Парни нашего двора - Анатолий Фёдорович Леднёв
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я опустил молот. Пахло металлическим, танковым. Отерев рукавом гимнастерки пот со лба, я глянул на пионеров. Они полукольцом окружили меня. Очень пестрые пацаны — на одном фуфайка ниже колен с калейдоскопически пестрящими заплатами, на голове островерхая буденовка; другой в пальтишке, вместо пуговиц — поплавками грубо оструганные деревяшки; третий в шинели, перешитой по росту, он и воздуха полную грудь набрал: солдат, мол. Девчушки обмундированы не лучше.
Я надел шинель, заправился как положено. Смотрю — и ребятня подтягивается, пыль с одежонки своей смахивают, с обувки. Парнишка в шинели, выдохнув из себя лишнее, подошел ко мне:
— Вы, дядя, танкист?
— Не видите, что ли? — отвечаю сразу всем.
— Танкист!
— Видим!
— На погонах — танки!
Многое, наверное, интересовало их, но они не спрашивали, только паренек в шинели заговорил снова:
— Мы все для вас соберем, все, все!
Я опять обвел взглядом ребят.
— Витька правильно говорит. Все — для вас!
— Все, все!
Я перебил:
— И ажурные ограды у домов?
— И ограды! — отвечает тот, что в шинельке.
— И ворота? И тумбы?
Паренек почесал затылок:
— И ограды, и тумбы, и ворота. А что? Ведь война…
Я огляделся. Глаза задержались на пологом спуске к Волге. По всему склону — лунки из-под вырытой картошки. Один огородик выделяется среди остальных, еще не убран.
Ребятам беседовать со мной не было времени: притащился старый «фордзон» с прицепом, надо срочно грузить железный лом. Они побежали к трактору, на ходу оглядываясь и махая мне руками.
Куда же идти? Что делать? Домой? В комендатуру? Но на учет становиться, пожалуй, не стоит.
Домой пошел по другим улицам. На Чапаевской, у здания, стены которого выложены сине-зелеными изразцовыми плитками, бросился в глаза белый флаг с красным шаром посредине полотнища. Флаг страны восходящего солнца.
У дома патрулируют наши милиционеры. Что они делают? Самураев от нас охраняют или нас от самураев?
Я вспоминаю самолет без опознавательных знаков, скороговорку зениток, грибки разрывов. Не разгроми наши немцев на Волге, Квантунская армия открыла бы фронт. Выходит, и на Дальнем Востоке мы были не а тылу.
На улице Фрунзе у бывшего детсада застыли часовые в мохнатых, до плеч, шапках. Турки.
А вот навстречу шагают двое — узнаю по остроугольным фуражкам поляков, приветствую — отвечают.
Оказывается, посольства всех стран разместились в моем городе. Самые лучшие здания отведены им.
В сорок втором пособники фашистов передавали из уха в ухо: «Волга — не граница. Куйбышев — не столица». Они и Урал мечтали захватить. Только вышло не по их. Волга действительно не стала границей, а столицей как была Москва, так и осталась. И останется.
От этих мыслей на душе полегчало.
— Саша! — крикнул я и бросился к девушке в сером платке, повязанном до бровей, концы свисают один на спину, другой на грудь. Девушка оглянулась на окрик и узнала меня.
— Ты?
— Я, я, Саша. Собственной персоной…
Мы обнялись и не отпускали друг друга, пока глаза стали видеть. Прохожие улыбались. Старушка в черном осенила нас крестным знамением. И заплакала. Ее подхватила под руку молодая женщина, тоже в черном, и повела, успокаивая:
— Нельзя же так, мама. Не воротишь…
— Пойдем, Саша?
— Да, да. Идем. Люди разные, а горе одно, — проговорила она, настороженно оглядываясь, словно боялась, что нас видят вместе.
— Куда же ты, Саша? Ты ведь там жила? — указал я на каменный дом.
Саша замотала головой, зарумянилась. Ну, ни дать ни взять Сашка из шестого «А»!
— Я замужем. У него живу.
— Поздравляю. Куда же мы теперь?
— Мой не ревнивый. Идем к нам.
Саша провожала меня вместе с моей девушкой. Это ее самая близкая подруга. Потому я так и обрадовался.
Остановились мы около полутораэтажного дома.
— В подвале живете?
— Нет. Наверху, — ответила Саша, взбегая по ступенькам на невысокое крыльцо. Постучала, приглашая меня следовать за ней.
Открыла нам пожилая дородная женщина, в широкой юбке до пят и ватной безрукавке-душегрейке.
— Тетя Матрена, к нам гость. Мой школьный товарищ.
— Милости просим, проходите, — радушно сказала та, встала боком на пороге, пропуская нас.
Саша развязала платок, тряхнула головой. Светлые, словно пшеничная солома, волосы волнами упали на плечи. Я не сдержал вздоха: точно такой, разве чуть потемнее, была и моя девушка. Саша, казалось, не заметила моего волнения.
— Раздевайся. Проходи.
Я сбросил шинель, расправил под ремнем складки гимнастерки и прошел в переднюю.
В комнате два окна на солнечную сторону. В простенке между окон трюмо в дубовой резной раме, у одной стены — диван, накрытый ковром, у другой — кровать с никелированными шишечками. Перина взбита высоко и подушек разных габаритов много.
— Посиди. Сейчас, с минуту на минуту, прибудет мой. Поскольку он военный, то не приходит, а прибывает и является. Вот альбом, посмотри фото. А я на кухне тете Матрене помогу и на стол накрою.
Я медленно листаю альбом, много здесь знакомых фотографий. На душу опять ложится камень, невольно поджимаются губы и лезут к переносью брови. «Закурить, что ли?»
— Саша, у вас курят? — кричу я на кухню.
— Сейчас подам папиросы и пепельницу! — услышал я, и тут же появилась Саша с пепельницей — примитивное литье из дюраля: голая купальщица на берегу озера-тарелки.
Я достал кисет, бумагу и принялся сворачивать самокрутку.
— Держи «Казбек». И не важничай, пожалуйста. — Саша подала мне пачку в сто штук. — Не удивляйся.
