Eлка. Из школы с любовью, или Дневник учительницы - Ольга Камаева

На кладбище народа поехало еще меньше, и все провожающие уместились в один изрядно поношенный «пазик». День выдался ясный, но, когда подъезжали к погосту, ветерок выгнал из потайных закромов несколько тучек, и те пролились на землю мелкими частыми каплями.

— Добрая примета, — вздохнула Наташа. — Раз природа плачет, значит, хорошего человека хоронят.

За воротами сначала шло новое кладбище, прирезанное ввиду переполненности старого всего лет шесть назад. Посаженные у могил аккуратные рябинки и елочки только начали идти в рост, кусты пионов и лилий гнулись под тяжестью распустившихся соцветий, свежие могилы были тесно обложены яркими, еще не выцветшими венками. И потому — вот парадокс! — этот залитый солнцем луг скорее подходил для праздника, столько тут было силы, молодости, цвета.

Наверное, место Елке стоило определить здесь. Но процессия прошла дальше, на старое кладбище. Под высокими соснами было сумрачно и уныло. Цветы здесь не росли, многие памятники покосились, краска на оградах облупилась, а те холмики, что без оград, уже едва виднелись. Еще чуть-чуть, и совсем исчезнут под узкими тропками — живым везде у нас дорога…

Елку положили около бабушки. Настояла практичная тетка: так за могилками следить сподручнее. Разрешение стоило Ирине дополнительных расходов, но местечко все-таки выкроили.

Простились быстро и уже приложили крышку, чтобы прибивать, когда среди деревьев замелькала бегущая фигура. Сергей только добрался до места, даже не успел распаковать сумку, лишь поставил некстати разрядившийся в дороге телефон на зарядку, как Маша наконец дозвонилась: Лена ушла, похороны в пятницу… И на перекладных помчался назад, ни на секунду не заснув ни в душной кабине дальнобойной фуры, ни в салоне самолета, билет на который достал каким-то чудом, ни, уже вконец измотанный, в прохладном такси. По дороге из аэропорта на минутку выскочил у цветочного ларька. Какие именно цветы покупают на похороны, он не знал, времени выяснять и выбирать не было, поэтому взял самые роскошные — темно-бордовые розы; сгреб все, что стояли в вазе, быстро расплатился и побежал к машине. Молоденькая продавщица, раскладывая купюры по ячейкам кассы и представляя девушку, которой этот приятный и явно нескупой молодой человек преподнесет сегодня букет, завистливо вздохнула:

— Счастливая…

Когда, наконец, на влажном холмике свои места заняли и тяжелый деревянный крест, и траурные венки, и бордовая россыпь, провожающие не спеша, с трудом обтекая натыканные друг на друга оградки, потянулись к выходу. Вобла при своей избыточности протискивалась удивительно шустро, успевая и все увидеть, и всех услышать.

— Такая молоденькая, жить бы и жить… — вздыхала худенькая женщина в старомодном кримпленовом платье, работавшая вместе с Елкиной матерью.

— Угробила сама себя, — Ирка на правах близкой подруги не церемонилась. — И ради чего? Ради дурацкой школы?! Да оттуда сначала половину учителей надо выгнать, а половину детей ремнем выпороть, чтобы дурь выбить, тогда только приличных людей на работу брать.

— Я бы уточнила: не ради чего, а ради кого угробила, — влезла в разговор Вобла.

— В смысле? Вы кого-то конкретно имеете в виду? — не поняла Ирина, но, уловив дурной душок, уже начиная раздражаться.

— Елена Константиновна — молодая, интересная девушка. Неужели вы считаете, что в столь… хм… пылком возрасте можно серьезно переживать из-за работы? Нет, сейчас молодежь думает совершенно о другом. Это раньше жили по принципу «кто, если не я?». Но, — Вобла шумно вздохнула, — старое поколение уходит, а достойной смены нет…

Она сделала паузу, длинную ровно настолько, чтобы подчеркнуть важность умозаключения, и одновременно достаточно короткую, чтобы ее не успели перебить.

— Конечно, это не мое дело, но если бы я сама не видела… — мелькнул в ее глазах хищный огонек.

Рядом начали прислушиваться.

— Что вы видели? — Ирину коробил разговор, но прекратить его она уже не могла. Толстуха все равно выплеснет свои помои, вопрос только — когда и на кого.

— Как говорится, шерше ля фам. Ищите женщину! — Вобла откровенно растягивала удовольствие. — Елена Константиновна, как увидела их, очень расстроилась, даже заплакала. Я ее, бедняжку, конечно, успокаивала, да что толку, если кавалер прямо при тебе с другой любовь крутит. Так в слезах и пошла домой, а утром сказали: умерла.

— Да говорите толком! — Ирина готова была взорваться.

— А что говорить? — огрызнулась та. — Вон они идут, пусть сами и объясняют.

Наталья с Сергеем замешкались у могилы, и, пока они подходили, Вобла, не удержавшись, рассказала и про букет, и про их совместное отбытие в неизвестном направлении.

Накопленная за последние дни усталость выбила все предохранители, и, когда парочка подошла, Ирина без обиняков выпалила:

— Ты, Сережа, очень внимательный, цветы девушкам даришь, это хорошо. Плохо, что разным.

Тот опешил настолько, что стал оправдываться:

— Ничего я никому, кроме Лены, не дарил.

— А во вторник? Кто возле школы Наталью Георгиевну вот с таким букетищем ждал? — Вобла торжествующе развела руки. По ее мерке выходило, что вручался средних размеров стог.

Сергей недоуменно покачал головой:

— Во-первых, я ждал Лену; во-вторых, цветы купил тоже ей. Мы до этого немножко… ммм… поспорили, о встрече не договаривались, а меня срочно вызвали на объект, хотел попрощаться. Наташа сказала, Лена пошла в поликлинику. Нам оказалось по пути, вот я Наташу и подвез. А с Леной мы и в больнице разминулись… И трубку она почему-то не брала… А в чем, собственно, дело?

— Тогда зачем цветы Наталье Георгиевне подарил? Мы вместе с Леночкой видели, как ты ей букет отдал! — не сдавалась Вобла.

Теперь возмутилась Наталья:

— С чего вы взяли?! Просто он на переднем сиденье лежал. Сергей хотел его назад положить, а я предложила подержать: вдруг упадет — помнется или сломается. Жалко — уж очень красивый…

Ирина резко развернулась к Вобле:

— И не стыдно вам?! Не успели Лену похоронить, еще с кладбища не вышли, а вы уже про нее сплетни распускаете! Стой мы сейчас в другом месте, я бы вас послала по известному адресу. Тут не могу. Совести у вас нет…

И торопливо пошла к стоящему у обочины автобусу. Остальные тоже поспешили отойти от Воблы, резонно полагая, что та в своих обвинениях не остановится, и придется выслушивать их дальше.

— Что уж тут выяснять, — примирительно вздохнула сослуживица в кримплене, мелко семеня по склизкой после дождя земле. — Умерла по совокупности обстоятельств. Значит, никто не виноват.

На ее слова одобрительно закивали, и женщина, приложив платочек к глазам, в который раз тоненько всхлипнула:

— Такая молоденькая…

И непонятно: расчувствовалась по печальному случаю или от неожиданного общего внимания и поддержки.

Вобла же, постояв, тихо буркнула:

— Раньше надо было со своими бабами разбираться…. Смотри, как ловко друг друга выгораживают. Быстро спелись… Но я своими глазами видела…

И решительно зашагала к автобусу. А с чего вдруг она не должна ехать на поминки, если права? Пусть пока эти глупцы верят всякой чуши, она им еще докажет…

Уже выходили из кафе, когда Ирина подошла к Сергею. После инцидента на кладбище она все приглядывалась к нему и наконец решилась.

— Наверное, это вам, — сказала она, протягивая ему свернутый тетрадный листок. — Я Ленины документы искала, а он на столе лежал. Матери ее пока не до того, а потом потеряется или еще что… Возьмите. Хоть что-то останется на память…

Ирина сунула бумажку ему в руку и медленно пошла вниз по бульвару. До предела вымотанная, она только теперь позволила себе расслабиться. Мысли, все эти дни выстроенные четкими шеренгами и браво делающие шаг вперед по первому зову, теперь словно растекались, расплывались в стороны, и обмякшее сознание никак не могло их ухватить.

«Ленка, Ленка… Как ты его, оказывается, любила! И молчала, скрытничала. Даже мне почти ничего не рассказывала. Какая же ты пугливая… была…

А зачем? У тебя же все было: и он, и дело, пропади оно пропадом… И главное — мама. Ты всегда была счастливее меня… Была… Не забыть позвонить в больницу, узнать, как ее самочувствие. Лучше, конечно, сходить, но сегодня сил уже нет. Завтра…

Думаешь, я тебя одергивала, потому что злая? Или беспринципная? Тебя, глупенькую, хотела защитить. Ведь обломают в два счета. Уже… обломали.

Трепаться, конечно, не перестанут, толстуха не успокоится. До похорон еще болтовню слышала, так это вот от кого, оказывается, несло. Сука. И я, дура, засомневалась: отдавать письмо — не отдавать. Сколько глупостей делаем с чужих слов; все выдумываем, выдумываем… В хорошее веры уже нет.

И тебя, Ленка, нет…»

Сергей свернул в небольшой скверик у кафе и присел на свободную скамейку. Повертел лист в руках, оттягивая время. Он очень боялся этих роковых последних слов — многое уйдет, забудется, но только не они. С ними теперь жить.