Старьевщица - Олег Рой

Голова у Андрея кружилась, от сладковатого запаха ладана перехватило дыхание. Перед глазами все завертелось, огоньки свечей слились в сплошное кольцо адского пламени, и оно подступало все ближе. Вот оно уже у его ног, вот лижет его одежду... А иконы в упор смотрели на него со стен и смеялись, разевая беззубые рты в жутком гомерическом хохоте. Андрей качнулся... Он был на грани обморока, как вдруг среди сонма видений проступил светлый лик Богоматери. Андрей устоял на ногах и замер, не отрывая взгляда от Богородицы. Он узнал ее сразу. Икона! Удивительно похожая на ту, что он когда-то, очень давно, купил у алкаша с «Вернисажа». То же положение Христа-младенца, прижимающегося щекой к щеке матери, те же складки платка, покрывающего ее голову, та же скорбь в ее глазах... Ему отчетливо, до мельчайших подробностей вспомнилось, как он принес домой образ, как осторожно снял с него закопченный оклад, с каким благоговением обнаружил сохранившиеся под ним яркие сочные краски... А потом продал икону — как Иуда Христа за тридцать сребреников... Он всегда считал, что именно с того момента жизнь его резко переменилась. И только сейчас вдруг подумалось: не так уж и хороша была та перемена...

Но раз эта икона вновь, спустя столько лет, показалась ему, то, быть может, это хорошее предзнаменование? Может быть, знак того, что не все потеряно? Жуткий калейдоскоп перед глазами остановился, образа и огни свечей приобрели прежний облик. На ватных ногах Андрей обошел церковь, ища ту икону — спросить у нее совета. Но не нашел. Изображений Богородицы в храме было несколько — и ни одно не напоминало явившееся ему из воспоминаний. На всех этих иконах, по удивительному совпадению, Богоматерь смотрела в сторону—словно не желала встречаться с ним взглядом...

Поняв, что найти образ ему не суждено, Андрей покинул церковь и окончательно пришел в себя только на улице, глубоко и прерывисто вдохнув грязного загазованного московского воздуху. А возле его машины, опершись о капот, без всякого страха испачкать светло-кремовое пальто из тонкой шерсти, стояла Старьевщица и с привычной усмешкой превосходства наблюдала за ним. Появившись, как всегда, неожиданно и, как чаще всего в последнее время, — некстати...

—Неудачная была идея посетить храм, правда? — спросила она и, не дожидаясь ответа, покровительственно продолжила: — Тебе надо было прежде посоветоваться со мной. Я бы тебя отговорила.

— Скажи, почему так получилось? — с трудом переводя дыхание, спросил Андрей. — Я ведь не продавал тебе воспоминаний о религии, о своих переживаниях, связанных с храмами, я это точно помню.

— Ну да, специально я их у тебя не покупала, — кивнула она. — Но взяла к чему-то в придачу. Разве я не говорила тебе, что некоторые твои воспоминания идут бонусом, как «товар дня» в супермаркете? Купил восемь бутылок пива — получай сумку...

Андрей бессильно махнул рукой.

Воспоминание семнадцатое

Катя. Запретная любовь

На выставку Модильяни Катя собиралась, как в юности на свидание. И дело было не в том, что она особенно тщательно «чистила перышки». Ее раздирали противоречивые чувства: она с нетерпением ожидала встречи с Иваном, но очень боялась, что встреча закончится плохо, каким-нибудь разочарованием — ее в нем или его в ней, — или что-то случится, или, что самое вероятное, после выставки они разойдутся и больше не встретятся. А она с таким удовольствием вспоминала о нем, перебирала в памяти сказанные ими друг другу слова...

Но все получилось хорошо, даже отлично, еще лучше, чем Катя все эти дни представляла себе в мечтах. Несколько часов, проведенных в очереди, пролетели парой мгновений. Продвигаясь в медленно ползущем людском хвосте или бегая греться к нему в машину, где специально для этой цели был предусмотрительно припасен термос с горячим чаем, они разговаривали. Такие разговоры принято называть разговорами ни о чем — и обо всем на свете: о живописи, о музыке, о любимых книгах и фильмах, о детстве и юности, об учебе в школе и вузе, о нынешней и предыдущих работах... И Катя не переставала удивляться, как много у них общего. Выяснилось — им нравятся одни и те же авторы и произведения, у них схожий взгляд на кино и одни и те же музыкальные пристрастия, они во многом одинаково смотрят на вещи, и даже анекдоты их смешат одни и те же... Чай в термосе и тот оказался таким, какой любит Катя — крепкий и очень сладкий.

Выставка произвела на обоих сильное впечатление, они обошли ее дважды, сначала быстро, а затем не спеша, подолгу останавливаясь перед особенно понравившимися полотнами. А потом вдруг оба почувствовали, что страшно проголодались, и Катя с удовольствием приняла от Ивана приглашение пообедать. Но и после ресторана, где они провели немало времени, оба поняли, что не хотят расставаться, и отправились гулять по центру Москвы, с удовольствием вдыхая запах пробуждающейся городской весны. Катя уже и не помнила, когда в последний раз так много общалась с кем-то. И так откровенно. Обычно она и с подругами-то не очень раскрывалась, старалась держать в себе на замке — у всех достаточно и своих проблем и забот... А тут вдруг открыла всю душу, чувствуя, что Иван не просто слушает, но и понимает, и искренне сопереживает ей. Она поделилась с ним многим из того, что давно камнем лежало на ее сердце — о полусиротском детстве и первой несчастливой любви к Андрею, о замужестве и о неродившемся ребенке... И нисколько не пожалела о своей откровенности с почти незнакомым ей человеком. Обычно такой порыв откровения сменяется неловкостью, сожалением. Но сейчас с ней не произошло ничего подобного. Наоборот, ей стало намного легче. Тогда она решила, что ей повезло с собеседником, но позже Иван объяснил ей, что дело совсем не в этом. Он действительно умел слушать — но лишь в том случае, когда сам этого хотел. А с Катей он этого захотел — она сразу ему понравилась. Он и остановился-то перед ней, голосовавшей на Боровском шоссе, потому что что-то в ее облике привлекло его и сразу тронуло за сердце. А едва перекинувшись с ней несколькими словами в машине, он сразу почувствовал — вот человек, с которым ему хочется быть рядом. Но об этом Катя, конечно, узнала позже. А тогда Иван не так много рассказал о себе. О любимых музыкальных направлениях или студенческих «подвигах» он говорил охотно — но тем, касающихся того, что принято обозначать крайне неудачным понятием «личная жизнь» (как будто бывает другая), старался избегать, норовил больше отшучиваться. Однако при этом на вопрос Кати о семье ответил сразу: женат. И дети есть, двое. Дочке Дуне одиннадцать, сыночку Проше скоро исполнится семь, осенью пойдет в школу. А потом вдруг добавил:

— Я вас познакомлю. Вы обязательно друг другу понравитесь.

— Откуда у вас такая уверенность? — легко улыбнулась Катя. Почему-то рядом с ним ей все время хотелось улыбаться, даже когда речь заходила о не очень приятных для нее вещах.

— А я хорошо в людях разбираюсь, — ответил Иван и лукаво прищурился. — Все потому, что в юности целых три книжки по психологии прочел. Четвертую, правда, не осилил, уж больно скучная и толстенная попалась...

Катя тогда отнеслась к его словам как к шутке — и напрасно.

Не прошло и двух дней, как Иван позвонил ей и бодро предложил пойти вместе с ними в субботу на закрытый каток.

— А «мы» — это кто? — настороженно уточнила Катя.

— «Мы» — это мы. Иван Палыч, Прохор Иванович и Авдотья Ивановна. Всем двором, — даже по телефону было ясно, что он улыбается.

— А твоя жена? — осторожно спросила Катя. — Она не... Ей не будет неприятно, что ты берешь с собой на каток постороннюю женщину? Дети ведь наверняка ей все расскажут.

— Ну, за это не беспокойся, это моя забота, — решительно, но не слишком понятно ответил Иван. — Так как, ты не против? Тогда скажи, куда за тобой заехать.

Перед встречей с его детьми Катя волновалась больше, чем перед самыми важными в жизни экзаменами. Ей отчего-то казалось, что Дуня и Проша обязательно встретят незнакомую тетю настороженно, будут стесняться и зажиматься в ее присутствии. Но ничего подобного. И мальчик, и девочка оказались на удивление жизнерадостными и веселыми, никакой замкнутости или зажатости. Катю они встретили точно знакомую, через пять-десять минут хохотали, болтали с ней и что-то наперебой рассказывали. День прошел восхитительно: Катя тоже скользила по льду на коньках — и как же ей было чудесно! Ей очень нравилось наблюдать за Иваном. Тот вел себя с детьми как большой ребенок, дурачился и веселился. Но при этом не забывал и обязанности отца и мужчины, следил, чтобы дети не перегрелись и не вспотели, и очень заботливо помог Кате, когда она, много лет не встававшая на коньки, по первости шлепнулась на искусственный лед.

В тот же вечер, около половины одиннадцатого, он ей позвонил:

— Привет, Катюша, ты можешь говорить?

От этого обращения сразу потеплело на сердце. Катюшей ее называли только близкие подруги. И еще, когда-то, очень давно, Андрей...