Симода - Николай Задорнов

Постоянно видя смерть и опасности, Генри Адамс не огрубел и не зачерствел в свои годы, он лишь становился деликатней, зная изнанку жизни и сам чувствуя жестокие удары судьбы, но не позволяя себе разочаровываться.

Перри тяжелый, властный и капризный. Это тиран с вечными декларациями о борьбе против казачества и тирании, за свободу, демократию и права человека. Он был убежден, что все японцы лгуны и что Японию можно преобразовать лишь решительными действиями. Перри видел будущее Японии только как колонии Америки. Сколько раз своим тактом и выдержкой Адамс выручал Великого Коммодора, когда тот слишком заносился с японцами. Но Перри во многом прав, хотя он часто слушал Адамса и не мог без него обойтись.

Слухами земля полнится, и Посьет с Путятиным многое знали от разных людей, в том числе и от консулов Англии и Америки в Шанхае, и от знакомых в Гонконге, и от японцев, которые по-свойски постарались обрисовать Посьету склад характера нового посла Америки, прибывшего в Симода.

Глава 20

В КАЮТ-КОМПАНИИ

Путятин принял американских офицеров за рабочим столом, сказал, что рад будет видеть его превосходительство коммодора Генри Адамса, но что занят, благодарит, сегодня не может принять приглашения, а капитан и офицеры будут.

На столе разложены бумаги и словари, идет подготовка и сверка текстов договора. Гошкевич пишет на длинном листе кистью китайские иероглифы.

Высокий черноволосый Пегрэйм в синем вицмундире передал с оттенком значительности пачку газет, как бы вручал торжественно, и поздравил адмирала с победой.

Путятин поблагодарил.

– Вам ехать, Степан Степанович, – сказал он, обращаясь к Лесовскому.

Капитан и офицеры пошли собираться. Громадный белокурый Витул подал самовар и чашки, разлил чай.

– Difficult task![29] – бесцеремонно сказал один из американцев про сидящего через стол Осипа Антоновича, который, склонившись, усердно писал иероглифы.

– Every day difficult task![30] – отозвался Гошкевич, не подымая глаз на гостей.

– О! Japanese![31] – сказал полюбезней Пегрэйм и многозначительно глянул на оплошавшего лейтенанта.

Все, конечно, знали, что с японцами всегда трудно.

Когда партия во главе с Лесовским была готова и одета в шинели и все поделились последними остатками французской парфюмерии и собрались во дворе, лейтенант Пегрэйм сказал:

– Извините, но где же... полный молодой офицер... блондин...

– О ком он спрашивает?

– Про кого вы говорите, сэр?

– Меня просили капитан и все мои товарищи... Сцепившийся на абордаж с крейсером «Поухатан»...

– Господа, да где же Петр Иванович? Петр Иванович... Куда он делся? Он совсем не полный.

– Он сбежал, господа!

– Вот досада! Как же сказать?

– Да так и скажите...

Елкин ушел из храма, как только понял, что всех приглашают на обед. Он терпеливо отсиживался на могиле у погибшего во время цунами матроса Симонова, за храмом, в зарослях на склоне крутого холма. Сеял дождь. В своем залатанном мундире и в старых штанах, закрыв плечи и спину японским ватным халатом, подперев кулаком подбородок и подняв воротник, поручик казался мокрой, нахохлившейся птицей.

В таких штанах, в таком рванье можно кидаться на абордаж во всей ненависти к врагу, но не в гости же! «Что вы, с ума сошли! – хотелось ему крикнуть истерически. – Но неужели идут? Да вы что?»

Елкин все время трусил, слыша, как любезничают во дворе с американцами его товарищи. Всю жизнь он стеснялся своего неумения держаться в обществе. Душа его обмерла. Через травы и кусты шли Лесовский и американцы. Дальше некуда бежать по мокрой и скользкой глинистой круче да в дождь.

– Мистер Елкин... Мистер Елкин...

– Да вы что, господа! – краснея, вскочил Петр Иванович. – Вы так не шутите со мной!

– Поручик! – строго сказал Степан Степанович. – Капитан Мак-Клуни прислал лично вам свое приглашение на обед. Вот вам письмо... Американские офицеры просят вас к себе и желают познакомиться. Кто-то сказал им, что у вас не во что одеться. Мак-Клуни послал вам полный костюм американского офицера. Они ждут именно вас...

– Как это меня? Почему?

– Я почем знаю, почему! Это вы их спросите. Их желание, а не мое. По мне, сидите тут хоть до ночи... И вы извольте не капризничать. Ступайте и сейчас же переоденьтесь. Они вам и размер подобрали.

При этом все три американца кивали головами покорно, как ученики.

– Мы ждем вас, поручик!

Елкина провели в храм, сняли с него халат и старый мундир.

– Одевайте теперь его, братцы, во все американское, – велел двум денщикам Лесовский. – Больше у вас нет оснований отказываться. Живо, мой голубчик! Мы ждем. На «Поухатане» для вас, как для гостя, приготовлена каюта... Зайдите к адмиралу и попросите, он разрешит вам остаться жить у американцев.

– Я ни за что не останусь. Это пусть барон Шиллинг. Это его дело. Это он про меня всюду плетет...

Когда Елкин оделся и вышел, все офицеры от удивления ахнули. Американцы восхищались и хлопали штурмана по локтю, теперь уже как вполне своего, а русские уверяли, что за ним-то и прислал шлюпку Адамс, почти как за адмиралом.

– Довольно язвить, господа! – властно ответил поручик.

В голубом костюме вид у Елкина, как сказал Пегрэйм, был на тысячу долларов. Костюм, казалось, сшит по нему.

Через четверть часа все появились в кают-компании «Поухатана».

– Где адмирал?

– Он не будет.

Адамс поморщился. «Блистать отсутствием!» – недовольно подумал он.

Поручик Елкин несколько неуверенно вошел последним, но обратил на себя всеобщее внимание. Светлый синий костюм с американскими эполетами лейтенанта, крахмальная грудь с широким атласным галстуком необыкновенно шли к его стройной фигуре и к белокурой голове, лицо выглядело энергичным, подчеркивались его чистота, загар и свежесть.

– Господа, честь имею представить нашего нового товарища, – сказал Пегрэйм, словно вводил в общество кают-компании вновь поступившего на корабль американского офицера. Слова лейтенанта покрыты были всеобщими криками приветствий. Американцы, кажется, готовы были видеть в штурмане героя дня и чуть ли не главный персонаж экспедиции Путятина.

«В общем-то они правы, таков он и есть! – подумал Леша в восторге от этого демократизма. – Это у нас ему подчеркивается: мол, штурманский офицер... А все описи его, он ведет гидрографические записки... Главный винт на корабле!»

За большим столом под крахмальной тяжелой скатертью, напоминающей о рождестве, святках и родных снегах, – множество вин, неизвестных нам, за исключением виски и французского шампанского, экзотические фрукты из ледника «Поухатана» и мандарины с японского берега, изобилие холодных деликатесов.

Все уже слегка разгорячены вином, и бурный разговор не стихал ни на миг, словно эти люди давно ждали, когда смогут встретиться за одним столом.

– Мистер Елкин, ваше место! – Черноглазый американский лейтенант Коль, как бы принявший его от лейтенанта Пегрэйма, провел штурмана к середине стола и сам сел рядом.

Офицеры, русские и американские, сидят вперемежку, и Пегрэйм сел на свое место с Сибирцевым. Леша попросил позволения налить ему вина и спросил, говорит ли он по-французски.

Пегрэйм ответил, что говорит, но что сегодня он хотел бы говорить по-русски, но не умеет.

– А говорите ли вы по-английски? – спросил он.

Алексей ответил, что немного. Но сегодня мы должны говорить или по-русски, или по-английски.

Высокий лейтенант Коль, тот, чьи руки могли двигаться, как поршни паровой машины, уселся рядом с Елкиным, напротив Леши, и сочувственно выслушал ответ.

– Но пережитая вами катастрофа... – говорит Елкину по-французски тонкий и очень высокий американец с пышной светлой головой.

– Какое ужасное землетрясение! – подтвердил Коль.

– Вуй, оказьон де террибль[32], – ответил Елкин.

Шиллинг потом уверял, что это была единственная фраза, которую смог Елкин сказать в этот вечер по-французски – и ту неверно, и даже стал насмешливо звать штурмана «оказьон де террибль».

– Вы понимаете, капитан Лесовский, что я не могу заставить молчать своих людей при наших неизбежных встречах с англичанами, – говорил Мак-Клуни, – о том, что произошло сегодня ночью и чего ждали еще вчера.

Лесовский это отлично понимал. Поднялся капитан Мак-Клуни.

– Господа! – переводил Шиллинг. – Сегодня мы принимаем капитана Посьета, представляющего посла дружественной России, адмирала Путятина, капитана Лесовского и офицеров русского корабля «Диана», претерпевшего самую необыкновенную катастрофу из всех когда-либо происходивших на море...

Американский капитан предложил тост за дружбу между Россией и Америкой, между которыми нет и не может быть разногласий. За будущее наших великих молодых держав на Тихом океане. За народ потомков Петра Великого и за народ Соединенных Штатов, протягивающие друг другу руки через океан.