Липовый барон - Романов Илья Николаевич

Это стишок ещё удержал меня какое-то время на грани, а потом я отрубился.

* * *

В какой-то момент я понял, что жрец пытается меня вытянуть на откровенный разговор. Смешной!

Главное, чтобы на панику не пробивало, это поймать ритм! Начинается у товарища паническая атака – вруби музыку. У меня нет под рукой магнитолы, но есть нос, я соплю и слушаю ритм своего дыхания. Вот это, если честно, было совсем зря. Тут не косяк, тут курильница и я только сильнее ушёл.

Были бредовые мысли, что надо воткнуть вилку в руку жрецу. Потом меня прогрузило, что откуда в этом мире её взять-то?! Тут их нет в принципе!

Были мысли о синапсах. Это врут, что нервные окончания умирают. Уже лет восемь известно, что есть дублирующая нервная система. Фёдор Иванович Гиренок, уважаемый мной профессор, маленько офигел, когда студент с задних парт радостно воскликнул, что теперь можно бухать безбоязненно: мозги не пропьёшь.

С учётом того, что Гиренок без стакана коньяку не начинал лекцию и постоянно держал в руке якобы чай, он оценил мой душевный порыв.

Потом меня колбасило по Сталину. Константиныч – мой друг, физик-ядерщик, работающий под старость простым электриком в общаге. Он много чего рассказывал. Константиныч был неинтересен своим внукам и предпочитал общаться со студентами. С учётом его личной биографии и истории его предков вплоть до прадеда, ну и тому, что он бухал с генералами в восьмидесятые, с ним было интересно. Он знал много тайн Родины и много чего рассказывал.

После войны возвращалось много наркоманов, в основном, по морфию. «Сестричка, кольни, мне так хреново». Сталин поступил просто.

Кто там воет про лагеря?! Всё не так было.

Были при каждой аптеке пункты лечения. Если плохо или похмелье, эти дни шли на заводе как больничные. Плохо – пришёл в аптеку и тебя кольнули, помогли ломку перетянуть. Но при одном условии. Не дай бог ты при малолетках скажешь, что тебе от укола так хорошо или компанию притащишь – суши сухари и в лагеря.

А потом человек оглядывается: он один не работает, так сказать, болеет. Скучно. Перенесёт человек пару ломок и завязывает. Так из страны раненых наркоманов на морфии СССР втянулась в индустриализацию. Я не претендую на то, что это правда. Так говорил Константиныч, а он очевидец тех лет…

* * *

Второй раз меня прижало уже по-серьёзному. Я уснул. Приснился мне полный бред.

Я у себя дома, на Земле. В своей квартире, лежу на своём диване. В ушах звенит какая-то нота, постоянный звук на этой ноте. Я голый. Холодно. И обнимаю кого-то рядом со мной, тёплого. Со мной на диване лежит красивая девушка. Я к ней прижимаюсь. Ласкаю грудь.

– Ты кто, милая? – спрашиваю я.

– А я твоя смерть, – говорит она мне и улыбается.

– Смерть? – не верится мне.

– Смерть, – голос её звучит как-то спокойно и разочарованно. – Что же ты меня не целуешь? Обними меня. Мне так одиноко. Люди меня боятся. А я вовсе не страшная. Мне молятся. Меня уговаривают прийти к ним, но они не интересны. Меня молят не приходить к ним, но они скучны. Сломленные и угасающие – пусты. Они видят только конец, а я ведь начало, – сказала она с лукавой усмешкой.

– Не дёшево ли ты меня покупаешь? – спросил я.

– Полюби меня – и я буду тебя хранить и оберегать от встречи со мной. Возненавидь меня – и я буду тебя опекать и провоцировать встретиться со мной, – улыбается мне девушка. – Смотри, настанет день, когда ты сам будешь молить, чтобы я пришла…

– Уже молил когда-то…

– Вы, люди, думаете, что я старуха, а я такая. Знаешь, как мне одиноко?! Пойдёшь со мной? – словно не услышав моих слов, продолжила девушка.

– А что там? – спрашиваю.

– Там пустота. Но какая разница, если ты со мной! И если ты меня любишь! – опять улыбается.

– Мышонок? – мой голос звучит жалко.

– Я могу быть и ей. Пойдём.

Меня клинило в бреду, вспомнилось почему-то нелепое:

Если однажды вдруг Смерть повстречаешь ты, То от неё не беги И ей в глаза посмотри. Помню когда-то я Сам встречи с ней искал, И танцевать с ней хотел, Раз в жизни всё потерял. Но я её пугал Тем, что, встречаясь с ней, Снова в глаза смотрел И улыбался… Ей…

Пришёл в себя не сразу. Всё та же ночь. Всё тот же лунный свет. Холод. Я дрожу в ознобе. На диване отпечаток тела. Я чётко занимаю половину дивана. Вторая половина словно после неё.

– Нет! Вернись! – ору я спросонья. – Я пойду…

Но её уже нет…

* * *

– Ты здесь? – спросил меня жрец.

Давайте я не буду повторять первых своих слов. Скажу только одно: наверное, я первый человек, который обматерил жреца бога смерти. Правильно я хотел ему вилку в руку вонзить. Тварь он такая!

* * *

В третий раз я вернулся в себя не сразу.

– Ты здесь? – повторно спросил меня жрец.

– Старик, ты гад! – первое, что я смог произнести без мата.

– Не останавливайся! Говори! Сейчас надо говорить! Что видел?!

Я умолчал про Егорку Летова, Константиныча и Сталина. Рассказал про свой сон. Не рассказал, кто такая Мышонок, да и вам этого не надо знать. Сыпал просто своими ощущениями в общей картине. Старик-жрец на мой рассказ долго молчал. У порога валялись тушки его ученика и моего Гумуса: их, понятно, тоже накурила уже потухшая курильница.

– Хорошая ночь, – только и сказал старик. – Ты увидел свою смерть. Хорошая ночь!

– А она красивая, – невольно вырвалось у меня.

Старик-жрец только улыбнулся…

– Когда устанешь жить, позволь себе полюбить. Эта женщина убьёт тебя быстрее, чем все твои враги… – выдал он каким-то изменённым голосом.

Пророчит, что ли? Хотя! Какой он хренов пророк?! Я и сам без наркоты и культовых служащих это знаю…

Глава 3. О земляках, быте бездомных воинов короля и талантах Гумуса

После этого визита к жрецу Рарнора у меня отпало всякое желание с ним общаться. Кто бы и что ни говорил о том, что нервы восстанавливаются, но я точно знаю, что с психикой не так. Наркоманы – конченые ублюдки и отморозки. Даже вроде невинные гашиш и травка ломают психику. Я знаю, о чём говорю. Насмотрелся торчков всех мастей.

Это на всю жизнь, даже если человек давно в завязке. «Сплошная», как и сам гаш, делает из человека безэмоциональный овощ, оставляя только холодный разум.

А ведь сколько ещё всякой дури в самых разных формах потребления: от дешёвого клея до жидкой наркоты вроде бутирата, грибов или тарена.

У всего свой эффект, но всё только в долг. Как сами торчи говорят: на время ты получаешь вдвое больше обычного, но потом платишь, как за десять.

Доходит до того, что хрен не стоит без дозы. Или, что ещё хуже, стоит, но толку-то: удовольствия никакого, хоть семенем всё вокруг залил…

* * *

После визита к жрецу в таверну меня подкараулил на выходе какой-то дебил. Я ещё от накурки не отошёл, а он дуэль затевает.

Гумус по науке от моих сослуживцев в тысяче обходит дурака на сто градусов.

– Да иди ты, дебил! Сегодня такое прекрасное утро, чтобы умереть. Что ты ко мне лезешь? – сорвался я на отходняке от накурки.

Бретёра или просто придурка, что нарывался, мои слова, видать, сильно задели. Кем бы он там ни был, но быстро как-то убежал.

Поднимаю свою руку. Она чуть заметно дрожит.

– Гумус! Что у меня с глазами?

– Кор… У вас зрачков нет…

Жрец! Сука!

– Поедем, Гумус, – слышу хрип своего голоса. – Не бойся меня. Ты мой оруженосец…