Смысл ночи - Майкл Кокс

Он взглянул на меня, и на миг мне показалось, будто в глазах у него блестят слезы. Но затем он вскочил с кресла и направился к книжному шкафу, чтобы показать мне какое-то редкое издание. Мы проговорили еще с полчаса, а потом мистер Тредголд пожаловался на легкую головную боль и извинился передо мной.

Когда я уже стоял в дверях, он спросил, много ли у меня друзей в Лондоне.

— У меня есть один верный друг, — ответил я, — которого мне вполне достаточно. Ну и конечно, вы, мистер Тредголд.

— Вы считаете меня своим другом?

— Безусловно.

— В таком случае, надеюсь, вы непременно обратитесь ко мне за помощью, коли вдруг окажетесь в затруднительном положении. Моя дверь всегда открыта для вас, Эдвард. Всегда. Вы не забудете этого, правда?

Тронутый настойчиво-просительным тоном старшего компаньона, я пообещал запомнить его слова и поблагодарил за доброту.

— Не стоит благодарности, Эдвард. — Он расплылся в лучезарной улыбке. — Вы чрезвычайно незаурядный молодой человек. Я считаю своим долгом — в высшей степени приятным долгом — оказывать вам всяческое содействие при надобности. Кроме того, как я сказал при первой нашей встрече, все заурядное я оставляю другим, а все незаурядное приберегаю для себя.

Таким образом протекала моя жизнь следующие три года. По понедельникам и вторникам я исполнял обязанности доверенного помощника мистера Тредголда — иногда сидел в конторе, но чаще шел по следу в очередном деле, приводившему меня в самые разные уголки Лондона, а порой уводившему далеко за пределы города. По средам я занимался с учениками, приходящими от сэра Эфраима Гэдда, а по четвергам и пятницам снова работал у Тредголдов. Изо дня в день я обедал в заведении Долли и ужинал в ресторации «Лондон».[134]

Свой досуг — если не считать редких воскресных визитов в частную резиденцию старшего компаньона — я посвящал тщательному изучению матушкиного архива. Чтобы облегчить себе работу, я овладел стенографией по методу мистера Питмена[135] и стал пользоваться скорописью при составлении примечаний к каждому документу. Все до единой бумаги с моими сопроводительными пометками я разложил в изготовленном по особому заказу картотечном шкапчике, похожем на аптекарский. Но во всем бумажном море, что я избороздил вдоль и поперек, словно древний первооткрыватель некоего неизвестного океана, я так и не нашел никаких дополнительных свидетельств, подтверждающих мое изначальное умозаключение. Смерть и Время тоже сделали свое дело: Лаура Тансор ушла в мир иной, и у нее теперь ничего не спросишь, а ее подруга, которую я называл своей матерью, последовала в царство вечного безмолвия за ней. Однако моя сыскная работа у Тредголдов многому меня научила, и теперь я начал несколько новых линий расследования.

Руководствуясь сохранившимися квитанциями и прочими документами, я посетил несколько гостиниц и постоялых дворов, где матушка останавливалась летом 1819 года, и пытался найти там кого-нибудь, кто мог бы ее помнить. Долгое время мои старания оставались безуспешными, но наконец меня направили в Фолкстон к одному старику, в прошлом служившему капитаном на пакетботе, который доставил матушку с подругой в Булонь в августе 1819 года. Он хорошо помнил двух молодых дам: «Ну да, одна такая миниатюрная и явно чем-то взволнованная или напуганная, а другая высокая, темноволосая, с царственной осанкой — она-то и заплатила мне порядочную сумму, чтобы я отдал им свою каюту».

Затем я отправился на запад Англии, дабы навести справки о семье леди Тансор, Фэйрмайлах из Лэнгтон-Корта — роскошного особняка в елизаветинском стиле, расположенного в нескольких милях от дома, где родилась моя матушка. По ходу дела я нашел там словоохотливую старую даму по имени мисс Сайкс, сообщившую мне кое-какие сведения о Лауре Фэйрмайл. Особо заинтересовал меня рассказ о тетушке мисс Фэйрмайл по материнской линии. Означенная дама, мисс Хэрриет Джилмен, вышла замуж за бывшего маркиза де Кебриака, который жил в Англии, без всяких средств к существованию, со дней Террора. После заключения Амьенского мира[136] супруги вернулись в родовой замок маркиза, расположенный в нескольких милях от Ренна. Но сей господин вскоре умер, и замок перешел к кредиторам, а вдове пришлось перебраться в маленький домик на рю де Шапитр, принадлежавший семейству покойного мужа. Именно туда впоследствии приехала леди Тансор со своей подругой.

Наконец-то упоминания о некой «мадам де К.» в матушкином дневнике получили удовлетворительное объяснение — и вот в сентябре 1850 года, вооруженный вновь добытыми сведениями, я отправился во Францию, испросив у мистера Тредголда краткосрочный отпуск.

Дом на рю де Шапитр стоял заколоченный, но старый священник из церкви Святого Савье сообщил, что мадам де Кебриак скончалась лет эдак двадцать назад. Он также припомнил, что однажды у мадам несколько месяцев кряду гостила племянница с подругой и что тогда родился ребенок — вот только он запамятовал, у кого именно и какого пола. Священник направил меня к доктору Паскалю, жившему на рю де Шапитр неподалеку, но он тоже оказался господином весьма преклонных лет и мало чего помнил, а то немногое, что он помнил, я уже знал и без него. Доктор, правда, сообщил мне о престарелом слуге мадам де Кебриак, вроде бы все еще проживающем в городском предместье. Полный надежды, я прибыл в указанную деревушку, но там мне сказали, что старик умер пару недель назад.

Все сделанные во Франции маленькие открытия, пусть и интересные, единственно свидетельствовали, насколько еще далек я от своей цели. Благодаря приложенным усилиям я умножил количество достоверных предположений, гипотез и возможных умозаключений, но не продвинулся ни на шаг в поисках необходимого мне самостоятельного доказательства, окончательно и бесповоротно подтверждающего, что я являюсь потерянным сыном и долгомечтанным наследником лорда Тансора.

Что же касается Феба Даунта, в своих стараниях собрать о нем сведения, способные послужить действенным орудием мести, я преуспел несколько больше, подстегнутый недавней встречей с ним в Эвенвуде. Со времени моего вынужденного ухода из Итона минули годы, но гнев на предавшего меня друга пылал в моей груди с прежней силой. Он благоденствовал, он приобрел известность в обществе, как некогда надеялся сделать я. Но все мои планы рухнули из-за него. Возможно, к настоящему времени я занимал бы в университете видное положение, открывающее путь к еще величайшим почестям. Но вероломство Даунта лишило меня всего этого.

В ходе визита в Миллхед я свел знакомство с неким доктором Т., и с тех пор сей чрезвычайно словоохотливый господин регулярно потчевал меня пространными эпистолами с рассказами о житье-бытье доктора Даунта и его семьи в Ланкашире. Информация, полученная из данного источника, не представляла особой важности, но убедительно свидетельствовала, сколь большое влияние на пасынка имела — и возможно, имеет поныне — вторая миссис Даунт.

Потом в один прекрасный день я столкнулся на Пиккадилли со старым школьным приятелем, и за роскошным обедом в гостинице Грильона,[137] сильно ударившим меня по карману, он с удовольствием поведал мне несколько сплетен про нашего общего знакомого: в последнее время Даунт крутит интрижку с французской балериной; по слухам, недавно он сделал предложение мисс Элоизе Диневер, наследнице крупного банкира, но получил отказ. Он ужинает в клубе «Атенеум», когда находится в городе, держит ложу в Театре Ее Величества[138] и в Сезон[139] регулярно, обычно по субботам, совершает конные прогулки по Роттен-роу.[140] Он владеет прекрасным домом на Мекленбург-сквер и пользуется популярностью в светских и литературных кругах.

— Но откуда у него столько денег? — изумленно спросил я, прекрасно представляя, во что обходится подобный образ жизни в Лондоне, и сильно подозревая, что сочинением эпических поэм на ужины в «Атенеуме», не говоря уже об оперной ложе, не заработать.

— Тайна, покрытая мраком, — понизив голос, ответил мой осведомитель. — Но денег у него куры не клюют.

Как раз тайну-то я и искал — нечто такое, что Даунт скрывает от окружающих; некий секрет, который, если раскрыть, можно использовать против него. Вполне возможно, конечно, тайна окажется пустышкой, но опыт приучил меня смотреть на вещи скептически, когда речь идет о больших деньгах. Однако, несмотря на имеющиеся в моем распоряжении средства — а я уже обзавелся целой армией агентов и лазутчиков в столице, — мне не удалось установить источник огромных доходов Даунта.

Текло время, но никаких новых сведений о Даунте не обнаруживалось, и я не продвигался ни на шаг в поисках доказательств, подтверждающих мою истинную личность. Проходили недели и месяцы, и постепенно мной овладело необоримое уныние, отнимающее силы. Для меня настали черные дни. Снедаемый яростью и разочарованием, я постоянно находился на грани истерики. Чтобы облегчить душевное состояние, я проводил долгие часы забытья в Блюгейт-Филдс, поручая себя заботам Чи Ки, моего опытного опиумного мастера. А потом, ночь за ночью, я шатался по улицам — из Уэст-Энда шел привычным путем через Лондонский мост, потом по Темз-стрит, мимо Тауэра, и дальше, к докам Святой Катарины и жутким дворам и переулкам окрест Рэтклиффской дороги, чтобы увидеть изнанку Лондона во всем ее безобразии. В ходе подобных ночных вылазок, пробираясь через грязные толпы ласкаров, евреев, малайцев, шведов и британского отребья всех сортов, я по-настоящему узнал характер нашей столицы и научился полагаться на свои силы, посещая самые опасные кварталы.