Мизери - Галина Докса

— А чего вы хотите, Самуил Аронович? — капризно обратилась она к историку через голову Тищенко. — По–вашему, я должна открыть дверь и пустить его на сцену? Позволить ему устроить скандал? Этому пупку?

Тищенко оскалился.

— Послушайте, молодой человек! — примирительно заговорил Самуил Аронович. — Вы могли бы попросить ее по–хорошему. Объясните свои обстоятельства. Неужели эти минуты решают вопрос жизни и смерти?

— Вот именно! — подтвердил Тищенко. — У меня собеседование в консульстве. Сегодня или никогда. Уже куплены билеты. Жена в больнице. Я прилетел по телеграмме.

Тищенко обращался к одному Самуилу Ароновичу. На Свету он не смотрел. Света задумалась. Подошла к Сереже. Взяла ключ, сжала его в кулаке… Взглянула на Тищенко…

— Слушай, Сеня. Давай серьезно! Зачем ты выхватываешь девочку посреди года? Если вы все решили, подождите до июня. В июне летит наша группа в Нью — Йорк. Мы запишем туда Свету. Билет тебе дешевле обойдется. И — никаких собеседований! Дай девочке доиграть. Она так ждала этого дня! Не порти ей праздник, Сеня. Ей только двенадцать лет.

— Не твое дело, — сказал Сеня. — Ты же ничего не знаешь, а лезешь, Кузнецова. С кем я тут ее оставлю? Бабка в маразме, мать — в сумасшедшем доме…

— Как это? — не поверила Света. — Таня? В сумасшедшем доме?

— Какой ужас, — вступил Самуил Аронович. — Отдайте ему ключ.

— Да, — сказала Света, разжав кулак, но тут же сжала его опять. — Погоди. Ты прилетел по телеграмме… Это кто дал телеграмму? Таня? Бабка?

— Света, — сказал Тищенко, отворачиваясь. — Мать увезли с приступом в прошлую пятницу.

— Она согласна на отъезд дочери? — продолжала допрос Света, представляя себе Таню Тищенко выросшей: худой женщиной с синяками под глазами, в больничном халате, без мыслей в голове и чувств в сердце. — Ты был у нее?

— Нет. К ней не пускают. Я говорил с врачом.

— Так Таня не знает, что ты увозишь Свету?

— Это не твое дело.

— Она согласна?

Кулак с ключом Света завела за спину и, задавая последний вопрос, нахмурилась так, что Самуил Аронович взял назад все произнесенные им в минуту ложного сочувствия слова.

— Таня согласна? — спросила Света.

Тищенко молчал.

— Понятно, Сеня. Понятно. Ты воруешь ребенка у матери и хочешь, чтобы я спокойно отдала тебе ключ от зала?

— Отдай, — попросил Тищенко. — Не вмешивайся. Ты же ничего не знаешь. Ты идиотка. Я думал: прикидываешься, а ты настоящая идиотка.

В коридоре было очень тихо. В зале тоже. «Когда же они запоют «Аллилуйю»?» — забеспокоилась Светлана Петровна. Сережа подошел и встал рядом с ней, прислонившись к двери спиной. Происходящее нравилось ему все меньше. Было не смешно. Голос Светы звенел и срывался. Она дрожала, говоря.

— А ты подонок, — сказала она. — Настоящий подонок. Бросил больную жену с ребенком, а теперь крадешь ребенка. Света — трудная девочка. Она два года была изгоем в классе. Она только недавно поверила, что…

— Не вмешивайся, — попросил Тищенко. — Не будь идиоткой.

— Она ни с кем не разговаривала два года! Ее не любили. И только недавно, благодаря этой пьесе — замечательной пьесе! — она стала ровней. Она…

— Не будь идиоткой, — сказал Тищенко. — Кому я ее тут оставлю? Может, тебе, а? У тебя есть дети?

— Нет, — уставая враз, вдруг, как падая с чердака в подвал, пробив пять этажей гнилого дома, ответила Света. Свет–лана–Пет–ров–на.

— Ну, так не будь…

— Ты прав, — обессилев, согласилась Светлана Петровна. — Ты прав. Есть только два пути: остаться идиотом или… Самуил Аронович?

— Да, Светочка?

— Я должна отдать ему ключ?

— Не знаю. Не могу сказать.

— А кто может? — закричала Света. — Почему все — я? Сейчас, Пупок, потерпи. Сейчас я тебе отдам ключ. Сейчас, дай только, они запоют «Аллилуйю»… Потерпи…

До конца спектакля оставалось несколько минут. Таксист докурил, вытащил книгу из бардачка (сонеты Шекспира, карманное издание) и углубился в чтение. Из зала не доносилось ни звука. Тищенко посмотрел на часы, громко выругался и рванулся к Свете. Она отступила на шаг, прижав кулаки к глазам. Отступать было некуда.

«…дь!» — оскалился Тищенко, когда учитель захватом сзади (костяшки сплетенных на тощей шее пальцев побелели) остановил его и отнес к окну.

— Спокойно, Сеня! — сказал учитель свое первое слово в коридорной сцене у закрытых дверей театра. — Ты пока не в зоне.

— В зоне! В зоне! Именно! — зашипел Сеня, вырываясь из железных объятий. Это было шипение побежденного. Тищенко истекал обидой, злобой и презрением. — Все вы в зоне! Дали б другим жить, если самим не хочется!

Всем им стало жалко и страшно. Таксист прочитал: «Теперь, когда весь мир со мной в раздоре», ничего не понял и перевернул страницу. Тищенко застонал.

Вдруг он почувствовал себя на свободе. Клещи на его шее разжались, руки опустились. Противники его изменили выражения лиц с непреклонных на приветливо–изумленные. Надежда вернулась к Тищенко. Она вышла из комнаты, расположенной напротив зала, с надписью на двери, гласившей: «Кабинет домоводства». Была она маленькой кругленькой старушкой, и в намерения ее, совершенно очевидно, входило открыть перед Тищенко запертую дверь театра, потому что она подошла и подергала дверь, а потом с добродушным удивлением оглянулась на присутствующих.

— Еще не конец? — спросила старушка. — А я уже воду поставила… Светочка! Почему вы тут? Самуил Аронович! Вы все–таки пришли… Как я рада! Сразу после спектакля пожалуйте к нам на пельмени… Вы помните, Светочка? Откройте мне дверь. Я хоть финал посмотрю. Столько раз видела все на репетиции, но не устаю восхищаться постановкой.

Старушка ждала, положив пальцы на ручку двери. Тищенко ухмыльнулся.

— Познакомьтесь, Прасковья Степановна! — хлопотливо сказала Света, поворотив старушку к Тищенко. — Семен Семенович Пуп… Тищенко, Светин отец.

— Очень, очень приятно! — обрадовалась старушка. — Ваша дочь — истинный талант. Говорю вам как профессионал…

— Вы актриса, Прасковья Степановна? — удивился Самуил Аронович, довольный, что неприятная ситуация, кажется, разрешилась и Тищенко смирился с тем, что опоздает на собеседование и не увезет дочь в Америку (иначе с чего бы ему так широко улыбаться Прасковье Степановне?).

Польщенная вопросом, Прасковья Степановна пояснила:

— Бывшая! Увы, я бывшая актриса. Двадцать лет играла в Народном театре при Клубе железнодорожников. Маленькие роли, конечно. Но… однажды я заменяла леди Макбет в последнем акте одноименной пьесы Шекспира…

— Самый трудный акт… — вставила Света.

— Да… С актрисой случился обморок, и меня выпустили на сцену… Однако пойдемте в зал!

Тищенко протянул руку за ключом. Он еще мог успеть. Было без десяти минут шесть. Из–за дверей послышалось детское альтовое «Аллилуйя».

— Наконец–то! — вскрикнула Света и обратилась скороговоркой к старушке, вручив ей ключ, но удерживая ее руку в своей во все время, что говорила: — Прасковья Степановна! Не в службу, а в дружбу: выручите нас! Тут такая проблема… Семену Семеновичу срочно нужно вызвать дочь со сцены. Он не может ждать до конца спектакля. Осталось буквально десять минут… Роль Светы — без слов… Вы ее, конечно, не замените, но… У вас большой опыт… Сейчас вы пройдете на сцену вместе с Семеном Семеновичем, взойдете… Там, помните, Царевна восседает на троне?.. Вы подойдете к трону и скажете…

— Господь с вами! Что я скажу? Я не говорю по–английски!

— Ничего–ничего, можно по–русски… Скажете, значит: «Я-а — Фея Радости, Царевна! Отдай мне жезл! Настал мой черед…» Понятно? Другого выхода нет… Иначе придется сорвать спектакль…

«С ума сошла», — подумал Самуил Аронович и засмеялся, как будто сам сошел с ума. О том же подумал и Тищенко, но не испугался, а обрадовался. Света продолжала, показывая на него:

— А потом скажете: «Вот твой отец. Он приехал издалека за тобой. Иди с ним». Света все поймет и… У вас есть в кабинете какая–нибудь розовая тряпка? Мы вам быстро сейчас соорудим костюм…

Прасковья Степановна в смущении замахала руками и умоляюще посмотрела на отца Светы Тищенко:

— Извините, пожалуйста! Я не могу… Давно не играла… Вы уж сами… А тряпку я дам, у меня есть две старые занавески…

— Сам, сам! — грубо засмеялся Тищенко, взявшись за ключ. — Я понял. «Я твой отец, приехал издалека…» И так далее… Все будет о’кей…

— Если только Дэвид Смит не свернет тебе шею, — устало перебила его Света. — Принесите занавески, Прасковья Степановна. Придется идти мне. Я так и знала, что этим кончится.

— Давайте я пойду, — незаметно шепнул ей учитель физкультуры, пожимая руку. — Скажу там, что я этот, как его… Князь Серебряный…