота, над которыми даже фонаря не было. Он слышал ржанье лошадей и топот копыт, из чего сделал вывод, что где-то неподалеку конюшня. За несколько минут ожидания он промок до нитки, вода струилась по лицу и шее. Ожидая привратника, он, как мальчишка, притопывал ногами, надеясь согреться. Но все было напрасно: холод, царивший у него в душе, не мог прогнать даже жарко натопленный камин, — это был леденящий, парализующий страх.

Молчаливый монах-кармелит со свечой в руке повел Мартина по каменным коридорам, где вовсю гуляли сквозняки. Путь наверх пролегал по бесчисленным лестницам и гулким залам. Мартин прилагал все усилия, чтобы как-то сориентироваться, но вскоре оставил свои попытки. Везде были только голые серые стены, в которых лишь изредка встречались ниши со статуями святых или скамьи для коленопреклонения.

Мартин невольно задал себе вопрос, почему его определили именно сюда, и вынужден был признать, что это аббатство, благодаря полной своей изолированности от внешнего мира, позволяло сохранить наибольшую секретность. Посланцы Папы, похоже, всё предусмотрели.

— Вас уже ожидают, брат Мартинус! — Кармелит указал свечой на небольшое помещение, дверь в которое была приоткрыта.

С бьющимся сердцем Мартин переступил порог и огляделся. Комната находилась под самой крышей, и потолок в ней был скошен, но тем не менее в ней было просторно и уютно. Сразу при входе располагался большой камин, в котором весело потрескивал огонь. Прямо перед оконной нишей, где виднелись запотевшие от дождя стекла, стоял дубовый письменный стол, за которым сидел пожилой монах. Монах этот, казалось, поджидал Мартина. Он неторопливо поднял голову и испытующе посмотрел на вошедшего.

— Ваше преподобие… неужели это вы! — Мартин с трудом преодолел свое желание громко закричать от радости, узнав своего эрфуртского настоятеля, главного викария фон Штаупица. Он подбежал к викарию, встал перед ним на колени и преданно поцеловал его руку. — Боже милосердный, преподобный отец! Как вы оказались здесь? У вас возникли сложности из-за меня?

Фон Штаупиц добродушно рассмеялся:

— Не беспокойся, брат Мартинус! У меня все хорошо. Я приехал сюда, чтобы помочь тебе справиться с твоими сложностями — с Божьей помощью!

Он сделал шаг назад и перекрестился. Потом вернулся обратно за письменный стол. Видимо, аббат дружественного монастыря предоставил главному викарию свой кабинет.

— Тетцелю запретили проповедовать, — сказал Мартин твердым голосом. Присутствие старого учителя наполнило его новыми надеждами и новой жизненной силой. — Говорят даже, что он сидит в Лейпциге под домашним арестом. Ведь это добрый знак, правда? Это, безусловно, означает, что Рим… — Он не договорил: его тело внезапно свело судорогой так, что он с трудом удержался на ногах.

— Это означает только одно: продавец индульгенций зашел в своей алчности слишком далеко! — фон Штаупиц, все еще улыбавшийся после столь бурного приветствия Мартина, вдруг внезапно посерьезнел. — Что с тобой, Мартинус? — спросил он. — Ты болен? Позвать врача?

— Сейчас все пройдет, святой отец… Я думаю, это из-за долгой поездки. А потом еще этот холодный дождь… — Мартин покрутил головой и потер себе рукой затылок. За окнами метались ветви высокого дерева, преломляясь в витражном стекле. Редкие листья, еще не сорванные ветром, отбрасывали призрачные тени на беленые стены комнаты. Мартин поежился и вздохнул: — А я-то думал, что в Южной Германии погода получше, чем у нас дома.

— Не уклоняйся от темы, брат Мартинус, — с упреком произнес фон Штаупиц. — Сейчас есть вещи поважнее, чем дождь.

— Помните ли вы те слова, которые сказали мне на прощанье, когда я покидал Эрфурт, преподобный отец? Я ведь прислушался к вашему совету. Я дошел до истоков. До самого Христа. В греческом оригинале ясно сказано, что Христос не говорит об отпущении грехов. Один молодой магистр подтвердил это своим исследованием. Его зовут Меланхтон…

Главный викарий резко вскочил со стула. Он схватил Мартина за плечи и начал трясти так словно перед ним был слабоумный, которому надо насильно вправить мозги.

— Мартин! Ради всего святого, послушай, что я скажу! Скоро ты предстанешь перед его высокопреосвященством кардиналом Томасом де Виво Каэтанским. Но кардинал вызвал тебя не для того, чтобы ты толковал ему Священное Писание или рассказывал о том, как хорошо юные гуманисты владеют греческим. Прошу тебя, заклинаю именем Господа, поостерегись! Будь осмотрителен! Не говори ничего, когда он будет задавать вопросы, просто слушай, и всё. От этого зависит твоя жизнь!

Не успел Мартин ответить, как дверь кабинета отворилась и на пороге появился монах, который привел Мартина сюда. Он принес чистую рясу из темной шерсти, наплечник, капюшон и воротник.

— Переоденьтесь в сухое, брат, — сказал он хмуро, протягивая Мартину стопку одежды. — Но только прошу — побыстрее. Его милость готовы принять вас прямо сейчас.

Джироламо Алеандр вышагивал по трапезной туда и обратно, прижимая кончики пальцев к пульсирующим вискам. С тех пор как он несколько дней назад прибыл в Аугсбург, он постоянно страдал от мучительных головных болей. На длинном столе, который в эту позднюю пору не использовался, стоял кубок с отваром из листьев малины, который один из монахов, возможно старший повар, привез высокому сановнику прямо из далекого Рима. Проявление сострадания — или же попытка умилостивить его. Кто скажет, что творится в головах у этих немецких монахов! Алеандр нерешительно взял со стола кубок и отпил маленький глоток. Пока он размышлял, стоит ли ему пить этот отвар или же продолжать молча страдать, чей-то почтительный голос на другом конце зала освободил его от принятия решения.