Мир Реки: Темные замыслы - Филип Фармер

Спрюс глянул на костер и ответил:

— Прибавьте еще две тысячи лет.

— Если эта планета размером приблизительно с Землю, она способна разместить только ограниченное количество людей. Где же все остальные — мертворожденные, дети, умершие до того, как им исполнилось пять лет, имбецилы и идиоты, и те, что жили после двадцатого века?

— В другом месте, — ответил Спрюс. Он снова глянул на костер и крепко сжал губы.

— У моего народа, — продолжал Монат, — была такая теория, что когда-нибудь мы научимся видеть наше прошлое. Не стану вдаваться в подробности, но была такая теория, что события прошлого можно увидеть и записать. Но путешествия во времени, безусловно, были чистой фантазией.

Что, если вашей культуре было доступно то, о чем мы только теоретизировали? Что, если вы вели записи о каждом человеческом существе, когда-либо жившем? Нашли эту планету и сделали ее долиной Реки? Где-то, может быть под самой поверхностью этой планеты, запустили материализующий конвертер, питающийся энергией, скажем, от расплавленного ядра планеты, и воспользовались записями для воссоздания тел умерших в каких-то ваннах? Применили биологические методы омоложения тел и восстановления утраченных конечностей, глаз и так далее, чтобы исправить любые физические недостатки?

— А потом, — продолжал Монат, — вы сделали новые записи о воскрешенных телах и стали хранить их в каком-то огромном банке памяти? А потом уничтожили тела, хранящиеся в ваннах? И снова воссоздали их с помощью той же техники, которая применяется и для заполнения граалей? Устройства для этого могут быть спрятаны под землей. А потом происходит воскрешение без всякого сверхъестественного вмешательства.

Главный вопрос — зачем?

— Если бы в ваших силах было сделать все это, вам не показалось бы, что таков ваш этический долг? — спросил Спрюс.

— Да, но я бы воскресил только тех, кто достоин воскрешения.

— А что, если бы другие не согласились с вашими критериями? — снова спросил Спрюс. — Неужели вы действительно считаете, что достаточно мудры и хороши для того, чтобы судить? Поставили ли бы вы себя на один уровень с Богом? Нет, каждому должна быть дана новая возможность, независимо от того, как он свиреп, эгоистичен, развращен или глуп. Ну а потом это уж от него зависит…

Он умолк, словно пожалел об откровенности и не собирался говорить дальше.

— К тому же, — продолжил свои догадки Монат, — вы должны были захотеть изучать человечество таким, каким оно было в прошлом. Вы захотели изучить и записать все языки, на которых когда-либо говорили люди, их мораль, философию, биографии. А для этого вам нужны агенты, выступающие в роли воскрешенных, затесавшиеся среди народов Реки, ведущие наблюдение, изучающие. Сколько времени отнимет такое исследование? Тысячу лет? Две? Десять? Миллион?

И что станется с нами в конце? Мы должны тут остаться навеки?

— Вы останетесь здесь столько времени, сколько потребуется для вашей реабилитации, — прокричал Спрюс. — А потом…

Он закрыл рот, бросил на советников гневный взгляд и заговорил снова:

— Продолжительный контакт с вами даже самых стойких из нас заражает вашими чертами. Нам самим нужна реабилитация. Я уже чувствую себя загрязненным.

— Отведите его на костер, — велел Таргофф. — Мы узнаем всю правду.

— Нет, не узнаете! — крикнул Спрюс. — Я должен был сделать это давным-давно… Кто знает, что…

Он упал наземь, цвет его кожи стал серо-синим. Доктор Стайнборг, один из членов Совета, осмотрел его, но никто не сомневался в том, что Спрюс мертв.

Таргофф сказал:

— Лучше его сейчас унести, доктор. Сделайте вскрытие. Мы будем ждать вашего отчета.

— Каменные ножи, никаких химикатов и микроскопа — какого отчета вы ожидаете? — пробурчал Стайнборг. — Но я постараюсь.

Тело унесли. Бёртон сказал:

— Я рад, что он не вынудил нас признаться в том, что мы блефуем. Если бы он держал рот на замке, он бы нас победил.

— Значит, на самом деле вы не собирались его пытать? — удивился Фрайгейт. — Я надеялся, что вы лжете насчет того, чем ему грозили. Если бы вы это сделали, я бы ушел и не стал бы больше никогда с вами встречаться.

— Конечно, не собирались, — ответил Руах. — Спрюс тогда был бы прав. Мы оказались бы ничуть не лучше Геринга. Но мы могли попробовать другое средство. Гипноз, к примеру. Бёртон, Монат и Стайнборг — специалисты в этой области.

— Беда в том, — сказал Таргофф, — что мы так и не знаем, добыли ли правду. На самом деле он мог и соврать. Монат высказал ряд догадок, и если они неверные, Спрюс мог заморочить нам головы, согласившись с Монатом. Я бы сказал, что мы ни в чем не можем быть уверенными.

В одном они согласились. Шансы выявления других агентов по знакам на лбу исчезли. Теперь, когда они — кто бы они ни были — узнали о том, что знаки на лбу видят представители рода Казза, они предпримут меры, чтобы избежать выявления.

Стайнборг вернулся три часа спустя.

— В нем нет ничего такого, что отличало бы его от представителя вида homo sapiens. За исключением одного маленького устройства. — Он показал маленький блестящий шарик размером со спичечную головку. — Я нашел эту штуку на поверхности передней доли мозга. Она была соединена с какими-то нервами настолько тонкими проводниками, что их я смог рассмотреть только под определенным углом, когда на них падал свет. Мое мнение таково, что Спрюс убил себя с помощью этого устройства, и сделал он это, представив себя в буквальном смысле мертвым. Каким-то образом этот крошечный шарик перевел желание умереть в поступок. Возможно, он отреагировал на желание выбросом какого-то яда, который я не имею возможности обнаружить.

Этими словами он завершил отчет и передал шарик остальным.

Глава 18

Тридцать дней спустя Бёртон, Фрайгейт, Руах и Казз возвращались из похода по Реке. Занимался рассвет.

Вокруг лодки клубился холодный густой туман, опустившийся на Реку во второй половине ночи и поднявшийся на шесть-семь футов над водой. Во все стороны видно было не дальше, чем мог бы прыгнуть с места сильный мужчина. Но Бёртон, стоявший на носу бамбуковой одномачтовой лодки, знал, что они недалеко от западного берега. Вблизи берега, на небольшой глубине, течение Реки замедлялось, а они только что взяли вправо от середины Реки.

Если его расчеты верны, они сейчас находились поблизости от развалин дома Геринга. В любое мгновение могла завиднеться полоска темнее, чем темная вода, — берег той земли, которую он теперь звал домом. А дом для Бёртона всегда был тем местом, откуда можно было отправляться дальше, местом отдыха, временным укреплением, где можно было написать книгу о последней экспедиции, логовом, где можно залечить раны, боевой рубкой, откуда он высматривал новые земли, чтобы исследовать их.