Теория выигрыша - Светлана Анатольевна Чехонадская

Знаток камней, Анатолий Борисович до последней минуты их знакомства так и не понял, что столкнулся с самым твердым камнем мира. Эта была такая кристаллическая решетка, что ее нельзя было ни разбить, ни сжать, ни втиснуть в нее что-либо чужеродное. Не понял он и того, что Верка на том этапе жизни решила спать с богатым, чтобы немного вылезти из нищеты, а понятия она никогда не смешивала. Будь Анатолий Борисович самым красивым мужчиной мира, она бы этого в упор не признала. Верка всегда видела только один путь – тот, по которому шла. Она не наблюдала по сторонам и уж тем более не рвала лютики по обочинам.

За три года знакомства Анатолий Борисович подарил Верке семнадцать золотых колец с рубинами и бриллиантовой крошкой, семь тяжеленных цепочек из золота пополам с медью и восемь пар сережек. Еще подарил комплект: серьги и кольцо из янтаря с застывшими внутри пузырьками. Комплект ей не шел, был он сделан для какой-то нечеловечески высокой женщины, а у Верки и шея, и пальцы были коротковаты, поэтому серьги лежали у нее на ключицах, а кольцо доставало до ногтя. Серьги, впрочем, Верка не любила носить: от них болела переносица, но ей нравился янтарь, нравилось, что он вообще не камень – он мягкий и теплый – поэтому этот комплект она надевала по праздникам. Терпела его неудобство ради красоты.

Взамен драгоценностей Анатолий Борисович получил неограниченный доступ к Веркиному телу. Это было для него самое ненужное, но больше он не получил ничего. На выставках она откровенно скучала, на концерте в филармонии заснула (честно говоря, притворно, чтобы он опозорился и больше не приставал), в ресторанах заказывала всякую гадость, вроде сладкого шампанского и жульенов в железных ковшиках. Читать отказалась сразу и бесповоротно, желтое золото печально передаривала.

– Ты ничему не хочешь учиться! – говорил он.

Он был неправ – учиться она хотела и училась охотно, да вот хоть у Мокеевой сразу научилась делать начес на голове. Она не хотела учиться у него, потому что он не был учителем. Он был богатым и был для колец, за которые, как она считала, она очень щедро расплачивается.

За пять минут до смерти он вспомнил ее. Дошел в мемуарах до семьдесят девятого, подумал мимолетно: «Писать ли о личной жизни? Какой она была у меня в тот период?». И вспомнил Верку: большую, белую, упрямую, обвешанную розовым золотом, с янтарными серьгами до пупа и в любимом кольце с огромным бледно-розовым рубином… Вспомнил и улыбнулся: да эта моя неудавшаяся подруга была типичной советской женщиной! Она воплощала какую-то такую черту, которую я ненавижу и люблю в моем народе. Я напишу о ней, о том, как ее кормили в детстве тухлой осетриной, о том, как она выкарабкалась наверх, как не хотела становиться тоньше… Да, она заслуживает… Но вначале надо было дописать о директоре.

Анатолий Борисович решил впервые рассказать правду о своем чудесном перерождении, он написал: «Это меня поразило, как больше ничто и никогда не поражало», – и в ту же секунду умер.

У Верки осталось от него на память только два кольца – рубиновое и янтарное. Все остальное пришлось продать. Особенно жалко было янтарные серьги, тем более что ушли они за копейки. Но делать было нечего: жизнь дороже. Дело в том, что через год после их расставания Верку накрыл ОБХСС.

Это было за несколько лет до больших торговых чисток, закончившихся, как известно, многочисленными расстрелами. Так что Верка легко отделалась и даже вознеслась потом на недосягаемую высоту.

То, что ее место готовят для другого человека, она стала чувствовать задолго до обыска. Были косвенные намеки, и остается только поразиться Веркиному чутью: тому, что она эти намеки заметила. Ведь внешне все выглядело своей противоположностью.

Стали Верку сажать в президиумы, наградили грамотой, позвали в партию. Внимание к ней сгущалось с каждым днем, это вдруг стало вызвать тянущую тоску и беспокойство.

Она поделилась своими подозрениями с Анатолием Борисовичем, и тот долго смотрел на нее, наклонив голову к плечу. Молчал, думал. Он находил ее доводы верными, но, во-первых, сам не понимал, почему они верные, а во-вторых, он не мог понять, как такая неделикатная девушка как Верка могла дойти до таких тонких вещей, которые и ему-то, умному, было бы очень затруднительно сформулировать.

– Будто меня выталкивают в центр круга, – описала она, растягивая ложечкой верхушку жульена. – А потом, знаешь, разойдутся, и я останусь одна. Как дура.

«Так она все-таки дура или нет?» – в который раз спросил себя Анатолий Борисович.

Если рассуждать логически, все шло как нельзя лучше. Верке дали однокомнатную квартиру на Юго-Западе, приняли в кандидаты в партию: зачем тревожиться? Тут радоваться нужно. Разумеется, Анатолий Борисович знал, что многих людей пугают собственные успехи, вот они и начинают придумывать разную ерунду, чтобы избежать перемен, пусть даже счастливых, но здесь, чувствовал он, что-то другое.

Здесь не страх перед переменами, здесь страх перед опасностью. А вот как он сам определяет разницу, и главное, как эту разницу определяет Верка, Анатолий Борисович понять не мог.

– Не по моим достоинствам внимание, – подытожила она, и он снова поразился: он-то считал Верку самоуверенной, даже наглой. Чем еще можно было объяснить ее нежелание признать собственные несовершенства, с которыми он так яростно боролся?

Оказывается, она знает, что ее достоинства имеют пределы! – довольно зло подумал он. И злился тут совершенно напрасно: Верка уж точно не была виновата в том, что он ее плохо прочитал. Она-то как раз очень ясно видела и свои достоинства, и свои недостатки, и награды-наказания, которые следовали за первые и вторые. Себя она судила очень строго, это она ему не давала судить.

Их роман к тому моменту клонился к закату. Верка из нищеты вылезла. Квартирка у нее была конфетка – с голубым унитазом, голубой ванной, кухонным гарнитуром, финским холодильником, стенкой, полной хрусталя, двумя коврами, импортной тахтой, цветным телевизором; коридор был оклеен обоями, имитирующими кирпич. Да, еще: в коридоре имелся большой встроенный шкаф, его дверцы покрывала самоклеящаяся пленка под дерево. Даже сучки были на ней нарисованы – умеют же, гады. Лидия посещала блатной детский сад прямо во дворе их дома. Очень удобно, даже водить не надо – девочка сама ходила. Она вообще росла самостоятельная.

Верка теперь была богатая, поэтому ее нужда в Анатолии Борисовиче стала засыхать, как старый сучок. И вскоре отпала.

Анатолий Борисович этому даже обрадовался, поскольку давно в Верке разочаровался.