Военные приключения. Выпуск 6 - Валерий Мигицко

Это не было предусмотрено передачей, но это было интересно: откликнутся ли? Несколько трасс косо скользнули к тучам. Но одновременно усилился огонь, пули вжикали над бруствером, смачно хлестали мокрую землю.

Когда стрельба поутихла, Шаранович постучал пальцем по микрофону. Услышав знакомое «бум, бум!», опять быстро заговорил. Теперь он перечислял потери немцев под Москвой во время советского наступления, говорил об освобожденных городах и селах, о сотнях километров снежных дорог, усеянных разбитой техникой, трупами убитых и замерзших немецких солдат…

Все повторилось. Передовая затихла, слушала, потом стали рваться мины, к ним добавились тяжелые удары артиллерийских снарядов. Затем запрыгали огненные вспышки разрывов в глубине немецкой обороны, — открыла ответный огонь наша артиллерия. Казалось, ожила вся передовая. Стенки окопа мелко подрагивали, сверху летели камни, сыпался черный, перемешанный с землей, снег.

— Ничего-о! — со странной злой радостью кричал Шаранович, притиснувшись к Преловскому на дне окопа. — Нас не убьешь. Стреляй не стреляй — будет великий Израиль! Мы возьмем свое! Все будут у нас слугами, все!..

Преловский отталкивал его и не мог оттолкнуть: то ли окоп был слишком тесен, то ли Шаранович слишком тяжел.

И вдруг стало легко. В первый миг Преловский подумал, что Шаранович зачем-то поднялся в рост. Он начал разгибаться, чтобы посмотреть, что случилось, но какая-то сила внезапно выдернула его из окопа.

Последнее, что он увидел, была ярко высвеченная ракетами, хорошо знакомая фигура разведчика Рогова, почему-то летящая над землей, и целый сноп трасс, упирающихся ему в грудь.

Затем кроваво вспыхнуло перед глазами, и упала тьма. Опоминаясь на мгновения, он понимал, что его несут — частые толчки болью отдавались во всем теле, — слышалась немецкая речь, чувствовался запах пыли, мокрых шинелей, дешевого немецкого солдатского одеколона. Хотелось кричать, но рот был забит, и воздуха для крика не хватало. Дернулся, пытаясь освободиться, но снова всплеснулся огонь перед глазами, и все провалилось во тьму, в бесчувствие.

На передовой, чем кромешнее тьма, тем лучше. Ракеты там позволяют ориентироваться, а когда они гаснут, тьма и вовсе схлопывается — иди хоть в рост. Снова ракета, снова огляделся — и так через всю нейтралку, изученную за дни наблюдений до последнего камня. А здесь, в глубоком немецком тылу, ни ракет, ни знакомых ориентиров, хоть руки вперед вытягивай и щупай ногой землю, как слепец, чтобы не разбить лоб о дерево или не свалиться с обрыва.

Как ни спешили разведчики, а все же пришлось остановиться. Хорошо еще, за день удалось отмахать изрядно, иначе бы не осталось и надежд выйти в указанный квадрат к сроку. А теперь надежда была. Во втором часу ночи взойдет луна, и хоть не видна она будет за тучами, а все подсветит.

— Волка ноги кормят, — сказал Иван, заваливаясь на спину, чтобы дать ногам отдых. И выругался. Поговорка эта привязалась еще вчера и, как ни гнал ее от себя, не уходила. И прежде, бывало, привяжется какая фраза или куплет песенный, никакими силами не вышибить из башки.

— Чего лаешься? — спросил Мостовой.

— Да привязалась…

— Ты о бабах сейчас не думай. Они и издали размягчают.

— Да я не о бабах.

— А о чем же? — искренне удивился Мостовой. По нему выходило, что, кроме как о бабах, здоровому мужику ни о чем другом думать не полагается.

— Отстань.

— Тогда давай дрыхай, пока лейтенант добрый. Поднимет ведь, не задумается.

— Из-за собаки, наверно.

— Что?

— Про волка-то вертится. Из-за собаки, говорю. Собаку, видать, жалко.

— Чокнутый ты, Козел. Спи давай.

Но Ивану почему-то не спалось. Пока шли, думал: только бы остановиться. Остановились — захотелось присесть, а там и лечь. Боялся на ходу уснуть, а тут и лежа не спалось. Все вчерашний немец маячил перед глазами. Черт его угораздил идти на охоту. А если бы не пошел, как бы узнали про склад, про то, что копят немцы боеприпасы, а значит, того и гляди, соберутся наступать, обрушат все эти снаряды и бомбы на головы севастопольцев? Как ни прикидывай, а все выходило: хорошо, что немец на охоту пошел. А что убрать его пришлось, ну, считай, не повезло немцу. На войне всегда так: одним везет, другим, стало быть, нет.

Ивану показалось, что он и не спал вовсе, когда командир тронул его за рукав.

— Пора.

Было куда светлее, чем в начале. В такую ночь только и ходить. Накрывшись плащ-палаткой, сверились по компасу, разобрались в карте. И пошли, держа один от другого на пределе видимости. Время от времени останавливались, замирали, прислушиваясь, и опять шли. Все светлей становилось: луне за тучами помогал близкий рассвет.

В какой-то момент опять выскочила перед Иваном надоедливая поговорка — «Волка ноги кормят». Мысленно он отмахнулся от нее и забылся, отшагнул в сторону и чуть не упал, зацепившись ногой за тонкое упругое корневище. Присел, пошарил рукой и нащупал… провод.

Через минуту они, все четверо, сбившись в кучу, сидели на земле. Гладышев содрал с провода изоляцию, вынул из вещмешка телефонную трубку, подсоединился и замер, прислушиваясь. И все замерли в ожидании.

— Ну, чего? — не выдержал Симаков.

— Ругаются.

— Кто?

— А черт их, телефонистов, знает. Выясняют отношения.

— Ты слушай, слушай.

Все знали, чего ждет командир: склад был где-то близко, авось в болтовне телефонистов проклюнется весточка о нем.

— Точно! — округлил глаза Гладышев. — Склад на проводе.

Это была невероятная удача, редкая на войне.

— Может, какой другой склад?

— Не другой. Про бананы говорят, про повозки с бананами. Ну, дураки! Какие в Крыму бананы, да еще повозками? Ты их видел когда-нибудь?

Иван подумал, что бананов он не только в Крыму, но и вообще нигде и никогда не видел, только разве на картинках. Какие в России бананы? Потому наши командиры обычно называют для скрытности бомбы да снаряды «огурцами». Хотя и огурцов тоже, даже и соленых, никто в Севастополе давно уж не видал.

— В какой стороне склад-то?

Все посмотрели на темную нитку провода, справа она уходила в кусты, слева терялась в камнях.

— Может, разделиться по двое?

Командир неуверенно покачал головой. Замолчали. Ветер посвистывал голыми ветками высокого кустарника, заполонившего пологий склон. Время от времени откуда-то издалека волнами доносился слабый гул, нарастал и опадал, растворялся в шорохах мелколесья.

— Никак машины гудят, — догадался Иван.

— Точно. На подъеме, — обрадовался командир. — Груженые.