Упадок и разрушение Британской империи 1781-1997 - Пирс Брендон

Напьер преуспел, хотя шансы были совсем не в его пользу. Все случилось благодаря дисциплине, хитрости, яростности и чистой вере в то, что таинственная сила управляет его судьбой[709]. Представляя себя еще одним Моисеем в пустыне, он поставил во главе верблюжьей кавалерии слона, к которому днем был прикреплен флаг, а ночью — фонарь. Но знаменитое остроумное заявление Напьера на латыни «Peccavi» («Я согрешил») выражало суть дела (хотя выражение было апокрифическим и появилось в «Панче» в виде шутки)[710]. Как подтвердил майор Джеймс Оутрэм, который тогда служил в его подчинении, приобретение Синда являлось явным грабежом[711].

В «Эдинбург ревью» согласились с этим. Британцы вели себя, как завоеватели, нацеленные на основание «империи, более надежной, чем империя Цезарей». Но они заложили такую ненависть, что воины племен с радостью присоединялись к штандартам любого нового захватчика — «ради того, чтобы от нас избавиться»[712].

Однако захват Синда был частью диалектического процесса, часто (хотя без неизбежности) повторявшегося в имперской истории. Поражение от «местных жителей» вызывало воинственный ответ британцев, что в свою очередь сеяло семена дальнейших разногласий и конечного отчуждения.

Глава 5

«Священный гнев»

Ирландский голод и индийский мятеж 

Процесс отчуждения шел на протяжении веков и гораздо ближе к дому. Ирландия, которая, по иронии судьбы, поставляла четверть офицеров в британскую армию (включая самого Напьера) и половину войск белых в Индии, являлась первой настоящей колонией Англии. В нее вторгся Генрих II, ее покорил Генрих VIII, «заселила» Елизавета, «засевал» Яков I, опустошал Кромвель, а громил Вильгельм Оранский.

Каждое ирландское восстание каралось новыми английскими репрессиями. Экономическая эксплуатация еще больше осложняла и ухудшала отношения между двумя народами, причем в такой мере, что Дин Свифт советовал своим соотечественникам жечь все, поступающее из Англии, кроме угля. Более того, после Реформации Ирландия мучилась и разрывалась от взаимной ненависти господствующих протестантов (часть территории вокруг Дублина находилась под английской юрисдикцией, а их шотландский гарнизон находился в Ольстере) и большинства из католиков. Им пришлось подчиняться уголовному кодексу, разработанному, чтобы постоянно держать их в подчиненном положении. Поэтому ирландское сопротивление являлось не только выражением патриотизма. Это было во многих смыслах делом веры.

Американская и Французская революции обострили националистические устремления. Англия пошла на уступки — самоуправление и религиозная терпимость. Но в 1798 г. в Ирландии произошло радикальное крестьянское восстание при поддержке французов. Решением Питта стало жестокое подавление, за которым последовала попытка ассимиляции. Акт об унии (1800 г.) включил Ирландию в Соединенное Королевство Великобритании. Вопрос о правах католиков (предложенная награда за то, что ирландцы жертвовали своей юридической независимостью) и отправка депутатов Парламента в Вестминстер были отложены до 1829 г. Но для освободителя Даниела О'Коннелла и большинства его соотечественников это стало не больше, чем шагом к цели — покончить с саксонской тиранией над кельтами. Как признавал «Экономист», англичане относились к ирландцам не как к части империи, а как к «покоренному племени». Соответственно ирландец просто существовал в настоящем, в то время как жил в прошлом и будущем. «Его воображение наполнено тем, чем была Ирландия, и тем, чем она может стать. И вам нужно только коснуться этих тем, прошлого и будущего, чтобы зажечь его сознание, заставить издать крик, который может рваться к небесам — призыв о расторжении унии между Британией и Ирландией»[713].

Более душераздирающие крики рвались к небесам после 1845 г., когда ирландцы мучились от голода, чумы и исхода в библейских масштабах. В этом заключалось написанное кровавыми буквами доказательство того, что Ирландия должна стать хозяйкой своей судьбы.

Даже в нормальные годы Ирландия находилась на грани голода. К 1845 г. ее население увеличилось до восьми миллионов человек. Давление на землю соответственно возросло. Многие семьи, обложенные непомерно высокой платой землевладельцами (треть которых отсутствовала, среди них — Палмерстон), выживали на крошечных участках в половину акра или меньше. В основном, они выращивали картофель, который иногда составлял единственное блюдо в их рационе — достаточно здоровое, чтобы ирландские солдаты были значительно выше английских[714]. Но имелась ужасающая нехватка продуктов, три месяца перед сбором каждого нового урожая треть населения голодала.

Посетители диких западных провинций, Манстера и Коннахта, где больше всего полагались на картофель, приходили в ужас от нужды, грязи и запустения. По прибытии их осаждали толпы нищих, все — на последних стадиях отчаяния. Все они громко просили: «Госпожа, не купите ли вы молитвы умирающей женщины — дешево!»[715]

На удалении от побережья прибывшие встречали множество людей в лохмотьях, говоривших на гаэльском языке — урожай, готовый для серпа голода[716].

Семьи жили в пустых домиках без окон вместе со скотом, который им принадлежал. Изгнанные из домов жильцы и лишенные владений скваттеры ютились в норах, на болотах или в канавах на торфяниках. Многие из них никогда не видели дерева и не узнавали денежную купюру.

Англичане, отличавшиеся обостренной чувствительностью, сравнивали ирландских крестьян с «белыми неграми»[717], «приматами»[718] и «человекообразными шимпанзе»[719]. Один француз воскликнул: «Я видел индуса в лесу и негра, закованного в железные кандалы. Я считал, жалея их, оказавшихся в трудном положении, что повидал самый низ человеческого несчастья и мучений. Но я не представлял степени бедности, которую можно увидеть в Ирландии»[720].

Некоторые части острова, особенно, более развитый восток, страдали меньше. Но в самом Дублине имелись трущобы — например, Либертиз. В сравнении с ними другие улицы бедняков и ночлежки казались просто целебными: «Вход во дворы очень узкий, он походит на большую заслонку на зловонной канализационной трубе, проходящей над поверхностью земли. Как правило, зеленый противный слизистый пар просачивается из переполненного сточного колодца или выгребной ямы. Сквозь него вынужден идти посетитель»[721].

Большая часть канализации и сточных вод города сливалась прямо в реку Лиффи, которая была источником «инфекций и заражения»[722] (хотя предполагалось, что ее черная вода обладает «чудесными качествами»[723] и делает портер «Гиннес» таким крепким).

По словам Уильяма Коббетта, английские свиньи «жили в более подходящих условиях, их гораздо лучше кормили, их кожа была гораздо чище, чем у тысяч и тысяч людей во втором городе империи». Но Дублин с широкими георгианскими улицами и гармоничными площадями в стиле неоклассицизма представлял собой красивую метрополию. Как признавал Коббетт, «как почти любая другая метрополия в мире»[724].

Одним из самых прекрасных строений, доминирующим на вымощенной набережной, было серое каменное здание таможни, построенное на зыбком грунте Джеймсом Гандоном. Его задача оказалась бы легче, если бы не советы местных жителей, которые, как он сардонически заметил, давались свободно и бесплатно. Оно имело купол, портик, наверху — огромную статую богини торговли, а также было украшено другими символическими мотивами и аллегорическими фигурами, среди них — обнимающиеся Великобритания и Иберия. Заметнее всех был Нептун, изгоняющий Голод и Отчаяние.

Эта живописная картина полностью подтвердилась в 1845 г., когда грибок Phytophthora infestans превратил четверть урожая картофеля в вонючую черную слизь. Страдания сразу же обострились, особенно — на западе острова. Их немного ослабили меры, предпринятые правительством: общественные работы, контроль над ценами и импорт кукурузы, которая оказалась жесткой, как кремень, и несъедобной. Ее прозвали «самородной серой Пила»[725].

Однако после того, как Пил разделил партию «тори», отменив законы о зерновых, которые облагали пошлиной иностранное зерно, министры «вигов», возглавляемые лордом Джоном Расселом, стали еще больше склоняться к свободной торговле. Когда в 1846 г. опять случился неурожай картофеля (на этот раз — полный), Британия полагалась на панацеи Адама Смита — частное предпринимательство и рыночные силы. Поэтому пока крестьяне голодали, корабли, полные ирландского зерна, отплывали в Англию, которая отправила обратно не продукты питания, а войска, чтобы успокоить протестующих.