Млечный путь - Меретуков Вионор

— А тебе жаль Фокина? — спросил я.

— Кого?! Фокина?! — глаза ее сверкнули. — Гаденышем он был, этот твой Фокин. Он подкладывал меня. Трое мужиков за ночь, и все его приятели. Даже для меня это было слишком, я была утомлена сменой партнеров. «И ты еще жалуешься! — изумлялся он. — Тебя не поймешь. Другая на твоем месте прыгала бы от счастья. Если бы ты вчера привела мне трех баб, я бы сказал тебе спасибо!» Сволочью он был, этот твой Фокин. Лева, когда занимался со мной этим самым делом, сопел, как носорог. Ты, наверно, заметил, что почти все женщины, когда им приятно, закрывают глаза. Я не исключение. Но я разок подглядела за ним. И чуть не умерла со смеху. Глаза подкатил, усы встопорщил, сопит, кряхтит… это у него называлось страстью! Я не удержалась и захохотала. Он очень обиделся и сказал, что я ничего не понимаю, что это и есть любовь… Кстати, ты еще не передумал на мне жениться?

Рита мне нравится, несмотря на все ее легкомыслие, граничащее с порочностью. Она женщина до кончиков ногтей. Она органична в своей похоти. Но в ней нет пошлости продажной женщины. Она не скрывает, что любит заниматься любовью, она знает многое из того, чего не знаю я, но я бы поостерегся называть ее нимфоманкой. Просто она дитя не моего времени. Она из другого поколения, в котором мне не хочется разбираться. Рита много читает, она в курсе последних театральных постановок, хорошо знает кино, и вообще она милая современная девушка. И именно поэтому она совершенно не подходит на роль жены.

— Так передумал или нет? — повторяет она, как мне показалось, слишком настойчиво.

— Ты путаешь меня с Фокиным, — сказал я. После ее слов о трех мужиках за ночь Лева в моих глазах опустился ниже Пищика.

— Да? — удивляется она. Получается у нее это очень натурально. — Я, как и Томка, строю воздушные замки. Мы, бабы, все одинаковые: хотим того, чего не бывает. Она тебя любила.

— Мне Фокин говорил, что ты у него в доме все переколотила, — увел я разговор в сторону, мне была неприятна вся эта чушь про любовь. — И еще, как только он встретил тебя, ему перестало везти.

Она хитро посмотрела на меня.

— Колотила от злости. А вот что касается того, что ему перестало везти, не мне судить…

Минуты две она молчала, потом спросила:

— Хочешь услышать одну маленькую историю?..

— Надеюсь, любовную?

— Когда мне было пятнадцать, я была очень… очень соблазнительной.

— Верю.

— Когда мне было пятнадцать, — повторила она со значением, — я втюрилась в парня, который был на год старше. Хорошая семья, папа полковник, такой, знаешь, основательный полковник, за ним большая черная машина приезжала. Короче, я прожила у парня, пока его предки лопали дыни в Сочи, две недели, моя мамаша, меня разыскивая, с ног сбилась, наконец, когда пошла третья неделя, она обратилась в полицию. Меня объявили во всесоюзный розыск…

Она замолчала.

— И?.. — не выдержал я.

— Ты же писатель, попробуй придумать продолжение. Итак, меня объявили во всесоюзный розыск.

— И ищут до сих пор?

Рита захохотала.

— Нет, нашли. Нашли еще тогда.

— И где же?

— У другого шестнадцатилетнего парня.

Рита повела точеным плечиком и показала мне розовый язычок. Чертовка. Знает, как меня завести.

Рита потягивает Auslese: слабенькое, сладенькое, очень вкусное винцо. Я опять с удовольствием разглядываю Риту, она необыкновенно красива. Встречается такая неброская красота, которая расцветает, чем больше ею любуешься.

Никто из нас не строил иллюзий, все это была просто болтовня, чтобы заполнить пустоты во времени, которые обычно возникают от безделья. Она была молода, и ей хотелось еще покуролесить, впереди у нее было еще много времени, старость и смерть были еще далеко, — так думала она, и так думал я. Я был для нее почти таким же объектом, как Фокин и десятки других ее любовников. Просто я оказался рядом. И ей было со мной хорошо.

— Мне необходимо остудиться! — говорит она.

Рита резко встает, распрямляется, зная, что я на нее смотрю, со вкусом потягивается и, взяв полотенце, идет купаться.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

С балкона я вижу, как она, что-то напевая и помахивая мне рукой, направляется к озеру. Здесь все миниатюрно, и озеро передо мной как на ладони. Не доходя до мостков, Рита разбегается, похоже, на ходу получает занозу в правую пятку, вскрикивает, прихрамывая и грозя кому-то кулаком, добегает до края мостков и обрушивается в воду, поднимая фонтан чуть ли не до небес. Кажется, в воду упал бомбардировщик. Темно-синие воды смыкаются над Ритой. Некоторое время поверхность озера остается спокойной, и, когда я уже начинаю испытывать легкое беспокойство, метрах в двадцати появляется фыркающая голова с выпученными глазами. Дурачится. Плавает она, как дельфин. Я же, несмотря на атлетическую фигуру, плаваю как топор. Мне больше нравится плескаться на мелководье. Я вспоминаю свой лягушачий прудик в Мушероновке, и мне становится грустно.

* * *

…Прошло шесть дней.

По утрам мы завтракаем на открытой веранде. Естественно, с видом на озеро, по которому с беспечным видом плавают дикие утки и пара белых лебедей.

В остальном озеро пустынно. Как и берега. Виднеется, правда, на противоположной стороне какое-то безрадостное одноэтажное строение, которое выглядит, как заброшенный сарай. Строение отсюда кажется настолько ничтожным, что на нем не останавливается взор. Возле сарая я ни разу не видел ни людей, ни животных.

За столом нам прислуживает Мартин, сын хозяйки гостиницы, студент Клагенфуртского университета. Мартин изучает славистику и вполне сносно говорит по-русски. Очень приятный юноша. Розовощекий блондин, голубоглазый и улыбчивый. Красавчик пасторального типа.

Мартин как порочный ангел на распутье, который никак не может определить, чем ему заняться в первую очередь: согрешить или покаяться.

Надо бы ему посоветовать не тянуть и сразу же приступить к покаянию. А потом уже со спокойной совестью, заручившись впрок покаянием, начать грешить направо и налево. Во всем должен быть порядок. Австрийско-немецкий порядок. Орднунг! Католическая церковь еще в тринадцатом веке апробировала такой способ сделки с совестью, придав ему — естественно, за деньги — законный характер в виде индульгенций.

Помогает Мартину Ингрид, нет-нет, не пасть, тут падение свершилось, в этом можно не сомневаться, против ее прелестей не устоял бы даже святой, — она помогает ему по хозяйству.

Ингрид на вид лет двадцать. Живет она у родителей в местечке Зеехам, в километре от отеля. У нее есть малюсенький «Ситроен», но она предпочитает добираться до работы на велосипеде. Экономя на бензине, а заодно тренируя свое молодое и красивое тело.

Сегодня я решил не спускаться к завтраку. Рита отправилась в ресторан без меня.

…Я наблюдаю за тем, как Ингрид прибирается в номере. Делает она это не торопясь: ни одного лишнего движения, все просчитано, потому что проделывалось тысячу раз. На ней короткая серая юбка и клетчатая рубашка с закатанными рукавами.

Я сижу в кресле на балконе и любуюсь ею. Я представляю себе, какова она без юбки и без этой дурацкой рубашки.

До этого я с тоской листал газеты. Я был очень недоволен собой. Еще с вечера я принял твердое решение. Я решил проснуться рано-рано, засесть за письменный стол и наконец-то родить хотя бы страничку полновесной высококачественной прозы.

Сел за стол, положил перед собой стопочку чистой бумаги, зажал между большим, указательным и средним пальцами перьевую ручку, прицелился и… нарисовал женскую головку. Спустя минуту — еще одну.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Вспомнился великий пиит, в ожидании творческого озарения развлекавший себя подобным образом. Я изрисовал разнообразными головками, по преимуществу женскими, всю стопочку, от первого листа до последнего. Убил на это два часа. И не сдвинулся с места. Мозг замер. Странно, ведь не так уж и давно, в Мушероновке, я был более, так сказать, плодотворен.