Учитель и Ученик: суперагенты Альфред Редль и Адольф Гитлер - Владимир Брюханов

Вот один из многих рассказов Ронге о таких персонажах — вполне возможно о том самом, о котором сообщал и Марченко в сентябре 1906 года. В последнем варианте получается, что прижимистость петербургского начальства уберегла тогда Марченко и от зряшной траты денег, и от провокации и скандала:

«Двойным шпионом был Алоиз Перазич. После того как в 1905 г. мы отказались его использовать в качестве агента, он два года спустя [т. е. в 1907 году] написал анонимное письмо с предложением сделать начальнику генштаба разоблачения, касавшиеся шпионажа дружественной державы[422]. /…/ было организовано свидание с одним из офицеров разведывательного бюро. Здесь Перазич признался, что он является итальянским шпионом и свои разоблачения ставил в зависимость от гарантирования ему безнаказанности. Эта гарантия ему была дана с тем ограничением, что при возобновлении шпионажа он не должен ожидать никакой пощады. Он сознался, что обслуживал и французов.

Далматинские власти[423] взяли его под наблюдение и в 1909 г. [т. е. еще через два года] его опознали в Землине, откуда он часто ездил в Белград в качестве лесопромышленника. При аресте у него были найдены: схема организации нашей армии, военный альманах и словари, служившие шифром. Благодаря всему этому, не было никаких сомнений в его подлинной профессии. Не смотря на это, генштаб, ссылаясь на служебную тайну, отказался ответить на запрос гарнизонного суда в Аграме[424] об агентурном прошлом Перазича, чем последний был «весьма удовлетворен». По отбытии тюремного наказания, он в 1915 г. снова ускользнул из-под надзора далматинцев и был рекомендован русским военным атташе в Риме своему коллеге в Берне».[425]

Заметим, что Ронге изящно умолчал о том, что же конкретное Перазич раскрыл австрийцам в 1907 году в отношении итальянцев и французов. Заметим и то, что в 1909 году Перазич был осужден по существу при отсутствии состава преступления — лишь в результате подозрительных перемещений и обладания странными документами — не известно притом, какой степени секретности.

Особенно несолидно выглядит упоминание словарей — с кое-чем подобным мы уже сталкивались, обозревая деятельность Манасевича-Мануйлова в 1905 году…

Среди агентов, завербованных Марченко, попадались вроде бы и достаточно солидные лица, поставлявшие какие-то полезные сведения.

Марченко ходатайствовал даже о награждении двоих таковых российскими военными орденами. Ими были адъютант военного министра Австро-Венгрии майор Клингспорт и поручик артиллерийского полка 27-й дивизии Квойко.

Но начальство в Петербурге не поддержало такого ходатайства.[426]

Странноватая, заметим, история. С одной стороны, оба агента, вроде бы, прекратили свою дальнейшую работу на русских. Но как с этим могло без ропота смириться руководство российской разведки, отказавшись даже от попыток дальнейшего использования адъютанта военного министра? С другой стороны, обе эти истории не завершились и разоблачительными скандалами.

У нас, однако, слишком мало данных, чтобы исчерпывающим образом в этом разобраться.

Повадился кувшин по воду ходить — там ему и голову сложить: пребывание полковника Марченко в Вене скандально завершилось в 1910 году.

Снова слово Ронге: «В ноябре 1909 г. контрразведывательная группа узнала, что один австриец продал военные документы итальянскому генштабу за 2 000 лир. Его фотография, на фоне памятника Гете в Риме, попала на мой письменный стол. Он был опознан как служащий артиллерийского депо Кречмар и вместе со своей любовницей был поставлен под надзор полиции, чтобы в надлежащий момент уличить его и его сообщников. Однажды он вместе с русским военным атташе полковником Марченко появился на неосвещенной аллее в саду позади венского большого рынка. Очень скоро выяснилось, что Кречмар состоял на службе не только у итальянцев и русских, но также и у французов.

Моим первым намерением было отдать приказ об его аресте при ближайшем же свидании с Марченко. В этом случае последний оказался бы в неприятном положении, будучи вынужденным удостоверить свою личность, чтобы ссылкой на свою экстерриториальность избавиться от ареста. Но это намерение не было осуществлено вследствие сомнений полиции в исходе этого предприятия, а также вследствие опасения неодобрительной оценки министерства иностранных дел.

Таким образом, 15 января 1910 г. вечером был произведен обыск у Кречмара и у его зятя, фейерверкера. Военная комиссия, разобрав найденный материал, установила, что Кречмар оказывал услуги по шпионажу: начиная с 1899 г. — русскому военному атташе, с 1902 г. — Франции и с 1906 г. — итальянскому генштабу, причем заработал только [?] 51 000 крон. За большую доверчивость к нему поплатился отставкой его друг — управляющий арсеналом морской секции, его тесть — штрафом за содействие и 5 офицеров артиллерийского депо — отставками и штрафами».[427]

Руководство этими операциями и осуществлял подполковник Редль, поскольку именно он выступил на судебном процессе против Кречмара в качестве эксперта от контрразведки.[428]

Ронге завершает рассказ о Кречмаре: «Весьма опечаленный в свое время инцидентами, виновниками которых были наши агенты, граф Эренталь отнесся к инциденту с Марченко очень снисходительно».[429] Поясним теперь причины снисходительности австрийского министра иностранных дел.

Дело в том, что скандалам с российскими военными атташе в описываемое время предшествовали не менее громкие аналогичные скандалы с австрийскими агентами в России. Самым звучным из них оставалось «Дело Гримма», но и позднее возникали происшествия подобного рода.

Непосредственно накануне инцидента с Марченко в Вене произошло разоблачение в России не то австрийского шпиона, не то персонажа, которому приписывался шпионаж в пользу Австро-Венгрии. Ронге об этом сообщает так:

«В 1910 г. русская контрразведка арестовала двух германских агентов. Русские арестовали своего же подданного барона Унгерн-Штернберга по обвинению в использовании им обсужденного на закрытом заседании Думы проекта закона о контингенте новобранцев. Они, конечно, приписали деятельность барона на счет Австро-Венгрии, так как барон имел сношения с австрийским военным атташе майором графом Спаннокки. В действительности же ничего общего с нашей разведкой он не имел».[430]

Естественно, что не в интересах Эренталя было затевать при таких обстоятельствах дипломатический скандал из-за Марченко. Это-то, очевидно, и заставило австрийских контрразведчиков прибегнуть к содействию самого императора Франца-Иосифа.

Продолжение рассказа Ронге о Марченко.

Итак, Эренталь «лишь дал понять русскому поверенному в делах Свербееву, что желателен уход полковника Марченко в отпуск без возвращения его в Вену. Марченко не отнесся трагически к инциденту, прибыл даже на ближайший придворный бал, где, конечно, не был удостоен «внимания» императора Франца Иосифа»[431] — это было публичным оскорблением со стороны императора, которое и заставило Марченко немедленно уехать.

Оказалось, однако, что австрийской контрразведке пришлось затем нисколько не легче:

«Взамен Марченко мы получили в лице полковника Занкевича столь же опасного руководителя русской агентуры».[432]

Занкевич, едва прибыв в Вену в начале октября 1910 года, докладывал, что для получения необходимых сведений о военных приготовлениях Австро-Венгрии следует «прибегнуть к содействию негласной разведки, к организации которой и приступаю».[433]

Теперь Ронге рассказывает о борьбе с Занкевичем — речь идет, напоминаем, о времени, когда Ронге еще продолжал оставаться в подчинении Редля. Итак:

«Так как полицейского надзора за полковником Занкевичем нельзя было установить, то я, желая все-таки затруднить его деятельность, поставил наблюдение за ним под свою личную ответственность.

Я не ошибся. Занкевич проявил неприятную любознательность, появлялся 2–3 раза в неделю в бюро военного министерства и задавал больше вопросов, чем все прочие военные атташе вместе взятые. На маневрах он вел себя настолько вызывающе, что его пришлось ввести в границы. К военным учреждениям он подходил под предлогом дачи заказов, с целью узнать их производственную мощность. Он был хитер и скоро заметил, что за его жилищем установлен надзор. Понадобилось много времени, прежде чем удалось установить методы его работы».[434]