Сны над Танаисом (СИ) - Смирнов Сергей Анатольевич

- Я вновь убеждаюсь, - сказал он, выслушав меня, - что ученик давно превзошел своего учителя, ибо он уже не только опытен и прав в суждениях, но, главное, вовремя прав.

Он улыбнулся мне и положил руку на мое плечо.

Я заметил, что он постарел вдруг за последние дни. Телом Эвмар всегда напоминал сильного подростка. Лицом же он выглядел старше своих лет: ранние глубокие морщины пересекали его лоб и щеки, и иные черты - чуть угловатые скулы, прямой тонкий нос, излом сухих губ, похожий на контур летящей навстречу ширококрылой птицы, всегда прямой и стойкий взгляд - все эти черты наделяли его лишними годами. Он стригся коротко, как наемный гребец на галере, но всходы первой седины были уже заметны на его висках.

И вот в день последней нашей встречи мне показалось, что и тело его внезапно стало дряхлеть, словно спешило пережить весь свой век к тому роковому часу, до которого Эвмар отмерил столь малый срок. Впрочем, быть может, в глаза мне бросилась слабость, что еще оставалась у Эвмара от припадка.

- В Пантикапее у меня был приятель, эллин, - стал рассказывать он. - Любой разговор он сводил в одно русло: эллинской славе и красоте давно пришел конец, остался лишь хорошо набальзамированный труп, который бессовестными торговцами повсюду выставляется в качестве приманки для душ... Я всякий раз готов был сцепиться с ним, но вспоминал Александрию, и жар нашего спора быстро угасал. Он считал, что Эллада погибла при Херонее, а с того дня в эллинском доспехе бродит по свету злой демон-искуситель. Походы Александра он называл "плодом заговора сирийских купцов". Эти длиннобородые, со злостью говорил он, окружили Аристотеля с молодости своими людьми. Это они разглядели в нем кентавра с головой Платона, но с сердцем купца. Это они подбили его сделать торговую опись наших прозрений и наших помыслов, превратив эллинскую философию в аптекарскую лавку. Это они вскормили македонского львенка и подкинули его Аристотелю... Что получилось в итоге? "Великая эллинская империя", раздавившая народы и языки, а на деле - александрийское столпотворение, свалка идолов и богов. Этого столпотворения и жаждали длиннобородые, чтобы поживиться, чтобы туже набить свои кошельки. Что нужно им было? Мир, превращенный в шумный рынок, где все сносно понимают друг друга и в сутолоке уже не помнят, где родной дом и каким богам молиться... Длиннобородые сумели нажиться и на кровавой неразберихе, что началась после смерти Александра. Потом они взялись за Рим... Мне, Аминт, порой казалось, что мой пантикапейский дружок слегка свихнулся на своей идее.

- Может, Харон тоже из длиннобородых, - смеясь, намекал я ему, - перевозить мертвых за умеренную плату - слишком прибыльное дело, чтобы до него не добрались хитрецы, умевшие из горчичного зерна выращивать империи. А уж Гермес - тот просто-напросто бритый лазутчик длиннобородых, подосланный на Олимп...

Он не обижался, а продолжал гнуть свое: пора сорвать с демона ахейский шлем, пора пролететь варварской буре и сорвать всю эту псевдоэллинскую мишуру, смести ее вместе с длиннобородыми, пора кому-то начать сначала... Он впал в крайность. Однако, согласись, именно в бреде помешанного могут порой проступить грани нагой, незримой для других правды... Я долго искал исток его "помешательства". Наконец мне удалось завоевать его доверие, и он признался мне, что хранит тайну, которая передается от поколения к поколению как гордость рода... Менид, так зовут моего бывшего приятеля, считает себя потомком убийцы Александра. По семейному преданию, он - потомок Иолая, виночерпия Александра. Отец Иолая Антипатр получил яд от самого Аристотеля, который после смерти Каллисфена стал бояться македонца, а к тому же прозрел суть того ужасного помысла, что он невольно осуществил, воспитав царского сынка в эллинском духе. В Вавилон на царскую кухню яд был тайно доставлен в копыте мула старшим братом Иолая, Кассандром. Последнее же дело исполнил сам виночерпий... Итак, предки Менида были из великих и знались с великими, они повернули колесницу истории на новую дорогу. Гордиться есть чем. А главное: от поколения к поколению, из рук в руки передавалось до Менида тайное свидетельство убийства и причастности к нему предков Менида. Многозначительно хмурясь, Менид долго скрывал от меня пергамент, но наконец не вытерпел и решил доказать моим глазам, что "у Александра были ослиные уши". Он был очень важен и напыщен, когда разворачивал передо мной маленький кусок пергамента, извлеченный из особого ларца. Я же трепетал от волнения. Слова, написанные на пергаменте, сразу и удивили меня, и разочаровали. Вот они:

"Антипатр Клеомену.

Шлет тебе привет наш славный учитель. Прошу тебя принять на ночлег моего сына. В Вавилоне он задержится недолго. Привезенный им мул - для царских гадателей. У животного на лбу семиконечная звезда, и мне больших трудов стоило разыскать такую редкую тварь. У мула один недостаток: он хром на левую заднюю. Прошу тебя, сведи моего сына с Атталом, лекарем из царской конюшни. С радостью покрою любые твои расходы в этом деле. Более пространное послание жди от меня спустя месяц с переписчиком Фероном".

Писано тогда-то... По числам получается, что - за неделю до смерти Александра. Я с трудом скрыл недоумение. "Кто этот Клеомен?" - спросил я Менида. "Не знаю, - хмыкнул он, пожав плечами. - Кажется, хозяин постоялого двора". Тогда я спросил его, о каком "славном учителе" пишет Антипатр. "О каком! - воскликнул Менид, поразившись моему невежеству. - Конечно же, об Аристотеле!" - "Ты уверен, что - о нем?" - не сдержался я. Менид нахмурился и проговорил уже с вызовом: "Разве я дал тебе повод сомневаться в этом?" Я помолчал, подыскивая безобидные слова, и задал Мениду последний вопрос: "Где же сказано в письме о помысле убить Александра?" В глазах Менида вспыхнули разом три огня: гнев, гордость и презрение к моей узколобости. "Разве этот пергамент, - с высокомерием произнес он, - не есть ясное и окончательное свидетельство справедливой казни македонского демона?" Я смотрел ему в глаза, он смотрел мне в глаза - но мы не понимали друг друга. Этим разговором наша дружба кончилась. Он увидел, что я не верю его семейной реликвии, а потому - либо глупец, либо - тайный пособник длиннобородых.

Какое незримое семя проросло в роде эллина Менида? Быть может, Аминт, всякая мысль о спасении народа путем заговора и убийства извращает и саму цель, и рассудок стремящегося к цели человека? Есть еще один "герой" с подозрительной судьбою. Не знак ли он, подтверждающий мысли Менида? Я имею в виду Гуллафа. Вглядись в его судьбу. Германец, ребенком попавший в римское рабство. Мальчик красив, как Амур, - и вот светлые его кудряшки и голубые глаза приносят ему свободу: им до слез умиляется бездетная матрона, вдова проконсула. Но уже в семнадцать он перестает быть Амуром, становясь юным Геркулесом, одним из лучших гладиаторов столицы. Над головой Гуллафа восходит новая звезда - благосклонность другой стареющей матроны, прежнюю двумя годами раньше успел увезти Харон. Однажды матрона попадает в немилость к императору и оказывается на Боспоре, в ссылке... На пару со своим любимцем. Однако того ссылка не тяготит. Напротив, отныне он - "первый в провинции", этот голубоглазый силач и драчун. С детства ему прожужжали все уши эллинскими и римскими именами: Амур, Купидон, Геракл, Аякс, Ахилл... Ему даже приписывали эллинское происхождение. На Боспоре герой стал любимцем толпы. Новый Геракл из германцев - каково чудо, какова невидаль! Геракл, - шептали ему в уши и кричали с подножий холмов, - Геракл, сверши новый подвиг. И он свершал... Он убивал свирепых разбойников и тех, кто был неугоден архонтам. Он чувствовал себя Гераклом и всегда был искренне уверен в своей правоте. Сильные властью всегда шумно чествовали любой его подвиг... Потом Гуллафа прибрали к рукам люди из Иерархии. Старик прельстил его Танаисом... По указаниям старика он занялся своим обычным ремеслом: выслеживанием разбойников... и поджигателей храмов. Однако, в отличие от боспорцев, старик придал шкуре нового Геракла цену Золотого Руна, и его стали тайно оберегать отборные стрелки... Конец судьбы тебе известен - что должно было случиться, то и случилось. Вот тебе еще один пример того, как может прорасти... семя. - Здесь Эвмар тяжело вздохнул. - Я понимаю, что рассказал о единицах. Другие следуют высшей истине, знак которой ты, Аминт, указал мне на берегу. Но меня, лично меня, эти примеры наводят на мрачные мысли. Теперь у меня осталось слишком мало времени, чтобы позволить себе допустить хоть одну ошибку... Аминт, я давно хотел задать тебе вопрос, но робел, боясь, что он покажется тебе глупым...