Валентин Гиллуа - Густав Эмар

Глава ХХIII

НА ДОРОГЕ

Все опасения настоятельницы были таким образом уничтожены одно за другим банкиром Ралье посредством двойных предписаний, которые он позаботился достать; надо было немедленно заняться отъездом пансионерок.

Настоятельница, понимавшая, как важно кончить все это поскорее, оставила гостей в приемной и сама пошла предупредить молодых девушек, отдав прежде приказание, чтобы карета въехала на первый двор монастыря.

В женской общине — мы это говорим без всякого сатирического намерения — ничто не может долго оставаться в секрете; и как только двое мужчин вошли в приемную настоятельницы, так слух об отъезде донны Елены и донны Аниты распространился между всеми с чрезвычайной быстротой. Кто распространил это известие — никто не мог бы этого сказать точно, однако все говорили об этом.

Молодые девушки, конечно, узнали первыми; сначала беспокойство их было велико, в особенности дрожала донна Анита, думая, что за ней приехали по приказанию ее опекуна и что францисканец, с которым разговаривала настоятельница, был выбран для того, чтобы обвенчать ее без отлагательства. Когда настоятельница, оставив гостей, вошла в келью донны Елены, она нашла обеих девушек в объятиях друг друга, заливавшихся слезами.

К счастью, недоразумение скоро разъяснилось, горе перешло в радость, когда настоятельница, расплакавшаяся вместе со своими пансионерками, объяснила им, что из этих двух незнакомцев, которых они так опасались, один был брат донны Елены, другой — тот францисканец, которого донна Анита уже имела случай видеть один раз, и что они приехали не для того, чтобы увеличить огорчение молодой девушки, а для того, чтобы избавить ее от тиранства, тяготевшего над ней.

Елена, узнав, что брат ее Антуан в монастыре, запрыгала от радости и развеяла последние опасения своей приятельницы, которая, как все несчастные, с жадностью ухватилась за эту новую надежду на спасение, которую вкладывали в ее сердце, когда она думала, что не имеет уже возможности избегнуть своей злой участи.

Настоятельница торопила их с приготовлениями к отъезду, помогла переменить костюм и, поцеловав несколько раз, проводила в приемную.

Чтобы избегнуть шума, когда молодые девушки будут оставлять монастырь, где все их обожали, настоятельнице пришла в голову хорошая мысль: запретить всем бернардинкам выходить из келий. Эта мера была очень благоразумна: не допустив прощания, она не допускала также криков и слез, шум которых мог быть услышан врагами.

Прощание было коротко, нельзя было терять ни минуты, молодые девушки опустили покрывала и вместе с настоятельницей сошли на монастырский двор.

Карета подъехала как можно ближе к монастырю, двор был совершенно пуст, только настоятельница и сестра-привратница с другой доверенной бернардинкой присутствовали при отъезде.

Француз открыл дверцу — записка, лежавшая на скамейке, бросилась ему в глаза, он схватил ее и сжал в руке. Поцеловав в последний раз добрую настоятельницу, молодые девушки сели в карету, дон Марсьяль с Антоаном Ралье поместились на передней скамейке, но банкир прежде сказал кучеру, то есть Курумилле, два индейских слова, на которые тот отвечал мрачной улыбкой. Потом, по знаку настоятельницы, ворота монастыря отворились, и карета, запряженная шестью лошаками, поскакала во весь опор.

Толпа молча расступилась, ворота немедленно затворились, и карета исчезла почти тотчас за углом ближайшей улицы.

Было около семи часов утра.

Беглецы — их нельзя назвать иначе — молча скакали в продолжение десяти первых минут, потом француз слегка дотронулся до плеча своего спутника и подал ему записку, которую он нашел в карете.

— Прочтите, — сказал он.

На этой бумаге было написано только одно слово наскоро и карандашом: «Остерегайтесь!»

— О-о! — вскричал Тигреро, побледнев. — Это что значит?

— Это значит, — беззаботно отвечал француз, — что, несмотря на наши предосторожности, а может быть, и по милости их — потому что в этих дьявольских делах никогда не знаешь, как действовать, чтобы обмануть тех, кого опасаешься — наш след открыли и, вероятно, за нами гонятся.

— Что же будет с этими бедными молодыми девушками в случае схватки?

— В случае битвы, хотите вы сказать, потому что битва будет, и битва ожесточенная, я предсказываю вам! Мы будем их защищать.

— Я это знаю. Но если нас убьют?

— Зачем об этом думать заранее?

— Ах, Боже мой! — прошептала донна Анита, спрятав голову на груди своей приятельницы.

— Успокойтесь, сеньорита, — сказал француз, — и молчите: звук вашего голоса могут узнать и увериться в том, что, может быть, подозревают; притом успокойтесь: если у нас есть враги, то у нас есть также и друзья. Если позаботились нас предупредить, то по всей вероятности этот неизвестный советчик не остановится на этом и придумает средство помочь нам более действенным образом.

Между тем карета все мчались со страшной быстротой и скоро должна была выехать из города.

Расскажем теперь, каким образом француз был предупрежден об угрожавшей ему опасности.

Дон Себастьян Герреро нанял шайку шпионов из леперо и других мошенников, известных своей хитростью и если Валентин избежал их надзора и расстроил их козни, то это по причине той привычки к осторожности, которую охотник уже столько лет применял в прерии и которая сделалась у него как бы врожденным чувством — так хорошо овладел он искусство открывать врага, как бы тот ни прятался. Но если его не узнали, то его друзья не могли избегнуть зорких глаз шпионов дона Себастьяна.

Монастырь бернардинок сделался главным объектом надзора. Приезд в монастырь кареты с опущенными шторами тотчас возбудил тревогу; хотя банкира Ралье не знали в лицо, то что он француз, было достаточно для возбуждения подозрений.

Пока банкир и его спутник разговаривали с настоятельницей в приемной, один леперо притворился больным и велел двум своим сообщникам отнести себя к монастырским воротам, где добрая привратница поспешила окружить его всеми попечениями, каких, по-видимому, требовало его состояние.

Между тем как леперо как бы мало-помалу приходил в себя, его товарищи расспрашивали с тем хитрым искусством, которое свойственно мексиканской натуре, привратницу, женщину добрую, но далеко не дальновидную и очень болтливую, которая, найдя случай поговорить, ухватилась за него с поспешностью и, сама не подозревая, какой делает она вред, рассказала все, что знала. (Поспешим сказать, что она знала немногое, но это немногое, услышанное людьми смышлеными, было очень важно).

Когда три леперо выпытали от привратницы все, что она могла им сообщить, они оставили ее.