Судьба попугая (География одиночного выстрела - 2) - Андрей Курков

- Это вы из Москвы? - спросила она, смущенно улыбаясь.

- Я, - ответил Полуботкин.

- Катя, учительница. - Девушка протянула руку.

- Дема. - Улыбнулся Полуботкин.

- Вы сегодня будете про Москву рассказывать?

- Ага. - Дема кивнул. - Буду.

- Это хорошо, - сказала Катя и, еще раз мило улыбнувшись, отошла, оставив Полуботкина в некотором недоумении.

Отошла она, потом обернулась и проводила его взглядом, пока в человеческий коровник он не вошел.

"Смешной какой! - подумала Катя. - И животик такой кругленький, что аж выпирает! Кушать, должно быть, любит!"

Вечером Полуботкин рассказывал про жизнь в Москве. Про конных милицейских, про магазины, про кино.

Народу собралось очень много. Слушали его внимательно, затаив дыхание, и только иногда кто-нибудь из малокультурных мужиков перебивал рассказ простым вопросом, стараясь уяснить, на что похожи вещи, про какие Полуботкин рассказывает.

- А че это - кино? - прозвучал негромкий вопрос.

- Кино - это такая иллюзия, как жизнь, только в жизни все происходит один раз, а кино можно много раз смотреть...

- А че это - иллюзия?

- Подожди, - теперь уже Полуботкин осадил вопрошающего. - Вот, к примеру, фотографии знаете? Некоторые кивнули.

- Ну а это так же, только движение снимает. Ясно? Конечно, было это не ясно, но сам рассказ нравился новопалестинянам больше, чем разные объяснения.

Узнали новопалестиняне от Демида и про Кремль, и про Кремлевского Мечтателя, и о том, что москвичи утром и вечером руки моют и в каждой квартире есть туалет... Бабы, услышав это, завздыхали. Тут бригадир перебил рассказ, заявив, что гость устал и пора женщинам на вечернюю дойку идти.

А когда разошлись новопалестиняне, подошел бригадир к Демиду и сказал ему:

- Ты б тоже че-нибудь плохое про Москву рассказывал, а то сидят, рты пораззевали, слюну пускают!

- Да как же можно, про Москву и плохое? - искренне удивился Полуботкин. Это же сердце Родины!

- А чего ж тебя оттуда выслали?

- Не выслали, а послали... Потому, что в Москве слишком много культуры, а в других местах, особенно в селах, ее вообще нет.

Бригадир почесал за ухом, подумал. Потом сказал:

- Так вот возьми лучче и спой, чем сказки рассказывать!

- Будет настрой такой, тогда и спою, - сердито ответил Полуботкин. - А не будет настроя, так...

Бригадир, будучи явно в неприятном настроении, развернулся и, больше ни слова Полуботкину не сказав, ушел.

Шли дни. Полуботкин прижился в Новых Палестинах, спал, ел и больше ничего не делал, даже уже и про Москву не рассказывал. Говорил, что настроя нет. Лежала у него под лавкой без дела гармонь в футляре. И сам он часто лежал, глядя в потолок и наслаждаясь теплом помещения.

Подошел к нему однажды счетовод. Присел на лавку и сказал строго:

- Ты уже почитай неделю бесполезно живешь здесь...

- Как бесполезно? - спросил слегка удивленный Демид.

- Пользы от тебя никакой, только ешь и спишь. Вон и живот у тебя круглый, хоть сам ты и не жирный.

- Ты мой живот не трогай! - рассердился Полуботкин. - Он у меня специально такой, чтоб, когда пою, больше мощи было.

- Ну, мне твой живот не нужен, - горбун махнул рукой. - Мне нужно, шоб ты пользу приносил. Отрабатывать еду надо-то...

Демид задумался.

- А што же мне делать? - спросил он серьезно, понимая, что нехорошо все-таки так на всем готовом сидеть и ни хрена не делать.

- Ну, отработать тебе трудно будет, может, лучше отпоешь? За каждый день по песне, добро?

Эта мысль у Полуботкина протеста не вызвала. А тут еще счетовод наклонился к нему и спросил шепотом:

- Ты, часом, адресок Кремлевского Мечтателя не знаешь? Мы тут решили ему письмецо написать и немного копченого мяса послать.

- А что, у вас почта есть?

- Да нет, мы так, с оказией пошлем, через ближнее село. Наш коптильщик для них мясо коптит, вот через него и договоримся.

- Ну, знаю адрес, - кивнул Полуботкин, - могу и конверт надписать.

- А петь когда будешь?

- Настрой нужен... - помягче произнес Демид и тут же увидел в глазах у счетовода столько недоверия к собственной личности, что даже в горле запершило. - Но скоро уже будет... вот на днях...

- Ты давай, не томи! - сказал на прощанье счетовод и ушел.

За обедом Полуботкин сказал бригадиру, что уже готов им в Новых Палестинах культуру песней укреплять, только место ему нужно такое, чтобы простора много было и эхо хорошее рождалось.

Бригадир, походив по холму, поскрипев снегом, определил такое место - у пня, что возле зимней кухни стоял для расколки дров и разрубки мясных туш. Был там и простор, потому как вид открывался и на заснеженные поля, и на другую сторону холма, где у речки стояла коптильня, а чуть дальше лес начинался.

Показал бригадир место Полуботкину, и согласились они, что место хорошее и петь Полуботкин будет на следующий день после обеда. На том и разошлись.

А тем временем счетовод с Захаром сидели в коптильне за столом и письмо Кремлевскому Мечтателю придумывали, а Катя, бывшая тут же, аккуратно его на бумагу записывала.

В письме этом рассказывали они о Новых Палестинах, о том, как живут и что едят. Писали, что жизнью своею довольны, и спрашивали совета, как и что в их жизни улучшить можно. И еще добавили в конце, что теперь у них в Новых Палестинах и культура есть, а завтра они будут песни слушать.

Потом склеили из бумаги конверт, вложили туда письмо и отнесли его Полуботкину адрес надписать.

Демид охотно вывел на конверте собственным карандашом: "Москва, Кремль, Кремлевскому Мечтателю".

Следующий день был солнечным и безветренным. Снег искрился и поскрипывал под ногами новопалестинян. Из трубы коптильни в небо уходил ровненький столбик дыма.

После обеда сытые и счастливые люди подтягивались к зимней кухне, возле которой должны были прозвучать обещанные Полуботкиным песни.

Вскоре появился и сам Полуботкин. Опустил на снег футляр с гармонью, забрался на пень, окинул окрестности взглядом, и сразу появилось в его лице что-то орлиное. Насмотревшись вдоволь по сторонам, он слез, вытащил гармонь, пробежался пальцами по ее кнопкам, извлекая из инструмента музыку. Потом присел на пень и задумался.

Народ все еще подходил, но бригадир, стоя рядом, переступал с ноги на ногу, выказывая нетерпение.

- Ну, давай уже! - сказал он, подойдя к Демиду. Полуботкин с гармонью в руках взобрался на пень.

- Русские песни! - объявил он.

Ангел, пришедший одним из первых, выискивал взглядом Катю, но постоянно натыкался на безразлично-неживого Архипку-Степана.

- Ну, я начинаю! - предупредил Полуботкин, глубоко вздохнул и рванул гармонь в стороны.

Музыка покатилась широкой волной вниз с холма.