Снег на кедрах - Дэвид Гутерсон

На берег высадился полковник с сопровождением и отдал младшему офицерскому составу приказ укомплектовать из оставшихся бойцов новые отделения. В девятнадцать ровно, сказал он, а это через двадцать минут, все бойцы должны переправляться через стену дамбы, любой оставшийся по эту сторону пойдет под военный трибунал. Пора морским пехотинцам показать, на что они способны, добавил он. Полковник со свитой двинулся дальше; лейтенант Дорпер из роты «К» спросил у Исмаила, где находится его отделение и что, черт возьми, он делает здесь, окопавшись у стены в одиночку. Исмаил стал объяснять, что во время эвакуации с десантного катера остался без рации и снаряжения и что все из его отделения оказались либо ранены, либо убиты. Лейтенант едва дослушал его; он приказал Исмаилу пройти вдоль стены и собрать из бойцов новое отделение, после чего доложить в штаб полковника Фримена, устроенный рядом с увязшим в песке вездеходом. И прибавил, что самому ему некогда дурью маяться.

Исмаилу пришлось переговорить с двумя десятками парней, прежде чем удалось сколотить отделение. Один послал его куда подальше, другой отговорился тяжелым ранением ноги, третий обещал быть на месте через минуту, но так и не появился. Со стороны лагуны вдруг началась стрельба; Исмаил догадался, что это японский снайпер подплыл к подбитому десантному катеру и встал за пулемет. Стена дамбы перестала быть безопасным местом.

Исмаил двигался вдоль стены, пригибаясь, перебрасываясь короткими фразами с остальными, и наконец наткнулся на Эрнеста Теставерде; тот отстреливался из-за бревен кокосовой пальмы, выставив карабин повыше и пригнув голову.

— Вот так дела! — крикнул Исмаил.

— Чэмберс! Ты, чертяка! — откликнулся Эрнест.

— А где все? — спросил Исмаил. — Где Джексон, где остальные?

— Я видел, как в Джексона попали, — сказал Эрнест. — Всех ребят из подрывной команды и всех минеров убило при высадке. Уолтера, Джима Харви, Хеджеса… того… я видел, как он упал. Мюррея, Беринга… Всех перестреляли в воде.

— Хинкля тоже. И Эрика Бледсо — ему ногу оторвало. Фитц упал уже на берегу — сам видел. Беллоуз добежал, а потом пропал куда-то. Ньюленд тоже. Где они, не знаешь?

Эрнест не ответил. Он потянул за ремешок каски и опустил карабин.

— Бледсо? Сам видел?

Исмаил кивнул.

— Ногу оторвало? — переспросил Эрнест.

Исмаил сел, прислонившись спиной к стене. Ему не хотелось говорить об Эрике, не хотелось вспоминать, как тот умер. Он знал, к чему приведет разговор — ни к чему. И от этого становилось еще тяжелее. Исмаил не мог думать о том, что происходило после того, как их десантный катер сел на риф. То, что происходило с ним сейчас, казалось ему изматывающим сном, в котором события все повторяются и повторяются. Он окопался возле стены дамбы, и вдруг оказалось, что он снова у этой стены, все в том же положении. Временами вспыхивала сигнальная ракета, и при свете вспышки можно было разглядеть даже собственные руки. Исмаил валился с ног от усталости, хотелось пить, голова ничего не соображала, и перестал вырабатываться адреналин. Теперь он знал только одно — что хочет жить, остальное было неясно. Он не мог вспомнить, почему находится здесь, почему записался в морские пехотинцы, почему вообще записался.

— Да, — ответил он Эрнесту. — Бледсо мертв.

— Сволочи!

Эрнест дважды пнул бревно в кладке дамбы, пнул еще раз и еще… Исмаил отвернулся.

В девятнадцать ровно они полезли на стену вместе с тремя сотнями остальных пехотинцев. Их встретили огнем из минометов и пулеметов, бивших прямо над верхушками пальм. Исмаил так и не увидел, что Эрнеста Теставерде зацепило; потом уже, когда он расспрашивал о нем, ему сказали, что парня нашли с дыркой в голове размером с большой кулак. Исмаила самого ранило в левую руку, прямо посередине бицепса. Одной пули из очереди, выпущенной из пулемета «Намбу»,[33] хватило, чтобы разорвать мышцы; кость раскололась, и сотня осколков впилась в нервы, вены, мясо.

Через четыре часа, когда рассвело, он различил двух санитаров, склонившихся над лежавшим рядом пехотинцем. Похоже, тому попали в голову — из-под каски у него стекал мозг. Исмаил подполз к убитому и вынул из медицинского набора, висевшего у того на поясе, сульфамид и моток бинта. Он перевязал руку и навалился на нее всем телом, чтобы остановить кровотечение.

— Ничего, — успокоил Исмаила один из санитаров. — Сейчас принесут носилки. Берег взят. Все в порядке. И глазом моргнуть не успеешь, как окажешься на борту.

— Чертовы японцы! — выругался Исмаил.

Потом он лежал на палубе какого-то корабля, в семи милях от Бетио, среди носилок, составленных в ряды; лежавший слева парень на глазах у него умер от осколочного ранения печени. Справа лежал парень с чуть выдающимися зубами; ему попали прямо в пах — кровь пропитала штаны цвета хаки. Парень не мог говорить, он лежал, выгнув спину, и стонал как заведенный, через каждые несколько секунд, дыша мелко, через силу. Исмаил окликнул парня, но парень стонал не переставая. Когда через десять минут пришли санитары, чтобы нести его в операционную, тот был уже мертв.

Исмаилу отняли руку в операционной на корабле; операцию проводил ассистент врача, сделавший четыре ампутации за всю свою практику, начавшуюся несколько часов назад. Ассистент пилил кость ручной пилой; он сделал прижигание неровно, и обрубок заживал слишком медленно, а шрам получился широкий и грубый. Исмаила оперировали под местным наркозом, и, очнувшись, он увидел свою руку, брошенную в углу операционной на кучу пропитавшихся кровью бинтов. Через десять лет ему все еще будут сниться скрюченные пальцы, касавшиеся стены, и сама рука, белая и чужая, хотя он тогда и узнал ее, кусок мяса, валявшийся на полу. Кто-то заметил, что он смотрит на руку, что-то сказал, и руку, завернув в полотенце, сунули в обернутое брезентом ведро. Ему впрыснули еще морфия; Исмаил сказал тому, кто впрыснул, что «японцы… эти гады японцы…», но так и не закончил, не понимая, что хотел сказать; в голове у него мелькнули слова «эта гадина, эта японская сучка», но он так и не успел их произнести.

Глава 17

К двум часам первого дня суда снег покрыл все дороги на Сан-Пьедро. Машина, мягко выписывая пируэты, скользя шинами, развернулась поперек и замерла, угодив фарой прямо в дверь лавки Петерсена; по счастливой случайности в это самое время кто-то открыл изнутри дверь, собираясь выйти, и потому ни машине, ни магазину не был причинен ущерб. За зданием начальной школы играли дети; мальчик съезжал по склону холма на куске картона и врезался в семилетнюю девочку, наклонившуюся зачерпнуть снега для снежка. У девочки оказалась сломана правая рука; директор школы, Эрик Карлсен, набросил ей на плечи покрывало и усадил рядом с радиатором парового отопления, а сам побежал заводить машину. Потом он осторожно, выглядывая через полумесяц переднего стекла, который удалось расчистить обогревателем, повез девочку вниз по Первому холму в город.

Миссис Ларсен, проезжая по Мельничному ручью на «крайслере» мужа, заехала в кювет. Арне Стольбад забросил в печку слишком много дров, и в трубе возник пожар. Сосед Арне вызвал пожарных, но их водитель, Эдгар Паулсен, въезжая на Индейский холм, забуксовал, и пришлось остановиться, чтобы надеть на колеса цепи. Тем временем пожар в трубе Арне Стольбада прекратился сам собой, и когда пожарные все же добрались до него, Арне с радостью сообщил им, что благодаря пожару труба наконец-то прочистилась.

В три часа из Эмити-Харбор выехали пять школьных автобусов; включенные дворники боролись с наледью на стекле, а свет передних фар утопал в снежных вихрях. Старшеклассники, шедшие домой пешком, забрасывали автобусы снежками; автобус, направлявшийся к Южному пляжу, выехав из центральной части острова, тут же соскользнул с обочины. Дети выбрались из него и пошли домой в сопровождении водителя, Джонни Катаяма, замыкавшего шествие. Когда тот или иной школьник сворачивал к дому, Джонни угощал его на прощание половинкой мятной жвачки.

В этот день мальчик, катавшийся на санях, сломал лодыжку, ударившись о ствол кедра. Он не успел вовремя среагировать и врезался в дерево. Перед столкновением мальчик выставил вперед ногу, чтобы предотвратить удар.

Вышедший на пенсию дантист, старина Док Кейбл, шел от дома к дровяному сараю, поскользнулся и сильно ушибся. Когда он упал, что-то у него в копчике хрустнуло, да так, что лицо Дока исказила гримаса боли и он свернулся на снегу в позе эмбриона. Немного погодя Док сумел встать и добраться до дома, где, с трудом говоря от боли, сказал жене, что ушибся. Жена уложила его на кровать с грелкой, он принял две таблетки аспирина и заснул.

Двое подростков затеяли в доках гавани Порт-Джефферсон соревнование по метанию снежков. Сначала надо было попасть в причальную бочку, затем в сваю следующих доков. Скотт, сын Дэна Дэниелса, разбежался, делая три огромных шага, метнул снежок и сорвался следом, головой вниз в соленую воду. Не прошло и пяти секунд, как он выбрался; от его одежды поднимался пар. Пока он бежал домой, волосы на голове смерзлись в сосульки.