Волк среди волков - Ханс Фаллада

- Слушаюсь, господин лейтенант! - и даже виду не подал, что его разбирает злоба. Эх, спросил бы он этого прощелыгу, по какому праву он им помыкает и почему он здесь командует", - но не стоит, лучше смолчать.

Зато Книбуш оборачивается к старосте, который, развалившись в своем вольтеровском кресле, длинный, нескладный, как почти всегда молчаливый, слушает разговор и мотает на ус.

- Ага, староста, - далеко не дружественно заводит лесничий, - раз уж я здесь, давай спрошу заодно, как у нас с тобой насчет процентов? Через пять дней выходит срок платить, и я хочу знать наперед, как ты думаешь рассчитываться.

- Ты что ж, не знаешь? - спрашивает староста и осторожно посматривает на лейтенанта. Но тот спокойно продолжает есть и ни о чем не думает, кроме как о своей глазунье и о кубиках хлеба, которыми он обтирает тарелку. - В закладной все как есть прописано.

- Но как же так можно, староста, - чуть не умоляет лесничий, - неужели мы с тобою поссоримся, два старика?

- А с чего нам ссориться, Книбуш? - удивился староста. - Ты получишь что значится в закладной, а я, к слову сказать, не так стар, как ты.

- Десять тысяч марок, - говорит дрожащим голосом лесничий, - когда я дал их тебе под твою усадьбу, были хорошие деньги старого мирного времени. Я двадцать с лишним лет во всем себя урезывал, пока сколотил их. А прошлый раз, как вышел срок процентам, ты мне дал никчемную бумажку - она там лежит у меня дома в комоде. Я на нее даже марки почтовой, даже гвоздика не мог купить...

Книбуш не сдержался, и на этот раз не только дряхлый возраст, но и подлинное горе заставляет его прослезиться. Так он глядит на старосту Гаазе, который медленно потирает руки, зажатые между колен, но только Книбуш собрался ответить, как повелительный голос с дивана окликнул:

- Лесничий!

Лесничий оборачивается, сразу вырванный из своего горя и сетований.

- Слушаюсь, господин лейтенант!

- Дай-ка мне огня, лесничий!

Господин лейтенант кончил есть. Он вытер последние следы жира с тарелки, выпил до гущи кофе - теперь он лежит, удобно растянувшись, положив грязные сапоги на Старостин диван, закрыв глаза, но с сигаретой во рту, и требует огня.

Лесничий подносит ему спичку.

Сделав первую затяжку, лейтенант поднимает веки и смотрит прямо в глаза лесничего, близкие, полные слез.

- Но! Это еще что? - говорит лейтенант. - Вы ревете, Книбуш?

- Это от дыма, господин лейтенант, - смутился Книбуш.

- То-то же, - сказал лейтенант, опять закрыл глаза и повернулся на бок.

- Не знаю, собственно, почему я вечно должен слушать твое нытье, Книбуш, - сказал староста, когда лесничий снова подошел к нему. - По закладной тебе следует получать двести марок. А я в прошлый раз дал тебе билет уже в тысячу марок, и так как у тебя не оказалось сдачи, я его тебе оставил целиком...

- Я на него даже и гвоздика не мог купить! - повторяет с ожесточением лесничий.

- И на этот раз у нас с тобой все будет по-хорошему. Я уже отложил для тебя десятитысячную бумажку, и все будет у нас опять по-хорошему: я не потребую сдачи, хотя десять тысяч это все, что я должен по закладной...

- Как же так, староста! - кричит лесничий. - Это же чистое издевательство! Ты превосходно знаешь, что десять тысяч сейчас гораздо меньше, чем тысяча полгода назад! А я тебе дал хорошими деньгами...

Горе чуть не разрывает ему сердце...

- А мне-то что! - кричит теперь со злобой и староста Гаазе. - Я, что ли, сделал твои хорошие деньги плохими? Обратись к уважаемым берлинским господам, а моей вины тут нет! Что написано, то написано...

- Но ведь надо же по справедливости, староста! - молит лесничий. Нельзя же так, я двадцать лет копил, во всем себе отказывал, а ты мне суешь бумажку на подтирку!

- Вот как? - говорит ядовито староста. - От тебя ли я это слышу, Книбуш? А помнишь, как было в тот год, в засуху, когда я никак не мог наскрести денег?.. Кто тогда сказал: "Что написано, то написано"? А потом еще, когда откормленная свинья стоила на рынке восемнадцать марок за центнер, и я сказал: "Деньги стали дороги, ты должен немного скинуть, Книбуш!" - кто мне тогда ответил: "Деньги есть деньги, и если ты не уплатишь, староста, я забираю двор". Кто это сказал? Ты, Книбуш, или кто еще?

- Но то же было совсем другое, староста, - говорит, присмирев, лесничий. - Там разница была невелика, а теперь получается так, что ты мне просто ничего не даешь. Я же не требую, чтобы ты возместил мне полную стоимость, но если бы ты дал мне вместо двухсот марок двадцать центнеров ржи...

- Двадцать центнеров ржи! - Гаазе громко расхохотался. - Ты, Книбуш, сдается мне, просто спятил! Двадцать центнеров ржи, да это же свыше двадцати миллионов марок...

- И все-таки это куда меньше, староста, чем то, что ты мне должен, упорствует Книбуш. - В мирное время твой долг составил бы, по крайней мере, тридцать центнеров.

- Да, в мирное время! - вскипел староста. Он видит, что лесничему зубы не заговоришь, что он и впрямь покушается на его кошелек. - Но теперь у нас вовсе не мирное время, а ин-фля-ци-я, тут каждый сам за себя. И еще я скажу тебе, Книбуш, что мне надоела твоя трепотня. Ты по всей деревне судачишь о наших с тобой делах, а недавно ты сказал пекарю, как же это, мол, так: староста наш ест гусятину, а не может честно уплатить проценты. (Не спорь, Книбуш, ты это сказал, от меня ничто не укроется.) Так вот, завтра я поеду в Мейенбург и пришлю тебе с адвокатом проценты, ровно двести марок, как с меня причитается, да заодно предупреждение о выкупе закладной, и к Новому году ты получишь полностью все деньги, ровно десять тысяч марок, а сколько ты тогда на них сможешь купить, я и не спрошу. Да, именно так я и сделаю, Книбуш, потому что мне осточертело вечное твое нытье о твоих сбережениях. Возьму и сделаю...

- Не сделаете, староста Гаазе, - раздался резкий голос. - Номер не пройдет.

Лейтенант опять сидит на диване, прямой, нисколько не сонный, с еще дымящейся сигаретой в углу рта.

- Тридцатого числа вы дадите лесничему его двадцать центнеров ржи, а сейчас мы составим бумагу, что вы и дальше, пока у нас в обращении хлам вместо денег, обязуетесь выплачивать то же самое...

- Нет, господин лейтенант, я такого подписывать не стану, - сказал староста решительно. - Таких приказов вы мне давать не можете. Что другое - пожалуйста, но не это. Ежели я пожалуюсь господину майору, то...

- ...то он даст вам коленкой в зад и выставит вас за дверь. Или поставит как изменника к стенке, что тоже не исключено, староста Гаазе... Эх, божий человек! - оживился лейтенант, вскочил, подошел к старосте и ухватился за пуговицу на его сюртуке. - Вы знаете, какая поставлена цель, и вы, заслуженный человек, спешите попользоваться напоследок за счет свинства берлинской шатии! Постыдились бы, староста!

Он отвернулся, подошел к столу, взял новую сигарету. Скомандовал:

- Огня, лесничий!

Лесничий с бесконечным облегчением, рабски благодарный, кинулся вперед. Подавая лейтенанту зажженную спичку, он нашептывает:

- Нужно еще будет написать в бумаге, что он не смеет отказываться от закладной. Не то он мне теперь заплатит хламом вместо денег... а ведь это все мои сбережения.

Ему стало жаль самого себя; от радости, что явился нежданный спаситель, он и вовсе раскис: на глазах у лесничего Книбуша опять проступили слезы.

Лейтенант посмотрел на него с отвращением.

- Книбуш, ты старая баба, - отрезал он. - Перестань, или я больше не скажу ни слова. Думаешь, я это ради тебя? Что ты, что другие подлые скряги, вы мне глубоко безразличны! Я ради дела, его не должна коснуться грязь.

Лесничий, совсем подавленный, отходит в угол к окну - разве не ясно как день, что он, Книбуш, прав? За что же на него накричали?

Лейтенант обернулся к старосте.

- Ну как, Гаазе? - спросил он, пуская дым.

- Господин лейтенант, - взмолился тот. - С чего же я должен оказываться в худшем положении, чем другие? В нашей округе все сейчас до срока выкупают закладные. А Книбуш, право, не такой человек, чтобы стоило с ним церемониться.

- Речь идет не о Книбуше, - возразил лейтенант, - речь идет о вас, Гаазе. Нельзя наживаться на жульнических махинациях берлинской шатии и в то же время хотеть ее свалить за это самое жульничество. Это ясно как день, это каждый ребенок поймет, это понимаете и вы, Гаазе. И ваше сердце, - он слегка похлопал его по жилету, и староста, пожимаясь, отступил на шаг, - ваше сердце говорит вам, что вы неправы.

Было видно, что староста Гаазе борется с собой. В долгой многотрудной жизни он научился крепко цепляться за свое; отдавать свое он не учился. Наконец, он медленно заговорил:

- Я дам подписку, что не стану досрочно выкупать закладную и что каждые полгода обязуюсь выплачивать ему стоимость десяти центнеров ржи... Больше двор не приносит, господин лейтенант, времена тугие...

- Тьфу, староста! - сказал тихо лейтенант и очень серьезно посмотрел на старика. - Большим свинством вы не хотите отягчить свою совесть, но маленькое она как-нибудь переварит, да? Посмотрите на меня! Вообще-то говоря, мне особенно похвалиться нечем, но на этот счет... У меня ничего нет, староста, вот уже пять лет у меня ничего нет, кроме того, что на мне. Бывает, что мне заплатят жалованье, бывает, что и нет. Для меня неважно. Или человек верит в дело, и тогда он все за него отдаст, или он в него не верит... Ну, а если так, староста, то в этом случае нам с вами не о чем разговаривать.