Там, в гостях - Кристофер Ишервуд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Это еще не значит, что мне никто не нужен. И вообще, летом я встретил кое-кого в Нью-Йорке…
– Не поддавайся! Не надо отношений! Предупреждаю!
– Так ты жалеешь, что связалась с Вальдемаром?
– Да… нет… О Кристофер, как у тебя язык повернулся? Я с ним, и этим все сказано. Возможно, я сейчас несу чепуху. Возможно, для тебя все выглядит иначе, и я зря казнюсь. Просто не могу не думать: разве это не эгоизм – быть счастливым в наше время, когда в мире творится такое?!
– Ты счастлива, Дороти?
– Боже правый, нет! Конечно же, нет! И Вальдемар несчастлив. Откуда бы взяться счастью, когда мы в таком положении?.. По ночам я часами лежу, не смыкая глаз, и воображаю всякую небывальщину. Скажем, вот если бы все было наоборот, если бы это я была мужчиной, а он – женщиной? Тогда бы я на нем женилась, и он автоматически получил бы британское гражданство. Сейчас так многие беженки поступают: платят англичанам за то, чтобы те взяли их в жены, и все ради паспорта. Нам так нельзя, и это несправедливо… Можно я тебе признаюсь? Эта ситуация показывает, что способны сотворить с тобой отношения, как низко ты можешь пасть! В последнее время я частенько надеюсь на войну! Тогда Вальдемара интернируют и из страны уже не вышвырнут. В армию тоже не пошлют, ведь ему никто не будет доверять. Зато его не пошлют сражаться, ему ничто не будет угрожать… Стыд-то какой!
– Уверен, я бы переживал то же самое… А что ты станешь делать, если войны не будет?
– Ну, из Англии нам скоро точно придется уехать. Вальдемар и так просрочил визу, и снова его сюда уже вряд ли пустят. Не то чтобы нас это волновало…
– Куда же вы отправитесь?
– Понятия не имею. Я просто не могу заставить себя думать о будущем, о планах, пока неясно, что ждет Европу… О Кристофер, ну разве это не мучение – просто быть живым сегодня? Вряд ли бы я смогла это выносить, если бы не знала, что в конце концов все наладится.
– Что ты имеешь в виду?
– Ну как, приход коммунистов, конечно. Когда они распространят свою власть на весь мир.
– Думаешь, так станет лучше?
– Должно стать!
– Не при нас, это точно.
– Хорошо, пусть после нас. Главное, когда-нибудь они придут.
– Ты правда в это веришь, Дороти?
– Естественно! Коммунизм не может не прийти. Все ведет к этому. Иначе история просто бессмысленна, не так ли? Иначе жизнь пуста. Проще было не рождаться… Кристофер, ты ведь и сам так думаешь? Не можешь не думать! Ты ведь и сам не видишь в жизни иного смысла, правда?
– В общем… не вижу. Вообще никакого смысла не вижу.
– Я так рада, что пришла к тебе и мы поговорили, – призналась позднее Дороти, когда я убедил ее выпить. – Есть в тебе что-то такое, что меня веселит.
27 сентября. Пережить это время было бы легче, если бы удалось оставить всякую надежду! Что ж, с каждым днем это дается мне проще и проще. Бедняга доктор Фиш, он словно приклеенный сидит у радио. Я же стараюсь не слушать приемник, но обрывки сообщений долетают из соседней квартиры. Слух у меня обострился, как у лисицы… Никак не могу заставить себя больше не покупать газеты.
Они пишут так, будто мы уже в состоянии войны. Оценивают наши шансы: у нас самолетов столько-то, а у врага столько-то. Завтра объявят призыв.
Сегодня днем я ходил примерять противогаз. Дышать в нем практически невозможно, а приятные улыбки на лицах чиновников в примерочных пунктах напоминают улыбки врачей: мол, это совершенно безболезненная и даже приятная процедура, паниковать ни к чему. Вот только дети, когда на них натягивали маски, орали как резаные. Нас предупредили, чтобы мы не вздумали испытывать противогазы у открытых конфорок и выхлопных труб машин – некоторые уже пытались так делать и отравились.
Повсюду в городе – на оградах площадей и окнах – предупреждения о воздушных налетах. В Гайд-парке роют окопы. Девиз такой: «Будь спокоен и копай». С полок магазинов сметают консервированные продукты, не хватает бензина. Многие покидают Лондон; многие записываются в армию добровольцами. Я написал в министерство иностранных дел, вызвавшись работать в пропаганде. Джон поступил так же, а еще позвал жить к себе. Я изо всех сил воображаю веселую жизнь в укромном подполье, в самом сердце происходящего, где я работаю и шучу с друзьями; совсем как зверята у Беатрис Поттер[74].
Забавно, что я – один из немногих горожан, кто успел пережить современный авианалет. Естественно, по сравнению с полномасштабной атакой на Лондон даже самая мощная бомбардировка Ханькоу покажется взрывом отсыревшей петарды. Но я об этом не думаю. Напоминаю себе, что и в Китае не сильно испугался, подбадриваю друзей (и себя заодно); говорю, что и в укрытиях можно закатить вечеринку, а когда пропадет свет – с кем-нибудь заняться любовью.
28 сентября. Ну, вот теперь, похоже, дело точно закрыто. Никаких больше отсрочек. В помиловании отказано. Остался эшафот. Уилсон вчера пьяный вернулся из Берлина. Сегодня днем армия Германии мобилизовалась. Ночью Чемберлен со стоном говорил: «Просто ужасно!»
Только что вернулся с обеда у Мэри. Все ее квартиранты съезжают: кто идет в армию, кто во флот, а она не знает, на что теперь содержать дом или куда податься, если средств не будет вовсе. Тем не менее она, как обычно, просто чудо как спокойна; ее вера в коммунизм, похоже, и впрямь дает ей полную уверенность и моральную поддержку. Или же просто у нее такой темперамент? Может, такое спокойствие она сохраняла бы и при иных обстоятельствах? Как адвентисты седьмого дня? Вера – любая вера – всегда заставляет меня нервничать. Я предпочитаю хвататься за скепсис Э. М.
Мэри рассказывает, что детей дошкольного возраста никто эвакуировать не собирается. Ходит слух, будто правительство, когда начнется война, истребит всех собак, и вот одна знакомая Мэри уже отвела своих питомцев к ветеринару – «усыпить». В центр защиты от авианалетов на улице, где живет Мэри, пришла одна женщина и спросила, не может ли кто нанести на ее маску какой-нибудь узор, «чтобы придать больше индивидуальности»? Все это Мэри рассказывает с легким задором апокалиптических пророчеств, как будто ее спросили о предвестниках Второго пришествия.
Утром над книгой о Китае я не работал – по расчету. Посмотрим, сделают ли наши издатели хотя бы вид, что хотят ее публиковать. Страха я вроде больше не испытываю; он прошел. Сам себе я кажусь совершенно хладнокровным, и только трепещет где-то в глубине огонек веселости.
