Неврозы. Теория и терапия - Виктор Эмиль Франкл

слово, что не лишит себя жизни, не посетив Вену и не поговорив со мной. Восемь месяцев назад от карциномы умерла его жена. После этого попытался покончить с собой, несколько недель провел в закрытом лечебном учреждении и на мой вопрос, почему он не предпринял повторную попытку суицида, ответил: «Только по той причине, что у меня осталось дело». Он должен был позаботиться о могиле своей жены. Я спросил его: «Кроме этого, у вас больше нет задач, которые нужно выполнить?» На это он ответил: «Мне все кажется бессмысленным, ничтожным». Я: «Не зависит ли все от того, считаете ли вы что-то ничтожным или нет? Может ли быть, что ваше ощущение бессмысленности обманывает вас? Вы имеете полное право чувствовать, что ничто и никто не заменит вам вашу жену. Но вы обязаны дать себе шанс испытать иные чувства и застать те времена, когда это произойдет». Он: «Я просто не чувствую больше вкуса к жизни». Я обратил его внимание на то, что требовать от него этого было бы чересчур, и вопрос лишь в том, есть ли у него обязательства жить вопреки всему. «Обязанность?.. Это всё слова. Все бесполезно». Я: «Разве такие вещи, как дружба, честное слово или памятники на могилах, не выходят за рамки непосредственной пользы и практичности? Если вы чувствуете себя обязанным установить памятник из любви к умершей жене, значит ли это, что вы более не чувствуете себя обязанным жить дальше ради нее?»

Пациент неосознанно и безмолвно признавал обязательства по ту сторону утилитаристских размышлений. Но нам было мало поймать пациента на слове, как сделали его друзья. Нам надо было поймать его на действии, ведь это и есть суть экзистенциального анализа. Фактически он вел себя как человек, который верит в свои обязательства, даже более того – в высший смысл бытия: в то, что придает ему смысл в любые времена и даже после последнего вздоха любимого человека, до последнего момента его существования.

Однако экзистенциальный анализ означает не только экспликацию онтической экзистенции, но и онтологическую экспликацию того, чем эта экзистенция является. В этом смысле экзистенциальный анализ представляет собой попытку психотерапевтической антропологии – антропологии, которая предшествует всякой психотерапии, не только логотерапии. Всякая психотерапия действительно происходит в определенных рамках. В ее основе всегда лежит антропологическая концепция, пусть она даже не осознается. Возьму на себя смелость утверждать, что, например, в тот момент, когда психоаналитик говорит пациенту прилечь на кушетку (и они не смотрят друг другу в глаза), он демонстрирует собственное представление о человеке.

Не существует психотерапии без определенного представления о человеке и мировоззрения. Сам Пауль Шильдер констатировал: «Психоанализ – это не только психология, но и философия. У нас всегда есть мировоззрение, но иногда мы не знаем, какое оно, или не хотим знать». Аналогичным образом высказывались в своих публикациях американские психоаналитики Гинсбург и Герма, Уайлдер, Муллан, Эренвальд, Уолберг, Фридеман, Вольф, Гольдштейн, Рэйнз и Рорер, Эрих Фромм, Джонсон, Зоннеман и Рейд.

Как когда-то существовала психология без души, сегодня есть психология без духа. Но именно психотерапия должна остерегаться подобного слепого пятна, потому что иначе она лишится своего важнейшего оружия в борьбе за душевное здоровье пациента и его выздоровление. Тот терапевт, который игнорирует духовное, вынужден игнорировать и волю к смыслу, и ему приходится выпускать из своих рук один из самых ценных инструментов. Современный человек духовно пресыщен, и это духовное пресыщение – суть нигилизма нынешних дней.

Против духовного пресыщения должна выступить коллективная психотерапия. Фрейд однажды сказал, что человечество знало, что у него есть дух, а он должен был показать ему инстинкты. Я же думаю, что доказательств того, что у человечества есть инстинкты, в последние десятилетия было предостаточно. Кажется, что сегодня человечеству снова нужно напомнить, что у него есть дух. И психотерапия, особенно перед лицом коллективного невроза, должна напомнить себе об этом.

Задача экзистенциального анализа состоит в том, чтобы сделать осознанным неосознанное, скрытое представление о человеке в психологии. Он должен его эксплицировать, раскрыть, проявить подобно фотографии, которую мы делаем видимой. Представление о человеке, которое имеет психотерапевт, может при определенных обстоятельствах действовать на руку неврозу. Оно само вполне может быть нигилистическим.

Нигилизм сегодняшнего дня – это редукционизм. Если раньше нигилизм обнаруживал себя в речах о ничтожности всего, нигилизм сегодняшний мыслит категорией «не более чем». Человека выставляют «не более чем» голой обезьяной, как значится на обложке одного бестселлера, или компьютером. В книге The Modes and Morals of Psychotherapy («Методы и суть психотерапии») нам предлагается следующее определение: «Человек – это не более чем сложный биохимический механизм, энергия которого поставляется своего рода топливной системой и снабжает компьютер, который невероятно богат возможностями хранения закодированной информации». Как невролог, я считаю вполне справедливым сравнение компьютера с центральной нервной системой, которая выполняет определенные функции. Человек является компьютером, но в то же время он представляет собой бесконечно больше димензионально. Куб, который строится на квадрате, по-прежнему в какой-то мере остается квадратом, который служит ему основанием, фундаментом, но в то же время куб – это уже нечто высшее, чем квадрат, хотя последний и составляет его часть. Было бы ошибкой сказать, что куб – это не более чем квадрат. В таком случае мы редуцировали бы куб до квадрата, перенеся его из более высокого, третьего измерения в более низкое, второе измерение – в плоскость, в которой мы создали проекцию куба. Таким образом, редукционизм выражается через проекционизм. Человеческое измерение, пространство человеческого, априори выносится за скобки, и человеческие феномены проецируются на плоскость субчеловеческого.

В тот момент, когда это происходит, наука превращается в идеологию. Особенно это касается наук о человеке, ведь в таких условиях биология превращается в биологизм, психология – в психологизм, а социология – в социологизм. Мы видим, что опасность заключается вовсе не в том, что исследователи все специализируют, а в том, что специалисты все обобщают. Мы все знаем о так называемых «ужасных упрощателях»[228]. С ними могут сравниться лишь «ужасные обобщатели»[229], как я бы их назвал. Первые все упрощают и все мерят на один аршин. Вторые даже не придерживаются своего аршина, но обобщают результаты всех своих исследований.

Редукционистское определение ценностей предполагает, что все дело лишь в формировании реакций и механизмах защиты. На такую интерпретацию я однажды и сам отреагировал, сказав, что я никогда и на за что не хотел бы жить ради формирования своих реакций и тем более умереть ради своих защитных механизмов. Задумаемся, насколько подобные гипотезы способны подорвать энтузиазм в отношении смысла и ценностей.

Мне знаком случай одной молодой американской супружеской пары, которая как раз вернулась из Африки, где оба супруга служили в рамках миссии Корпуса мира. Вернулись они разочарованными и рассерженными. Выяснилось, что в течение многих месяцев они должны были принимать участие в собраниях группы, которую организовал некий психолог. Вначале, по-видимому, был своего рода опрос. Психолог: «Почему вы вступили в Корпус мира?» Супруги: «Мы хотели помогать людям, которые живут хуже нас». Он: «Выходит, вы их в чем-то превосходите». Они: «В каком-то смысле». Он: «Это значит, вам нужно доказать свое превосходство. Ваш настоящий мотив – неосознанная потребность доказать себе и другим, насколько вы превосходите их». Они: «Мы никогда не смотрели на это под таким углом, но вы психолог, и вам виднее». В таком ключе групповые занятия проводились и дальше. Членов группы учили видеть только комплекс в энтузиазме, который привел их в Корпус мира, в своей жертвенной самоотдаче делу, оплаченной невзгодами и лишениями, и интерпретировать это как обычный «пунктик». Однако наихудшим было то, как уверял нас человек, рассказавший эту историю, что молодые люди, подвергнутые такой индоктринации, научились видеть эти «настоящие» мотивы и друг в друге, ставить их друг другу в упрек, чтобы не сказать бросать прямо в лицо. Началась психоаналитическая игра на взаимной основе.

Здесь мы имеем дело с типичным случаем гиперинтерпретации. Мотивы с самого начала не воспринимаются всерьез, ничто не принимается за настоящее,