Цветы к сентябрю - Николай Станишевский

— Ну, зачем? — трясущимися руками он выудил сигарету и нервно прикурил. — Зачем я всё это делаю? Прошёл уже целый год, Ник, неужели ты до сих пор не можешь это забыть? Или просто не хочешь?

Океан огня таял на глазах. Словно тёмная вязкая жидкость обволакивала сияющую колыхающуюся поверхность.

— Что мешало мне вернуться к Дженни? — Николас со свистом выдохнул табачный дым. — Только никому ненужная гордыня и самолюбие? Ради того, чтобы потешить тщеславие, я запер жену в сумасшедшем доме! А, может, это и не было тщеславием вовсе? Что, если я ещё раз попытался оградить себя от этого грязного мира, который постоянно старается меня укусить? Всю жизнь я стремился к душевной свободе и внутренней нравственной чистоте! И всеми силами хотел избавить любимую женщину от грязи и пошлости! Потому, как только с Её появлением я понял, как сильно сам к этому стремился!

Он сделал ещё одну глубокую затяжку.

— Два года назад рухнуло всё… Превратилось в мелкие кусочки, стёрлось в пыль то, что я безуспешно пытался выстроить двенадцать лет. Ты не очистилась, Дженни, сколько я не пробовал что-либо предпринять. Находясь в постоянной чистоте, Ты всё время тянулась окунуться в грязь. И самое противное, что год назад я сам с этим соприкоснулся…

Истлевший пепел упал с кончика сигареты на подоконник. Николас рассеянно проследил его взглядом.

— Я не знаю, что мне делать, Дженни. Честное слово, не знаю. За истекший год я задавал себе этот вопрос тысячи раз! И не нашёл ответа… Я словно раздвоился, понимаешь? Я старался вспоминать только хорошее, ведь его было у нас так много! Но плохое тоже не выкинешь из жизни! То, что Ты натворила, полностью выбило меня из колеи! Оно перечеркнуло веете минуты радости, которые мы прожили с Тобой!

Он со злостью хватил рукой по оконному переплету. Стекло низко и протяжно загудело.

— Чего Тебе не хватало? — его голос сорвался на крик. — Я отдал Тебе всё, что у меня было! Я не жалел для Тебя ничего, я жил только ради Тебя!

Его слова утонули в наползающем на равнину мраке. Солнце совсем скрылось, в небе появились звезды.

— Я любил Тебя, — срывающимся голосом прошептал Николас. — Я никогда никого ещё не любил… так… сильно…

Комната погрузилась во тьму. Николас вздохнул, подошёл к столу и включил настольную лампу.

— И, тем не менее, я хочу попросить прощения, — он тяжело опустился на стул и повернулся к портрету…

— Ты простишь меня?

…и медленно поднял глаза.

Из горла вырвался жуткий, клокочущий хрип. В нем сплелись воедино страх и удивление, ужас и отчаяние, недоверие и непонимание.

Картина была пуста. Точнее, остался лишь фон — тёмно-синее ночное небо, усеянное мириадами загадочно мерцающих звёзд. Девушка в полупрозрачной накидке исчезла.

Та, которую звали Дженни.

15 августа. Ночью

Объяснения произошедшему Николас не нашёл. Ничего не стал рассказывать Милли, дабы избежать ненужных расспросов и надоедливого кудахтанья.

Ровно в полночь он отложил книгу и выключил свет.

— Что же это? — прошептал он. — Словно кто-то подменил эту чёртову картину… Никаких следов… Голову можно сломать!

Перевернувшись на живот, он просунул руки под подушку и закрыл глаза.

— Завтра надо съездить в город, — сонно пробормотал он. — Показать её специалисту. Без экспертизы не разобраться.

Дом окутала мягкая, ночная тишина. Милли уже давно сопела в своей кровати, скрестив на груди руки, и Николасу на мгновение показалось, что он слышит её шумное, сбивчивое дыхание.

— Удивительная вещь, — тихонько усмехнулся он. — Похоже, в этой тишине слух обостряется настолько, что я начинаю слышать всё, что творится в Доме… Или это кажется мне после того, что произошло?

В коридоре послышался лёгкий шорох. Поначалу Николас не обратил внимания, но тот повторился. Потом ещё и ещё. Постепенно Николас сообразил, что шорох перерос в определённый, вполне различимый звук. Звук, который издаёт человек, идущий по полу босиком.

Он внутренне напрягся, но позы не изменил. Сон сняло, как рукой, теперь он лежал, внимательно вслушиваясь в ночь и рассматривая спинку кровати.

Шаги приблизились к двери и замерли. Скрипнула ручка — её явно кто-то поворачивал. Стараясь не шуметь, Николас медленно перевернулся на спину и в очередной раз пожалел, что не взял разрешения на ношение оружия. Очевидно, в дом забрались воры. Только зачем они сняли обувь? Неужели лишь для того, чтобы лишний раз не шуметь?

Дверную ручку не отпускали. Николас приготовился встать и даже попытался свесить с кровати ногу, как вдруг отметил, что все движения даются ему неимоверно тяжело. И понял, что в сердце закрадывается густой, неотвратимый страх…

Дверь слегка приоткрылась.

К несчастью, этой ночью было новолуние, и Николас не разглядел стоящего на пороге. Только белёсый расплывчатый силуэт. Он попытался протянуть руку, чтобы включить настольную лампу — и не смог. И тут же догадался, почему. Он боялся увидеть лицо того, кто пришёл к нему, он знал, чьё лицо он должен увидеть.

— Здравствуй, — прошептал тихий, знакомый голос.

— Здравствуй, — выдохнул Николас. — Ты всё-таки пришла?

— Я обещала, — шёпот зашелестел по углам отзвуком приближающегося листопада.

— Но это невозможно! — Николас почувствовал, как за ворот футболки скользнули две холодные струйки.

— Почему? — пришедшая грустно вздохнула. — Когда чего-то слишком сильно хочешь, оно становится возможным.

— А Ты хотела?

— Да. Уже давно. Мне было необходимо увидеть тебя.

— Зачем?

— Я хотела посмотреть тебе в глаза. Понять, для чего ты это сделал… Николас не нашёлся, что сказать.

— Мне холодно, — в комнате вновь послышался глубокий вздох. — Настолько холодно, что ты и представить себе не можешь, Ник. Особенно холодно в душе…

И тут Николас сообразил, почему силуэт стоявшей на пороге напоминал белёсое пятно. Девушка была обнажена.

Николас ощутил, как по телу поползли холодные гусеницы. Он по-прежнему не мог шевельнуть, ни рукой, ни ногой.

Картина!

Эта девушка — копия той, что была изображена на картине! А теперь она находится здесь, словно действительно с неё сошла. Не может быть… Так и впрямь можно сойти с ума!

Покряхтывая, Николас попытался приподняться на локтях.

— Лежи! — сухие осенние листья вновь зашуршали под ногами. — Не стоит волноваться, Ник, я думаю, тебе сейчас лучше отдохнуть. В последнее время у тебя было много работы. Ночами сидел, не высыпался… По-моему, у тебя до сих пор красные глаза…

По телу Николаса пробежала дрожь — он вспомнил. Эти слова произносила Дженни перед его отъездом в их Дом. Ровно два года назад.

— Тебе надо отдохнуть, любимый, — в шорохе листьев почувствовалась терпкая горечь осенних костров. — Закрой глаза. Обещаю — все будет хорошо. Возможно, таким образом, мы станем ближе друг к другу…

— Мы далеки? — собственный голос показался Николасу чужим.

— Неимоверно. Так далеки, дорогой, что ничем не измерить. Последние два года все как-то странно у нас получалось. Сердцами мы были вместе, но на самом деле…

— Прекрати! — хриплый шёпот всколыхнул осеннюю темноту.

— Какой в этом смысл? Я могу уйти, но завтра приду снова. Так может повторяться множество раз…

— Двойник?

— Возможно бесконечное число двойников. И как их называть, совсем неважно… Джина или Дженни, какая разница?

— Так кто же ты на самом деле?

— Твоя больная совесть.

В голове Николаса взорвался ослепительный огненный шар. Яркий свет полыхнул подобно вспышке сверхновой звезды и на мгновение наполнил спальню белым, жгущим глаза сиянием.

Все предметы в комнате Николас увидел в противоположном цвете, словно просматривал негативную фотоплёнку. Но главной была обнажённая женская фигура в дверях — её очертания Николас сразу узнал. Потом чёрным стало все.

Даже воздух уходящего лета.

16 августа. Глубокой ночью

Я проснулась оттого, что увидела неприятный сон…

Будто с Николасом что-то произошло.

Я почувствовала себя настолько плохо, что подошла к окну и долго всматривалась в холодный, уже по-настоящему осенний мрак.

Пыталась представить, что случилось.

Пыталась придумать, чем смогу помочь.

Пыталась разобраться в себе.

Но так и не смогла.

16 августа. Утром

Николас очнулся под утро. Предрассветные сумерки заполняли комнату жидким вакуумом скачущих, серых теней.

На улице сильный ветер, подумал он. Это ветки скребутся по стеклу, словно страшные паучьи лапы.

Он осторожно повернул голову. Шея сильно занемела, и движение отдалось слабой, но ощутимой болью.