Морской князь - Евгений Таганов

Конница в середине колонны тотчас спешилась, и всадники накрыли коней своими кожаными и войлочными плащами. Пешцы со стороны нападения сейчас же выстроили стену щитов, из-за которой лучники стали бросать в «кутигуров» такие же деревянные кругляши, только без пращ-ложек, поэтому до «противника» их снаряды не долетали. Повозки тем временем принялись особым порядком разъезжаться по сторонам. Та колонна, что была со стороны «кутигур», лишь извернулась полукольцом, другая отъехала от нее на сотню шагов и тоже превратилась в полукольцо. Еще какое-то время – и оба полукольца соединились в полное кольцо. Упряжных лошадей распрягали и уводили в центр окружности, легкоконники снимали с повозок внутренние стены и устанавливали их в промежутки между повозками. Там же, в промежутках, развернулись наружу ложами своих камнеметов и колесницы.

По водяным часам построение повозочного лагеря заняло полтора часа. Не все, конечно, прошло гладко: кони, в которых попали кругляши, артачились, вырывались, опрокидывали возниц, с непривычки и бортичи суетились больше нужного, да и круг получился не совсем ровным. Но для опытных военачальников проделанная работа была ясна и убедительна.

– А не лучше, если конные лучники будут ехать снаружи повозок? – задал вопрос Леонидас. – Им ведь и удобней стрелять и могут навстречу неприятелю выдвинуться.

– Конечно, могут, – отвечал ему князь. – Особенно когда кутигур там будет не сорок человек, а десять тысяч. Ну а теперь давай проверим, как твои молодцы будут под обстрелом сооружать свой фоссат.

Мирарх только хмуро и несогласно сопел.

Окончательные сборы в поход заняли еще пять дней. За это время ряды дарникцев пополнились еще двумя с половиной сотнями ополченцев и бойников, прибывших с запада и севера. Многие из них вооружены были лишь секирами и копьями. Таких Дарник тут же отдавал петунцам на их строительные работы за харчи и малое железо: серпы, лопаты или пилы – все это тоже могло пригодиться для будущего товарного обмена с кутигурами.

Среди пополнения оказалась и целая ватага гридей из объездной сотни, сумевшая тоже где-то благополучно перезимовать. Обучавшись ранее два года в вожацкой школе, все они немного знали ромейский язык, что теперь имело едва ли не первостепенную важность, поэтому все княжеские гриди, включая и некоторых обитателей Утеса, были назначены вожаками и сотскими словенского войска. В дополнение к этому Сигиберд помимо варагесской ватаги привел с собой еще семьдесят ополченцев из двух других тервижских городищ, о которых варагесцы прежде Дарнику ничего не говорили, так что в словенском войске образовалась отдельная тервижская сотня.

Одновременно с этим князь немного проредил состав стратиотов, доказав Леонидасу, что вовсе не обязательно брать в трудный дальний поход всех этих слуг, поваров и брадобреев, что обычно находились в ромейском войске.

– Но ты же берешь с собой своих мамок, – возражал ему на это мирарх.

– Наши мамки, что твои лекари. У женщин выхаживать раненых всегда получается лучше, чем у мужчин. И на глазах у женщин самые слабые воины всегда стараются выглядеть более мужественно. Так что от мамок пользы больше, чем от брадобреев.

И почти сотня невоенных ромеев отправилась в Херсонес восвояси. Причем Рыбья Кровь настоял, чтобы дромоны уплыли из Биремы еще до ухода в поход объединенного войска – не хотел после себя оставлять здесь, на берегу, шесть сотен ромейских моряков.

Вместо же слуг князь посоветовал за каждым архонтом закрепить опытного бойника-оруженосца, причем словенским воеводам оруженосцами назначить стратиотов, а архонтам – словенских бойников.

– Это заставит командиров даже в своей палатке вести себя строго и осмотрительно, чтобы слухи о его капризности или изнеженности не слишком распространялись среди инородцев.

Но к такому нарушению воинского устава мирарх оказался и вовсе не готов.

На сии перестановки Дарника надоумил Корней. Когда решено было Смуге отправляться княжить в Новолипов, Рыбья Кровь сильно обеспокоился этим: доверить Тура Бортю он мог со спокойной душой, а вот Смугу Зыряю не очень. Подумывал даже отправить со старшим сыном в Новолипов Корнея, но тот сильно воспротивился:

– Сам не любишь сидеть на месте, думаешь – я люблю? Да я тут же в Таврику оттуда сбегу. Упустить возможность увидеть, как ты потерпишь первое поражение с этими твоими хвалеными ромеями, – ни за что на свете! Да чего ты волнуешься? Отряди со Смугой Свиря, он за княжича все глаза Зыряю повыбьет. Когда ты пропал из Утеса, он еще как твоих княжичей пестовал и в обиду не давал!

Так двадцатилетний Свирь был приставлен к Смуге в качестве дядьки-воспитателя.

Потерпев неудачу насчет оруженосцев с ромеями, князь, однако, не успокоился и изложил свой замысел воеводам. Те пожали плечами: инородца так инородца, и живо разобрали себе в оруженосцы хазар, тервигов и сербов. Себе в оруженосцы Рыбья Кровь выбрал ромея Афобия, одного из тех, что сбежали в Варагес из команды биремы. Афобий очень хотел отправляться с князем на восток, но при этом боялся влиться в ромейское войско – знал, что рано или поздно родные архонты накажут его за бегство от Карикоса.

Отправлялась на войну и Евла. Она не только подобрала и выучила работать на двухрамных станках новых ткачей, но и нашла среди варагесцев и петунцев подходящих мастеров по войлоку и пергаменту, да еще с десяток мамок уговорила захватить с собой в поход прялки. Как такой командирше было отказать? Единственное, что беспокоило князя, так это то, что Евла рано или поздно все же проникнет к нему в шатер на княжеское ложе и тогда уже все удовольствие от похода окажется испорченым. Раздумывая как быть, он решил в Турусе или Калаче непременно найти себе наложницу, которая своим присутствием защитит его от посягательств ретивой ромейки.

На этом постельные переживания князя отнюдь не закончились. Узнав, что Евла тоже идет в поход, настоящую семейную ссору устроила Дарнику Милида. Ее познаний в словенском языке для этого уже вполне хватало. Все и в Варагесе, и в Биреме, как следует присмотревшись к предприимчивости Евлы, давно уже пришли к выводу, что она никогда не была и быть не могла княжеской наложницей, и только одна Милида продолжала время от времени ревновать к ней Дарника.

– Я тоже хотеть ехать с тобой в поход, – заявила жена, приехав в Бирему проведать мужа. – Я не хотеть Евла быть там твой наложница.

– Ты видела, какая она страшная стала? Меня воины перестанут слушаться, если она станет моей наложницей. Разве она может сравниться с тобой?

Такое объяснение вполне улестило Милиду.

– Мне сказать, что ты сюда никогда не вернуться? Я хотеть ехать с тобой, – тем не менее настаивала она.

– Ты через месяц или два будешь рожать. Тебе нельзя рисковать жизнью княжеского сына или дочери.

– Скажи Завей, чтобы он меня потом привезти к тебе в Хазар земля.

Это было совсем неплохое предложение, особенно если там, в Заитильской земле, у него что-то получится.

– Молодец! – похвалил он жену. – Хорошо сказала. Завей даст воинов, и тебя привезут ко мне.

– Клянись! – Она вытащила у него из ножен кинжал.

– Клянусь! – Дарник поцеловал лезвие кинжала и вернул его в ножны.

Милида просияла счастливой улыбкой.

Попрощаться с князем приехал в Бирему и Агилив.

– Как мы будем здесь без тебя? – Тервигский вождь выглядел порядком расстроенным.

– Варагес никто не посмеет обидеть, ведь с вами останется моя жена.

– Я не об этом. Привыкли мы к тебе. Всё боялись, что юнцы с тобой уйдут, а уходят взрослые мужи. Как так? Может, хоть ты Сигиберда назад в городище вернешь?

– Да как же его вернешь? – как можно мягче отвечал Рыбья Кровь. – Хороший воин и воевода, а всю жизнь в Варагесе просидел. Четырех сыновей и двух внуков вам оставил. Ну не хочет он в своей постели умереть. Его выбор.

Агилив только вздыхал и при прощании выпросил для Варагеса охранное Рыбное знамя.

С сыновьями последние дни перед отъездом Дарник почти не разговаривал – слишком испереживался за них до этого и теперь мог думать только о том, как бы они поскорей разъехались по своим столицам и перестали, наконец, его мучить своей детской беззащитностью. «Почему им хотя бы не двенадцать лет?» – с досадой сожалел он.

Когда двум тысячам ромеев и девяти сотням дарникцев стало ясно, что сборы закончены и завтра уже сам поход, все три стана вдруг охватило сильное беспокойство и испуг. Ромеям было проще, их священник намеревался устроить молебен и всех стратиотов этим успокоить, другое дело дарникские идоло-солнце-огнепоклонники. Эти вдруг принялись настойчиво требовать и у князя, и у воевод больших жертвоприношений своим богам, и лучше, если это будут человеческие жертвы. Общее волнение усиливали своими гаданиями мануши. По сведениям Корнея, их семейство купило телегу с двумя лошадьми и, несмотря на княжеский запрет, собиралось ехать вслед за войском. Но что особенно разгневало Дарника, так это гадание Суниты по просьбе любопытных стратиотов на Леонидаса: Сунита предсказала мирарху скорую погибель. Разумеется, для истинных христиан такие гадания ничего якобы не значили, тем не менее вся ромейская мира пришла в сильное смущение от такого предсказания.