Неизвестный Рузвельт. Нужен новый курс! - Николай Яковлев

Все новые и новые лица мелькали в окружении президента. Их рекрутировал из голодных демократов, нахлынувших в Вашингтон после победы на выборах, профессор Ф. Франк-фуртер, назначенный Рузвельтом заместителем министра юстиции. Иммигрант, еврей из Вены, Франкфуртер был любимцем либеральной интеллигенции, и из ее среды «мозговой трест» получил солидное подкрепление, хотя выделиться кое-кому помог случай.

Однажды вечер в Белом доме выдался скучным, президент и собравшиеся у него не знали, куда себя девать. Мисси Лихэнд предложила позвать протеже Франкфуртера некоего Тома Коркорана, прекрасно игравшего на аккордеоне. Через полчаса Том приехал с инструментом, он не только играл, но был в ударе и развеселил общество. ФДР пришел в восторг, Коркоран стал частым гостем. «Скоро Рузвельт с радостью обнаружил, что новый «шут» – талантливый юрист. Столь веселый человек, как Томми, да еще мыслящий, казалось, был ниспослан богом, и Рузвельт приблизил его. Так пришли «нью-дилеры» (от английского New Deal. – Н. Я.) в дополнение к «мозговому тресту». Томми был их авангардом»5.

«Ньюдилеры», кружок думающих и озорных молодых людей, сняли дом в Вашингтоне, назвали его «маленьким красным домом», поселились вместе и решили, что Рузвельт – подходящее орудие для переделки мира. Они занимали ответственные посты и служили неиссякаемым источником идей для президента.

Проведение «нового курса» потребовало создания различных ведомств, их руководители иной раз имели больше обязанностей, чем члены кабинета. Президенту пришлось иметь дело с громадным количеством людей, и он вовсю проявил недюжинный талант администратора. Работа новых ведомств лишь укрепила старый американский конституционный принцип – ответственность за конечные решения несет единолично президент. Чтобы контролировать все и вся, в июле 1933 года ФДР создал Исполнительный совет, куда входили министры и главы ведомств «нового курса». В ноябре 1933 года был учрежден Национальный чрезвычайный совет, который вскоре поглотил Исполнительный совет. Рузвельт надеялся, что Национальный чрезвычайный совет упростит управление страной. Главой его был назначен Д. Ричберг.

Орган оказался очень громоздким, его состав расширился до 33 человек. Газеты много писали о Национальном чрезвычайном совете и о Ричберге, характеризуя его как заместителя президента. ФДР болезненно реагировал на то, что расценивал как попытку подорвать прерогативы президента. Когда «Нью-Йорк таймс» заявила, что Ричберг стоит над кабинетом, ФДР решил, что с него достаточно. «Свяжитесь с Кроком, – сказал он С. Эрли, – и скажите ему, что их утверждения не простая ложь, а сознательный обман. Продолжается прежнее вранье: уже появились заголовки, твердившие, что Моли руководит правительством, затем – что Барух и. о. президента, потом говорили, что Джонсон держит власть, после этого – Франкфуртер стоит над кабинетом и теперь – что Ричберг выше кабинета… Все это ерунда и показывает, почему народ все меньше и меньше верит так называемым новостям, сообщаемым газетами». Раздосадованным членам кабинета Рузвельт объяснил, что Ричберг – «экзальтированный мальчишка на побегушках».

По-видимому, по этим причинам Рузвельт положил конец экспериментированию с высшими органами исполнительной власти. С отставкой в конце 1935 года Ричберга Национальный чрезвычайный совет сошел на нет. Рузвельт ни с кем не хотел делить власть, даже в наивном представлении газетчиков.

Он любил, чтобы его называли папой, не в римско-католическом смысле, разумеется. Часто после пресс-конференции или выступления ФДР обращался с вопросом: «Ну, каков был сегодня папа?» Или подчиненным: «Если будут трудности, приходите к папе». С Рузвельтом можно было спорить, конечно, в рамках, по деловым вопросам. Но он был способен переговорить любого. Опытный собеседник У. Херст пожаловался после встречи с президентом: «Он не дал мне вставить слова, все время говорил сам». ФДР шутливо-серьезно заметил одному посетителю: «Слова – прекрасное препятствие, нужно только уметь использовать их».

Но если предстояло вынести решение, ФДР холодно обрывал любого. Вице-президент Гарнер попытался как-то побудить Рузвельта поступить иначе, чем хотел президент. ФДР резко ответил: «Занимайтесь вашими делами, а я займусь своими». Иногда он снисходил до объяснения. Своему помощнику Дж Роу Рузвельт сказал: «Я не сделаю так, как вы предлагаете, и вот почему. Дело в том, что, хотя американский народ, возможно, сделал ошибку, он выбрал президентом меня, а не вас».

Споры на высших совещаниях в Вашингтоне прекращались в тот самый момент, когда ФДР вместо привычного «я думаю» или «я полагаю» менял тон. Громадный веснушчатый кулак опускался на стол, и он произносил: «Президент считает…» Это полностью соответствовало манере сильного президента в американской истории. Известно, что А. Линкольн находил заседания правительства бесполезными, избегал их и как-то заявил кабинету: «Семеро «против», один «за», решение принято».

Члены правительства надолго запомнили день летом 1933 года, когда разгневанный Рузвельт собрал кабинет и, не стесняясь в выражениях, объяснил: капитан – он. Кому не угодно, может в любой момент сойти с корабля. Президент выпытывал, кто виновен в утечке информации. «Самое смешное, – вспоминал очевидец, – каждый думал, что президент имеет в виду его. Поэтому все сидели, как провинившиеся школьники». ФДР ничего не стоило в. случае необходимости вызвать главу какого-либо ведомства, положить перед ним решение, относившееся к его компетенции и совершенно неизвестное вызванному, и коротко приказать: «Подписать!» Редких смельчаков, пытавшихся спорить, ждала незавидная участь.

Рузвельт работал очень четко. «Я научился одной штуке у Вильсона, – говорил ФДР, – он сказал мне в назидание: «Если вы хотите, чтобы вашу докладную прочитали, напишите ее на одной странице». Поэтому, как только я вступил в должность, я издал такой декрет, если можно именовать его так. Однако люди, работающие рядом со мной, утверждают, что даже при соблюдении декрета мне приходится пропускать через себя в сотни раз больше бумаг, чем моим предшественникам». Действительно, «новый курс» необычайно расширил круг обязанностей президента. Плюс личные особенности: более ста человек имели право прямой телефонной связи с президентом. Почта Белого дома составляла 5–8 тыс. писем в день. ФДР требовал, чтобы ему систематически давали сводку содержания писем.

Как все же принимались важнейшие государственные решения при Рузвельте? Знавшие его говорят в один голос: о коллегиальности не могло быть и речи. «Подавляющее большинство людей, работавших с ним, были мальчиками на побегушках», – говорил Э. Флинн. «Неоспоримым является то, – писал Г. Икес, – что по важнейшим вопросам редко спрашивают нашего совета. Мы никогда всесторонне не обсуждаем политику правительства или политическую стратегию. Президент сам принимает все свои решения. Я даже никогда и не помышлял вынести серьезные дела моего министерства на заседание кабинета». Придя к прискорбному выводу, Икес обычно дремал на заседаниях, не очень заботясь о том, видит ли это президент.

ФДР поощрял разногласия между министерствами и ведомствами и даже находил полезным дублирование в их работе. «Знаете – ликовал он, – небольшие конфликты оказывают стимулирующее действие. Каждый старается доказать, что он лучше других. Это заставляет также быть честным. Мы тратим громадные деньги. И тот факт, что в данной области есть другой, который знает, чем вы занимаетесь, заставляет быть скрупулезно честным».

Иногда делались попытки объяснить политику Франклина Д. Рузвельта некими научными теориями, которых он будто бы придерживался. Соблазн особенно велик при интерпретации «нового курса» – манипуляций с бюджетом, инфляцией и т. д. Особенно часто указывали, что ФДР следовал советам английского экономиста Дж Кейнса. Аналогия между тем, что писал Кейнс (правительство должно предотвращать депрессию, увеличивая ассигнования в моменты спада), и тем, что делал ФДР, напрашивается, но Рузвельт все же не руководствовался его экономическими теориями. «Рузвельт совершенно не знал экономических трудов Кейнса»6, – свидетельствует Ф. Перкинс. В этом Кейнс убедился лично.

В 1934 году он приехал в США и прочитал в Белом доме президенту основательную лекцию. ФДР вежливо выслушал, затем съязвил Перкинсу: «Видел вашего дружка Кейнса. Он засыпал меня цифрами. Ему бы быть математиком, а не политэкономом». Кейнс, в свою очередь, изъявил недовольство: «Я думал, что президент экономически должен быть более грамотным»7. В глубине души президент-практик понимал блага просвещения, но все же считал, что если на 100 процентов следовать советам ученых – добра не жди.

Он писал в 1940 году Дж Дэниелсу в юмористическом духе, припоминая свои отношения с профессорами: «Лет пятнадцать назад я побывал на одном из прославленных завтраков в капище «Нью-Йорк таймс» – том зале, отделанном красным деревом во французском стиле. В царившей изысканной атмосфере помазанников учености я чувствовал себя непросвещенным червем под микроскопом. Но Америка сытых и довольных собой профессоров не выживет, а ваша и моя Америка будет жить»8. Но вновь возникает сомнение, насколько он был искренен даже перед Дэниелсом.