Шпага чести - Владимир Лавриненков

«Ну и поделом вам, гады!» — воспрянул духом Табуре. Удручало одно: стрелка топливомера клонилась к нулю. Надо думать, как быть дальше. Пока Гаэль закладывал виражи все ниже, немцы, уже только пять, снижались, правда, по гораздо большему кругу. Они и так, и этак пытались взять «яка» на прицел, но никак не получалось.

Вдруг все «мессы», как по сигналу, исчезли, растворились в пространстве. «Что их напугало?» Табуре осмотрелся — советские истребители. Целых два звена! «Восемнадцатый полк!» — радостно восклицает Гаэль и направляется домой. Только ткнулся колесами о землю — винт прекратил вращение.

Прибежал взбешенный Альбер.

— Если в следующий раз тебе захочется быть сбитым, будь добр, не бери мой самолет! — кричал он.

Гаэлю действительно пришлось воспользоваться машиной Мориса — на своей что-то не ладилось. Он не обиделся за столь холодный прием; как и все, знал: если Альбер кричит, значит, рад, что летчик вернулся живым и невредимым.

В самом деле, Морис тут же перешел на мирный тон:

— Пересаживайся на свой самолет, взмывай снова. Надо сменить над передним краем группу истребителей полка Голубова.

Сам полковник еще находился в госпитале, его заменял подполковник Заморин, но везде и всюду в разговорах продолжал жить «полк Голубова».

— Отличная машина, мой командир, для побед созданная. — Гаэль похлопал «як» по фюзеляжу.

— Сейчас представится возможность еще раз проверить ее.

Над линией фронта истребители обнаружили восьмерку немецких бомбардировщиков.

По радио раздался голос Альбера:

— «Куры» собираются снести яички. Приготовиться к атаке. Смотреть в оба — могут появиться «мессы».

Две пары «яков», будто острые кинжалы, вонзаются во вражескую стаю. Что тут началось! Гаэль потом говорил, что это напоминало резню Варфоломеевской ночи. Гитлеровские стрелки-радисты пытались отбиваться, но получали дозу свинца и умолкали. «Юнкерсы», вспыхивая и взрываясь, падали обломками на головы засевших в траншеях фашистов. Только одному Ю-87 удалось вырваться из побоища. Это случилось лишь потому, что появились «мессершмитты». На сей раз что-то не сработало в педантично налаженной немецкой машине: истребители опоздали. Но они были полны решимости взять реванш и хоть как-то оправдаться перед своим начальством за столь большие потери среди бомбардировщиков.

Сейчас кашу заваривал противник. Но поспеть ей не удалось: на помощь «нормандцам» пришли смелые, бравые парни полковника Голубова.

Однако один из «мессов» испортил Табуре настроение — повредил ему систему управления. Гаэль уже начал готовиться к прыжку — открыл фонарь, отстегнул привязные ремни; упершись руками о борта кабины, приподнялся на сиденье, но, когда увидел, что подоспела помощь, успокоился и решил еще раз опробовать рули. Машина реагировала только на отклонение элеронов. Этого явно мало для боя, но лететь на базу с горем пополам можно.

Кое-как Гаэль «приковылял» домой. А выйдя из кабины и увидев, что сделал с его «яком» враг, стал мрачнее тучи: половина стабилизатора срезана, руль высоты заклинен, от руля поворота почти ничего не осталось.

— Вот теперь действительно можешь сказать, что машина отличная, — произнес подошедший Альбер. — Вернуться без нее можно только по глупости.

— Я чуть было не спорол такой глупости, мой командир, — чистосердечно признался Табуре.

— Павел Друзенков в таких случаях говорил: ошибся — что ушибся, вперед — наука.

— А кто такой этот Павел Друзенков?

— Мой русский учитель.

— Где вы учились у него?

Марсель взглянул на молодого пилота и подумал о том, как быстро на войне все меняется.

— Здесь, в «Нормандии», — ответил комэск.

Табуре, пилот с 1938 года, уже был достаточно опытен для того, чтобы знать, каких летчиков-инструкторов ученики помнят всю жизнь.

Жозеф Риссо, Александр Лоран, Жорж Лемар и Лионель Менью вылетели на свободную охоту, когда в воздухе уже повисали предвечерние сумерки. Минут сорок походили над передним краем — нигде никого. Пора обратно. Пары, идущие друг от друга на солидном расстоянии, по команде разворачиваются. И тут Жозеф обнаруживает два Ме-109.

— Лоран, атакуй! — приказывает он. А сам, вроде бы не заметив противника, идет своим курсом.

«Мессы» клюют на приманку; увернувшись от атаки Лорана, бросаются вдогонку за Риссо.

— Лемар, Менью, — передал командир, — веду за собой двух «мессов». Приготовьтесь.

Жозеф лишь чуть-чуть увеличил обороты, и самолет стал быстро наращивать скорость. Великолепная приемистость двигателя!

«Мессеры», решив, что победа у них в кармане, жмут, как говорится, на все железки. Жозеф избегает резких маневров, но держит преследователей на дистанции, исключающей прицельный огонь. Сквозь дымку несколько слева по курсу уже просматривается пара Лемара. Вот-вот сработает «эффект остолбенения», как любит говорить Риссо. Еще секунду, еще миг — и Риссо резко уходит влево на боевой разворот, а в борта вражеских истребителей вонзаются пушечно-пулеметные очереди Лемара и Менью. Сбиты оба. Сбиты, благодаря исключительным возможностям нового истребителя. И смекалке летчиков, разумеется.

А Робер Марки, этот виртуоз высшего пилотажа, затеял с Ме-109 игру в кошки-мышки. Он мог сразить врага незамедлительно, как только они встретились, но, чувствуя собственную силу, Марки начал затягивать фашиста то на вертикали, то на горизонтали, навязывать ему свою тактику, заставлять действовать против воли. А затем он преспокойно сбил «месса». Но, собравшись возвращаться, увидел, что баки пусты. Доигрался! Пришлось приземляться вне аэродрома. Самолет был поврежден. Узнав об этом, Дельфино чуть не растерзал Марки.

— Кому нужны такие победы?! — кричал он, в гневе сжимая кулаки. — Да за подобные проделки сажают на гауптвахту! Кто даст новый самолет? Будете загорать «безлошадным», пока наберетесь ума!

Марки виновато переминался с ноги на ногу. Ну что он мог сказать в оправдание?

Наутро Робер явился на аэродром без шлема и планшета. Обратился к Пуйяду:

— Дайте хоть какую-нибудь работу, не могу же я бездельничать.

В это время подошел Агавельян:

— Марки может летать.

— Как? На чем? — удивленно спросил Пуйяд.

За ночь мои люди восстановили его «як».

— Ну и черти же ваши люди! Иди, Марки, благодари их.

В тот день Робер, искупая вину, сбил еще два самолета.

Противник начал избегать встреч с Як-3, не суливших ему ничего хорошего. И тогда на доске приказов полка «Нормандия — Неман» появилось чье-то шуточное объявление: «Ввиду отсутствия работы, меняю совершенно новый Як-3 на пишущую машинку, можно — бывшую в употреблении». Одни говорили, что автором этих строк был Риссо, особенно скучавший от «безделья». Другие приписывали их полковому карикатуристу Дешане. Правы были скорее первые.

Дешане рисовал Жозефа Риссо выделывающим акробатические номера на цирковой арене. Под иллюстрацией воспроизводились слова Пьера Пуйяда: «Риссо устраивает в воздухе цирк, от которого врагу ожидать добра не приходится». Дружеские шаржи посвящались также де ля Пуапу, де Жоффру, Карбону, Мурье, Пистраку и другим пилотам, особенно отличавшимся в воздушных баталиях. Они всегда собирали веселую толпу французов, понимающих толк в юморе и умеющих ценить любое проявление остроумия.

Капитану Луничкину, начальнику передвижной контрольной радиостанции, со времени Курской битвы обеспечивающей полк связью, никогда раньше не приходилось принимать у себя столько гостей. Ну, бывало, придут Шик или Эйхенбаум, послушают сводку Совинформбюро, передачу «Сражающейся Франции», чтобы рассказать всем о последних событиях, — и все тут. А в последние дни сразу по нескольку человек, навострив уши, часами сидят у приемника. Одна группа уходит, появляется другая.

— Что-то эфир вас больно стал интересовать. Не надеетесь ли на радиоприветствие от любимых подруг?

— Еще как надеемся! Пусть только союзники в Париж войдут, — отвечали гости.

Этой главной новости — об освобождении Парижа — с нетерпением ждали весь август. Пьер Пуйяд даже приберегал кое-что из напитков и съестных припасов, приговаривая: «Такое событие нельзя не отметить как следует».

Долгожданную новость первым услышал «дежуривший» у радиостанции лейтенант Дуарр. Он заорал будто оглашенный:

— Ви-ва! Ви-ва! Париж взят! Париж освобожден!

Луничкин догадался включить громкоговорители. По всему аэродрому полился звон парижских колоколов. Безо всякой команды утихли все двигатели, прекратился всякий шум и разговоры. Глотая слезы, французы восторженно слушали звуки родной столицы, доносившиеся за две тысячи километров.

Когда малиновый, радующий сердце перезвон закончился, французы попали в объятия русских авиаспециалистов.