Записки Степной Волчицы - Сергей Магомет

— Мы прожили с вашим сыном почти двадцать лет, — обиженно напомнила я. — Я родила ему двух чудесных детей. А вы, словно дьявольское заклинание, повторяете обо мне одни и те же гадости. Вы ведь прекрасно знаете, какой он слабенький, внушаемый, и всё-таки вливаете ему в уши этот яд: что я прижила детей на стороне. Полная ерунда, но подозрение гложет его всю жизнь!

— Во-первых, — с презрительным спокойствием усмехнулась она, — ты, ведьма, ты разбила его первую любовь. Да будет тебе известно, бессовестная, что у него до тебя в родной деревне была крепкая любовь. Вот послушай…

— Да я уж слышала, — поморщилась я. — Он мне и сам рассказывал миллион раз.

— Слышала, — как ни в чем не бывало снова усмехнулась она, — так послушай еще, уважь! Бог ведь приказал уважать родителей… Видишь, вот тот аккуратный домик, что под кленами? На окнах гераньки, на крыше петушок! Ах, как она была мила и приятна его душе!..

Мне захотелось заткнуть уши. Муж действительно много раз пересказывал историю своей первой любви. С какой-то маниакальной, толстокожей бестактностью, словно смакуя, рассказывал одно и то же. При этом ссылался на авторитет великого русского писателя Льва Николаевича Толстого, который тоже не отставал от супруги, пока не заставил от корки до корки прочесть свои скабрезные дневники. Муж пошел дальше Льва Николаевича. Когда мы приезжали навещать его мать, всякий раз тащил меня к известному дому, словно это была великая местная достопримечательность, вроде дома-музея. Одно облегченье: его возлюбленная давным-давно переехала бог весть куда, а в ее доме жили какие-то другие люди. Однажды он завел разговор с новыми хозяевами, а затем потащил меня прямо в дом.

Обычная история. Они полюбили друг друга, когда он еще учился в школе. Она была старше чуть не на десять лет, преподавала у них в классе химию, математику и музыку. И, кажется, рукоделие для девочек. Да еще мать троих собственных детей. Да еще замужем за директором школы. Каждый год сообщает статистика: столько-то учениц забеременевает от учителей, столько-то учительниц забеременевает от учеников. Вначале способный мальчик ходил к ней заниматься дополнительно, а затем в обоих проснулось неукротимое половое влечение. Не только его родители, ее супруг, директор школы, но и односельчане были до такой степени возмущены этой связью, что от стыда и позора учительница несколько раз пыталась наложить на себя руки. Видя ее страдания, юноша совершенно потерял голову, и однажды тоже ходил в лес вешаться на березе. Насилу уследили.

— До того меня довели, — откровенно признавался муж, — что только чудом никого не убил: себя, ее, родную мать, директора школы. На худой конец — агронома.

— А агронома-то за что? — удивлялась я.

— Не знаю. Просто от тоски.

Его счастье — забрали в армию. От подобных любовных фантазий армия лечит радикально. (Увы, одно лечит, другое калечит.) Тем более что угодил на глухую степную РЛС: ни тебе бани, ни клуба, ни медпункта. Одни радары и тушканчики. Зато «Голос Америки» совершенно без помех. Полтора года не мылся, следил за показаниями секретных приборов и слушал этот вражий голос. А через полтора года густо пошел от грязи прыщами и чирьями — от шеи до пяток. Особенно, воспалились ягодицы. Большое удовольствие — день и ночь давить чирьи. Это бы еще ничего, но случилась и другая напасть: воспалилась десна, раздуло громадный флюс. Не отправлять же солдата из-за какого-то флюса за триста км в лазарет. Тем более, что до дебмеля и так осталось всего ничего. Старшина, когда-то недоучившийся в медицинском училище, решил провести за операцию собственноручно. Благо необходимые медикаменты, в том числе спирт, а также кое-какие инструменты (пассатижи, отвертки, стамески) имелись. Примерявшись, недоучившийся медик-старшина стукнул стамеской под десну, вскрыл вредный флюс, но немного не рассчитал, стамеска соскочила и пробила дыру в носовой перегородке. Вышло небольшое осложнение. В результате всё-таки пришлось отправляться в лазарет, своим ходом, то есть на лыжах. Зато прямо из лазарета, едва залечив воспаление легких, его досрочно уволили в запас — по состоянию здоровья.

— В родную деревню сыночек вернулся, — с придыханием рассказывала Агния-свекровь, — едва волоча ноги: весь в прыщах и чирьях, а как начнет кашу кушать, так она (гречка, пшенка или перловка) у него из носа, прыг-прыг, — через дырку в носовой перегородке свободно выскакивает. А начнет щи хлебать или кисель, так и всё у него через ту же дырку течет. Ужасно намучился, бедный. А тут еще учительница опять стала его к себе заманивать-зазывать. Супруга-то директора как раз на ответственную конференцию в район вызвали, — так она сыночка-то сразу — на супружеский диван, бессовестная. Такая уж ведьма, кривобокая, кривоногая, опять захотела раздуть в нем безграничную половую страсть… — В этот момент, одолеваемая злобой и слабоумием, свекровь начинала немного путаться, и было совсем уж непонятно, кого она теперь именовала «ведьмой» — учительницу или меня, или нас обоих… — …Захотелось ведьме молодого баловства. Но куда моему, бедняжке, — во-первых, ослаб после армейской службы. Во-вторых, из носа перловка прыгает или щи текут. В-третьих, весь зад в прыщах и чирьях…

— Не знаю, — со своей стороны повествовал муж, — но чувствую: куда-то любовь испарилась. Лежу, как дурак, у нее на диване в полутьме — никакого полового влечения. Только от скуки потихоньку сковыриваю под одеялом подсохшие головки чирьев, скатываю гной в аккуратные катушки и засовываю подальше между диванными подушками. Она же, интеллигентная душа, никаких упреков или ревности себе не позволяет, но с досады снимает со стены гитару и поет мне дрожащим голосом элегию Массне «Грёзы любви», все громче и страстнее, пока детей не перебудит. Тогда я одеваюсь и иду домой. В общем, пока супруг с совещания не вернулся, я этих гнойных катушков ей в диван бог знает сколько успел насовать… Потом взял да уехал в Москву — поступать в институт. После армии меня ведь везде с распростертыми объятиями ждали. Существенно укрепил здоровье и потенцию, а потом и женился. Моя же первая любовь переехала с супругом куда-то на Дальний восток, адреса не оставила… Кто знает, наверное, мои катушки в ихнем диване до сих пор натыканы…

— А ты пойди, погляди! — подстрекала меня Агния-свекровь. — Этот диван казенный, школьный, после них новым хозяевам достался. Когда любишь, каждый чирик поцелуешь. «Грёзы любви-и-и!..» — Ернически затянула она.

— Нет и нет, — твердо сказала я, — меня это абсолютно не интересует!

Но все-таки пошла. Дело в том, что меня интересовал не столько диван, набитый дурацкими катушками, сколько сам дом, его атмосфера и аура. Мне хотелось понять, проникнуть в тайну его первой любви, к несчастью, так и не разгаданную мной. Если бы в свое время я разгадала ее, может быть, всё пошло бы иначе. Может быть, и сейчас еще не поздно?.. Я остановилась перед домом с гераньками на окнах и петушком на крыше.

Нет, я заклялась делать ту же ошибку: путать реальность с литературой, а жизнь с поэзией. Поэтому прежде всего одернула себя, напомнила, что это не мог быть тот самый дом. Что гораздо важнее, меня осенила догадка: этот домишко был потрясающе похож на ту хибарку, которую в пику тестю, моему отцу, муж купил в степной деревеньке, перестроил, чтобы основать там собственное «родовое гнездо» — нашим детям, внукам и правнукам. Вот, значит, что бессознательно им двигало!..

Слезы навернулись мне на глаза, а сердце больно защемило. Еще бы: ведь усевшись на крылечке этого дома, я мечтала дождаться возвращения моего любимого мужчины и супруга. Чтобы светило солнышко, в доме все полы были выскоблены, вымыты, а на столе, застеленном новой клеенкой, приготовлены порезанная крупными кусками селедочка пожирнее, с молоками, дольки луковицы, дымилась картошечка, а также стояла бутылка (нет, не мексиканской текилы!) простой русской водки…

Но осенний утренний туман был густым и едким. Небо нависало всё ниже. Скорее всего, теплое солнышко было лишь красивой, несуществующей сказкой, как красивые, но несуществующие боги в древнегреческой мифологии. Да и сам наш милый домик безнадежно канул в холодно-ртутной мути.

Агния догнала меня только на перекрестье двух проселочных дорог. На этот раз в ней было что-то от учительницы, первой любви мужа. Я сделала жест ладонью, как протирают глаза. Позади быльем поросшее прошлое. Впереди окутанное неясной дымкой будущее. Как советовал Стива, я максимально сосредоточилась и постаралась вернуться к своему первоначальному естеству. Иначе познание Истины было невозможно. Теперь, остановившись на перекрестке (несомненная символичность происходящего), я реально ощутила ответственность за свои дальнейшие решения. Две женщины взялись за руки. Опасный союз. Наши судьбы никак не пересекались. Ее внешнее сходство с первой любовью моего мужа было, конечно же, мнимым. Ее интересовал исключительно Стива. Впрочем, если бы она и оказалась первой любовью мужа, то я заранее отказывалась за него бороться, признавая за ней исключительное право владеть и распоряжаться тем, кто так любил ее, тем, кого именно она сделала мужчиной. Любовь — это святое. Если мне не суждено быть счастливой, пусть хотя бы эти двое будут счастливы.