На руинах - Галина Тер-Микаэлян

– Нет, ты скажи, неужели, если тебе прикажут, ты в нас станешь стрелять? Мы ж тебе в матери годимся.

Паренек сконфуженно крутил своим курносым носом, просил:

– Вы отойдите, а? А то еще заденут вас.

Алексей, не выдержав, мягко сказал женщинам:

– Отойдите, правда, устал пацан ведь, не видите разве?

Женщины тут же повернулись к нему, собираясь вступить в дискуссию, но не успели – от Кремля в сторону Белорусского вокзала хлынул поток возбужденных людей, смявших остатки солдатской цепочки. Они мчались, подобно стаду диких буйволов, гулко топоча по мостовой, сметая все на своем пути и дружно скандируя:

– Ельцин! Ельцин!

Молодая мамаша, стоявшая у обочины дороги, держала за руку сынишку лет шести и громко говорила:

– Запомни, сынок, это исторический день!

Ее интонации и звучавший в голосе пафос внезапно показались Алексею столь неприятно фальшивыми, что он поспешно отступил от женщины с мальчиком и, развернувшись, зашагал по переулку мимо все также уныло стоявших танков. Ему хотелось лишь одного – поскорее отыскать вход в метро и оказаться подальше от душного безумствующего центра столицы.

Теплый Стан, в отличие от улицы Горького, жил своей обычной будничной жизнью. Даже газеты в киосках лежали не передовицей кверху, а были свернуты пополам, и от аббревиатуры нового правительства виднелись только две буквы – ЧП Пожилая женщина, у которой Алексей спросил дорогу, жила в том же доме, что Лузгины, и довела его почти до их подъезда. По дороге она рассказала, что у зятя сломалась машина, и из-за этого ей сегодня придется ехать на дачу на электричке, а не ехать нельзя – малина пошла, соседские мальчишки без нее уже все кусты обломали. О политике не говорили – попутчицу Алексея перемены во властных структурах интересовали меньше всего. Возле третьего от конца подъезда она остановилась.

– Мне сюда, а вы дальше пройдите, счастливо вам.

Дверь квартиры открыл светловолосый парень с цепким взглядом чуть прищуренных голубых глаз. Это никак не мог быть Тимур – Самсонов говорил, что все его дети темноволосы и темноглазы. Смущенно откашлявшись, Алексей поздоровался:

– Здравствуйте, можно мне кого-нибудь из Лузгиных повидать?

– Их нет дома, – парень продолжал сверлить его взглядом.

– Никого нет? А я друг покойного Юрия. Случайно сейчас в Москве – проездом. Зайду, думаю, посмотрю, как ребятки – время тревожное.

– Вы друг их отца?

– Когда-то в школе вместе учились, потом дороги разошлись. Да вот, паспорт мой посмотрите, если не верите – Тихомиров Алексей Прокопьевич.

– Что вы, не нужно, заходите, пожалуйста, – парень все же мельком скользнул взглядом по паспорту и посторонился, пропустив Алексея в квартиру.

– Да нет, чего мне заходить, раз их никого нет, я только узнать хотел.

– Зайдите же, присядьте.

Немного помявшись, Алексей скинул у порога туфли и в носках прошел в комнату.

– Скоро они вернутся? – взгляд его уперся в висевшую на стене фотографию двадцатилетней давности, и он, узнав Самсонова, указал на нее подбородком: – Юрка-то здесь какой – молодой совсем.

– Я – Анатолий Суханов, жених Лизы, – парень протянул ему руку, – а ребята в клинике у Халиды Рустэмовны, ей сегодня опять стало хуже.

– Как хуже? – ахнул Алексей, опускаясь на обтянутый белым дерматином диван. – Она что, болеет? Где она сейчас – в Москве или в Ленинграде?

– В Москве, – Толя вздохнул и тоже сел, – три дня назад ей стало нехорошо, и муж привез ее в Москву – в ту клинику, где она лежала зимой.

– Она и зимой болела?

– Зимой у нее был инсульт, но потом она как будто пришла в норму, даже на работу вышла. Возможно, слишком много работала – ей нельзя было переутомляться, а она хотела закончить какое-то исследование.

– А сейчас-то с ней что – опять инсульт? Такая молодая, подумать только!

– Врачи пока не могут ничего определить – говорят, тяжелое поражение нервной системы. Сегодня с утра из клиники позвонили – у нее начались судороги. Мы сначала хотели к Белому Дому сходить, но после звонка ребята с Сергеем Эрнестовичем сразу поехали к ней в больницу.

– Кошмар какой! – Алексей провел рукой по лбу, с ужасом думая, что скажет Самсонову. Нет, не Самсонову – Юрию Лузгину, – а младшенькие-то где – тоже в больнице?

– Нет, Рустэмчик и Юрка сейчас в пионерском лагере под Москвой, я потому здесь и дежурю – вдруг оттуда позвонят, чтобы их забрать, время ведь сумасшедшее, как говорит мой папа.

– Ох, да ну ее к богу эту политику! Сейчас был в центре, так лучше не вспоминать – невесть, что творится, люди совсем с ума посходили, а на поверку выходит, что важней здоровья ничего и нет. Врачи-то хорошие, где она лежит?

– Наверное – там знакомый Сергея Эрнестовича работает, специалист с мировым именем.

– С мировым, а вылечить не может. Ребята тоже переживают, наверное?

– Естественно. Тимур еще как-то старается держаться, но на Лизу смотреть страшно.

– А Диана как?

Толя вздрогнул, как от удара, и уставился на гостя.

– Диана? Так вы… вы ничего не знаете?

Внезапно Алексей почувствовал, что бледнеет.

– Что знать-то? – дрогнувшим голосом спросил он. – Ничего я не знаю, уж сколько лет не общались. Проездом в Москве, вот и решил зайти. Что молчишь? Говори, не томи!

– Дианка погибла этой зимой, – тихо сказал Толя, – после этого у Халиды Рустэмовны и случился инсульт. Вы… Вам плохо? Я сейчас воды…

Мир качался и кружился перед глазами вместе с расстроенным лицом Толи. Зубы звякнули о стакан с водой, но сделать глоток не было сил – спазм сжал горло. Отстранив руку юноши, Алексей выпрямился – сейчас ему следовало взять себя в руки и выяснить подробности.

– Как? – казалось, что за него говорит кто-то другой – чужой и незнакомый. – Я должен знать, как это случилось, скажи мне все, как сказал бы… ее отцу.

С минуту Толя пристально смотрел на гостя, потом поставил стакан с водой на журнальный столик и начал рассказывать.

– Уже полгода прошло, но пока ни одной зацепки, – угрюмо сообщил он под конец, – опросили всех – друзей, знакомых, соседей. Столько людей пыталось помочь – как что-то всплывало в памяти, так сразу звонили и сообщали. Но ничего! Попрощалась с двоюродным братом и словно в воздухе растворилась. Мы с Лизой сами ходили к метро – там всегда старушки торгуют, мы их спрашивали, не заметили ли они похожей девушки. Лиза с Дианкой ведь на одно лицо… были.

– И что же, неужто никто и ничего?

– Одна бабуля только ее и вспомнила – как они с Анваром поцеловались, а потом он зашел в метро, а Дианка постояла и тоже пошла. Куда пошла, ей недосуг было следить – торговалась с покупательницей. Конечно, было бы лето, нашлись бы еще свидетели, а зимой под шапкой и лица почти не видно.

– Так теперь, выходит, это дело закроют? – сурово спросил Алексей. – Раз и без того ничего нет, а со временем и вообще все забудется.

– Сдадут в архив, – поправил Толя, – со временем, может, что-то и всплывет, – он вздохнул и расправил плечи, – но я независимо от этого буду искать сам. Я найду их!

Алексей печально покачал головой.

– Не так-то легко самому, и молодой ты слишком.

– Не такой уж и молодой, как вы думаете, я в этом году уже закончил юридический, сейчас стажируюсь на Петровке, скоро и сам буду работать следователем.

– Что ж, удачи тебе.

Бредя к метро, Алексей вспоминал их с Самсоновым (Юрием, мысленно поправил он себя) разговор в Париже. Это было в марте, Юрий тогда со светившимся взглядом рассказывал ему о своих детях, терзался, что нарушил покой дочери, а ее к тому времени уже почти два месяца, как не было в живых. И от этой мысли яркое августовское солнце вдруг показалось Алексею черным. Он спустился в метро, сел в вагон и, закрыв глаза, продолжал вспоминать, пытаясь вытащить из памяти что-то постоянно ускользавшее, но не дающее покоя. Его растолкала бойкая старушка.

– Мужчина, уступите место!

– Простите, – Алексей торопливо вскочил, усадил ее на свое место, но она все никак не могла успокоиться:

– Закроют глаза и словно не видят! Ничего, доживут до нашего возраста!

Добродушная толстуха вступилась за Алексея.

– Хватит ворчать-то, села – сиди. А то целый день у метро стоишь, огурчиками торгуешь, и ничего, а тут человек, может, устал, с работы едет.

«У метро стоишь…».

Голос диктора перебил его мысли:

«Осторожно, двери закрываются. Следующая станция «Октябрьская».

Спохватившись, что нужно выходить, Алексей бросился к выходу и, лишь оказавшись на платформе, сообразил, что вышел на одну станцию раньше, чем нужно. Постояв в нерешительности, он махнул рукой и решил подняться наверх – немного оглядеться и отойти от гнетущего гула метро. В другое время собственная бравада привела бы его в ужас, но сейчас, когда сердце было переполнено скорбью, а голова мыслями, перспектива заблудиться беспокоила мало.

Район Шаболовки показался Алексею куда более оживленным, чем Теплый Стан. Пройдя несколько шагов, он остановился в толпе пешеходов, ожидавших, пока загорится зеленый свет, и тут в мозгу его словно вспыхнуло, слилось воедино: