Раннее - Сергей Бушов

– "Ярпиво крепкое", – объяснил Кутепов. – Семь целых две десятых градуса. Так ничего, только вкус кажется ненасыщенным… А я вот, значит, с тех пор, как бросил петь, все больше пью…

Я попробовал пиво. Холодненькое. Туман качался, и мне всё время казалось, что я падаю. Я восстанавливал устойчивое положение, но, всё равно, ощущения, что я стою на твёрдой земле, не возникало…

– Гуляю, значит… – продолжал Виктор Сергеевич. – Иногда забредаю к людям, которые оказываются моими законными… знакомыми, то есть, а то вдруг к себе домой. И всё время пью пиво.

– А почему… именно пиво?

– Да чёрт знает… Привык. Нравится… Вот всё время говорят, что пиво – это как лужа из сказки про сестрицу Козлёнушку и брата Иванушку. Это неправда. Если человек козёл, то ему уже ничто не поможет. И потом, у меня есть упущение, что пиво – это вроде как сок земли… Солод – из земли, хмель – тем более… Из нашей земли. Вода тоже протыкает в земле. Вот когда сахар добавляют, уже непонятно – местный он, или завезли откуда. От этого и тяжесть в голове… А вообще ведь у каждого порода… народа – своё пиво. Мы все вытекаем из земли, вместе с пивом… Даже возьмите разные заводы… Ведь совсем разное пиво варят… А, ну да… Я говорил уже… Но мы не всё проворовали… То есть, я хотел сказать, попробовали… Есть ещё "Очаковское", к примеру. Не знаю… Чего-то особенного в нем не хватает… Или "Красный восток" – этот типа "Бочкарева", с таблетками… Но вот одну вещь точно могу сказать – лицо Кутепова внезапно выплыло передо мной из тумана, перевёрнутое, и я не смог понять, это он висит вверх ногами или я, – не бывает плохого пива. Каждое подходит для своего случая. Хочешь уржаться до поросячьего визга – пей крепкое. Хочешь пописать… то есть, попить… и слегка захмелеть – пей светлое. Хочешь просто немного выпить и вкусом насладиться – пей классическое или особое… Иногда хочется тёмного, иногда с привкусом горечи, иногда просто противного, под стать тому, что в душе творится… Так же и женщины…

– Не… понял…

– Не бывает плохих женщин. Каждая хороша по-своему. Да и наш брат, наверно, тоже – в этом я не очень разгребаюсь… И стран плохих не бывает, и погоды, и песен…

Он набрал воздуха, моментально перевернулся в нормальное положение и пропел:

Парня полюбила на свою беду,

Не могу отдаться – места не найду…

– М-да… – пробормотал он. – К чему это я? А, я про женщин говорил… Так вот – знаете, почему я пью?

– Ннет… – я лёг на туман, проминая его телом, и приложился к бутылке.

– Дело в том, что пиво, когда его много… внутри… Оно даёт совершенно особое состязание мозга… И мне кажется, что я совсем по-другому начинаю вливать на мир… Кажется, ещё чуть-чуть – и я дойду до самой сути, смогу не просто вываливать наружу всякие гадости из подсознания, а отбирать их по своему желанию. Наверно, это просто иллюзия, но очень уступчивая… Устойчивая, я хотел сказать… Но я ни разу не проходил весь семнадцатибутылочный цикл целиком… Я впервые так близко…

Пиво действительно было крепким. Я с трудом понимал, что он говорит. Я попытался привстать. В этот момент туман подо мной слегка рассеялся, и я увидел далеко внизу крохотные деревянные домишки, речку толщиной меньше моего мизинца и малюсеньких блох, каждая из которых чем-то напоминала человека.

19

Постепенно моё зрение обрело способность фокусироваться, и я понял, что вместе с Виктором Сергеевичем сижу на небольшом облачке посередине ослепительно голубого неба.

– Вот мы и подошли к последнему пункту нашей программы, – произнёс Виктор Сергеевич, засунул руку в свой живот и извлёк оттуда две бутылки с золотистой фольгой вокруг горлышка. – Это самое крепкое российское пиво, которое я знаю. Есть ещё "Бочкарев" такой же крепости, но это – более народное, и я выбрал его для завершения того свершения… Фу-ты ну-ты… Короче, – он улыбнулся, открывая бутылки и предоставляя мне одну из них, – "Балтика" номер девять, или "девятка". Восемь с половиной градусов. Его надо пить, если вы хотите, чтобы на следующий день у вас болела голова. Ёрш высшей породы… то есть, пробы, я хотел сказать. Вкус ничего, учитывая крепость, горьковат только слегка. Впрочем, мне нравится.

Я отпил немного. Почувствовал, как по горлу внутрь меня спускается капля едкой, термоядерной смеси, сразу же приступившей к обработке моего и так не вполне отчётливого восприятия.

– Хорошо… – произнёс Виктор Сергеевич. – Никогда я не чувствовал себя таким свободным, сильным, уверенным, как сейчас.

Его тело колыхалось от ветра, живот надувался, как парус, и фигура, по-турецки сидящая на облаке, казалась невесомой, как нарисованная. Он закрыл глаза, и мне показалось, что облако залетело в тень. Небо исчезло, и то, что под ним – тоже, да и само облако стало словно бы прозрачным…

– А знаете… – пробормотал Кутепов, не открывая глаз. – Мне сейчас так здорово, что я представляю себя на берегу…

В этот момент в пространстве раздался хлопок, и невдалеке от нас постепенно вырисовалась узенькая речушка, которая вилась и уходила в бесконечную пустоту.

– Я сижу, птички поют, – продолжал Виктор Сергеевич, – солнышко светит…

Над нами, почти в зените, возникло Солнце, под нами – покрытый травой берег, небо снова окрасилось в прозрачно-голубой цвет, и где-то в ветвях мгновенно выросших деревьев защебетали вороны… или нет, какие вороны… Впрочем, Кутепову видней.

– И так приятно дует ветерок, – произнёс он, – и так всё здорово, что хочется петь… И ни о чем не думать…

Он открыл глаза и улыбнулся так, что уши поднялись наверх, к макушке.

– Здорово, – он повернулся ко мне. – Получилось… И знаете, я, пожалуй, действительно спою… Какой-нибудь полный экспромт, не задумываясь о словах…

Он приготовился и выплеснул в пространство новую странную песню:

Имел бы я златые горы

И реки, полные морей -

Я б всё отдал без разговора

За счастье Родины моей.

Всегда скромна, всегда послушна,

Всегда как утро весела,

Желаю я тебе, подружка,

Чтоб ты скорее родила.

И родила не что попало,

А то, чего давно мы ждём -

Товара всякого навалом

И кучу счастья в каждый дом.

Желаю я тебе, родная,

Чтоб ты окрепла, подросла,

И непрестанно процветая,

Была сильна и весела…

Воодушевление Кутепова передалось и мне. Я тоже хотел петь, но слов, само собой, не знал, и просто подвывал, как собака,