Ослепительные дрозды - Алексей Рыбин

Тощая, как цапля, Маркиза-Херонка была кадром причудливым. Тусовалась в "Сайгоне", тусовалась в рок-клубе, еще Бог весть где. Знала в городе всех и вся. При этом было в ней нечто, резко отличающее от множества других системных герлиц. Потому что Маркиза не была системной. У нее была цель. Херонка хотела стать актрисой. Великой Актрисой Нового Экспериментального Театра.

Вот и вчера разговор крутился вокруг да около театра: Брехт, Арто, способы выражения. Потом Херонка вдруг перескочила на тему предопределения. Легко, перскочила, непринужденно, как у нее всегда бывает. Они с Лео брели вдаль Фонтанки, покуривая и неспешно беседуя. Потом Херонка вдруг вспрыгнула на парапет и пошла, балансируя.

- Руку дай, упадешь, - сказал тогда Лео.

- Не бойся. На тротуар падать невысоко, а в воду... Там же мелко, не утону. Максимум увязну. И ты сможешь меня спасти... Слушай, Лео, а ты в судьбу веришь.

- В смысле.

- Ну, в предопределение.

- Наверное.

Лео всегда ставила в тупик манера Херонки внезапно перескакивать с темы на тему. Моментом живет герла. Шла по набережной - об одном говорила. Вскочила на парапет - и тема другая.

- А я верю. - Херонка шла с закрытыми глазами. - Ты знаешь, а мне пару лет назад судьбу нагадали.

- Цыганка, что ли?

- Не хрена. Мажор!

- Кто-о?!

- Мажор, - убежденно повторила Херонка. - Только он спятивший был.

- Это как? - изумился Лео.

- А вот так. Представляешь, подваливает ко мне в "Сайгоне" мэн. Крутой такой мэн, весь в "фирму" упакованный. Мажор мажором. И с хайром вот такущим. Он у него в "хвост" забран был. И - ко мне. Мол, без денег, на мели сижу. А у самого глаза так вокруг и шарятся. Ну ладно, думаю, хрен с тобой, родной. Чуваков знакомых увидела, рублем разжилась. У самой-то, понимаешь, шаром покати. Короче, напоила мужика кофейком.

- А дальше? - спросил Лео. Они с Херонкой шли мимо завода шампанских вин. Проходная, увитая виноградом.

- Дальше-то. Пошли, говорю, покурим. Ну, значит, выходим. Тут мен, в карманах порылся, пачку вытаскивает. Блин, штатовские сигареты, я таких и не видела не разу. Забыла, как называется, красная такая пачка.

- "Мальборо" что ли?

- Какое к черту "Мальборо". Там что-то покруче было. Кондовое "штатовское". Я, значит, закуриваю и - мама моя! - такой горлодер. А мен скалится. Довольный падла... Вообще-то он хороший мужик был, если вдуматься. Не халявщик. У него на шее фенька болталась, классная такая феня. С оскаленной рожей. Я к ней сразу прикололась. А мен, мажор этот, сходу - тут как тут - на мол, твоя. Только кофе налей. И что ты думаешь? Снимает он с себя феню эту и на меня надевает. Отпад, да?

- Может стукач был?

- Нет! - отрезала Херонка. И, помолчав: - Я ведь тоже сперва подумала: стукач. А потом гляжу - нет. Он напряженный был жутко, все озирался. Будто боялся, что пасут его. И глаза.

- Что глаза?

- Понимаешь, я не знаю, как это выразить. Я ведь актриса, сразу это почувствовала. У него больные глаза были.

- Гноились что ли?

- Да нет. Вечно ты все опошлишь. Там боль была, у мена этого в глазах... Слушай, а может он смертельно болен был... А ведь точно! "Три товарища" помнишь"? Мы спектакль по нему делали... Точно! Он смертельно болен был, оттого у него такие глаза и были.

- Слушай, Херонка, хорош фантазировать. Мало что ли в "Сайгоне" спятивших?

- До фига! - согласилась Херонка. - Только этот мажор не спятивший был... А хоть бы и спятивший. какая разница. Знаешь, Лео, я читала где-то: юродивые - они на самом деле очень мудрые. К ним через ихнее юродство мудрость прет. И этот мажор - он таким же был. Сперва по имени меня назвал. А я ведь в первый раз его видела. А потом...

- Что "потом"? - Лео ощутил внезапный острый интерес к этой мутной повести.

- Потом-то? - Маркиза выдержала паузу. - Потом, Лео, вообще фантастика началась. Стоим мы, курим, и тут вдруг мен мне и говорит: будет у тебя крутой муж. А звать его будут - ты только не падай! Вавилов его будет фамилия, вот так! И только мен это промолвил, как - бабах! - над нами в проводах троллейбусных короткое замыкание. Я так и прибалдела. Ни хрена думаю! А мажор потоптался еще с минутку и прочь пошел. Он умирать пошел, Лео, я теперь это знаю! Я ему на прощание десять копеек дала.

Кому-то жизнь - карамелька, думал Царев, размашистым уверенным шагом двигаясь от "Сайгона" к Московскому вокзалу.

Он не грустил. Грусть - это обычное человеческое чувство, это нормальное состояние, которое приходит, уходит, снова возвращается и, в конце концов, к нему привыкаешь. Грусть можно залить водкой - совсем немного, бывает, нужно - грамм сто, если в хорошей компании. А в плохой допустим, триста. И уходит грусть, исчезает, как и не было.

Можно ее, матушку, работой заглушить. Загрузить себя под завязку, сидеть в офисе до ночи и сверять цифры, или, ежели не в офисе, то на стройплощадке какой во вторую смену вписаться, или двор мести вместо двух раз в сутки четыре, да лестницы помыть - это уж кто на что горазд. С грустью справиться, короче говоря - русскому человеку проще пареной репы. Тут не грусть, тут другое.

Он не думал даже о том, за что его так подставил Грек. В том, что операцию по уничтожению неугодного сотрудника провел именно он, Царев не сомневался ни секунды. Не был бы он Греком, если бы поступил по-другому.

Сначала Царев не понимал, для чего было нужно Георгию Георгиевичу затевать всю эту историю - он ведь, Царев, отвалил от его бизнеса еще больше года назад. По-хорошему отвалил, хвостов, так называемых, за собой не оставил. Долгов - и подавно. Это нужно идиотом быть, чтобы таких людей как Грек в кредиторах у себя держать.

Грек даже посоветовал ему тогда недвижимостью заняться, и людей нужных показал, и бухгалтера присоветовал. Женщина вполне с виду приличная, Надежда Петровна, полненькая, пожилая, скромненький такой хомячок в пуховом платочке который она даже летом не снимала с покатых своих плеч.

Дело пошло, ух, как пошло. Дело-то новое было, неосвоенное. Конкурентов не было, практически. Коммуналок как грязи - расселяй - не хочу.

"Хочу", - говорил Царев.

Расселяли.

Квартир столько в городе пустующих - люди за кордон валят - покупай не хочу.

"Хочу", - говорил Царев.

Покупали.

Потом, натурально, продавали. Новым, этим, как они о себе говорили, русским.

Дочерние предприятия стали образовываться. Ремонтные конторы. Новые, эти самые, русские, они же ни в качестве квартир, ни в качестве ремонта ни черта не понимали. Грек - он гением был. Настоящим. На пяти языках говорил. Хотя и инженер по специальности.

Именно он и выдумал этот неологизм - "евроремонт". И всех сразу одним этим словом купил.

"Euro-repair". Ремонт Европы. Если с английского. Почти план Маршалла. А если с французского "Euro-remonte" - восстановление Европы из руин.

Хотя, может быть, и есть в этом сермяжная правда. И восстановление прогнивших коммунальных квартир, и наведение порядка в городском хозяйстве и даже смутные прогнозы на введение единой европейской валюты с ее неизбежными спадами и подъемами в борьбе с юрким, словно ящерица и таким же зеленым долларом.

Но Грек-то сообразил. Выдумал новое слово. И как покупались на него сказка просто. Белые стены, черная мебель. Качество никого не волновало. Стояки не меняли, красили, замазывали, панелями закрывали. Потолки подвесные - это отдельная песня. Пенопласт в дело шел, облагороженный, правда, подкрашенный, подрубленный... Но - случись пожар - даже думать не хочется.

Не хотелось.

Никто об этом тогда не думал. О количестве ядовитой заразы, которую пенопласт этот вкачает в квартиру, случись что - кому до этого дело было. Белые стены, черная мебель. Денег срубили на этом за год - каждый вечер Царев со старым другом Ихтиандром либо в "Астории", либо в "Прибалтийской", либо просто дома у Царева - тоже неплохо квартирку отделал, благодаря дочерним предприятиям. Сходили бы и в "Европу", да, как на грех, ремонт там случился. Хоть и не очень хорошо сделали, но шведы с финнами про "евроремонт" ведать не ведали, и сделали по старинке - "ремонт пятизвездочного отеля". Как деды-прадеды завещали, ja. Чтобы, допустим, герр Шаляпин приехал - и доволен остался.

Новые-то эти приходили в свои евроквартиры, проверяли стены. Тест у них специальный для "евроремонта" был. Три выстрела из волыны - либо вся штукатурка сразу на головы падает, либо три аккуратных дырочки остаются после обстрела. Если вся - каюк продавцу. Штукатуры никого не интересовали. Если три дырочки - вот тебе, братан, денег на шпатлевку, вот тебе за моральный ущерб, а квартиру берем, какой базар. Просто просится такая квартирка...

Нервная работа, конечно, но Царев воспитан был на фарцовочной беготне, нервы у Царева были крепкие, он понимал, что вышел на другой уровень "жувачки - пурукумми-йе", джинсы, видаки, потом - машины битые, подновленные, теперь, вот, квартирки... Ничего, выдержим. Прорвемся.

Впереди маячили совсем уже головокружительные перспективы - "цветмет". Знакомые, которые этим делом занимались давно говорили Цареву - бери "цветмет", золотое дно. Действительно, золотое дно.