Великие битвы XI–XIX веков: от Гастингса до Ватерлоо - Эдвард Кризи

Фактически союзники находились в тот момент ближе к Парижу, чем французские армии. Но, как и предполагал Дюмурье, герцог Брауншвейгский счел небезопасным продолжать движение на столицу, оставив позади на флангах, как раз между наступающими колоннами и обозами, столь значительные силы противника. Молодой король Пруссии, а также находившиеся в лагере союзников представители эмигрантской знати охотно поддержали идею немедленно атаковать ближайшую французскую армию. Келлерман и сам провоцировал этот удар, так как он вывел свою армию с высот Дампьер-Камп, где по плану Дюмурье должна была развернуться его армия. Далее войска Келлермана переправились через реку Ов на плато Вальми. Новая позиция была гораздо менее выгодной по сравнению с той, что оставили войска Келлермана. Теперь они оказались прямо напротив армии союзников, а до войск Дюмурье было все еще слишком далеко. Казалось, что пруссаки легко разгромят превосходящими силами Келлермана, а затем с той же легкостью окружат и уничтожат армию Дюмурье на ее позициях.

На рассвете 20 сентября правое крыло армии союзников начало наступление с целью опрокинуть левый фланг армии Келлермана, а затем нанести французам удар в тыл и отрезать им отступление на Шалонь. Одновременно остальные войска союзников наступали с высот Ла-Лун, полукругом окружавших плато Вальми. Их задачей было нанести по армии Келлермана фронтальный удар и одновременно отрезать ее от войск Дюмурье. Келлерман узнал о приближении противника после того, как неожиданно завязался бой между передовыми отрядами кавалерии противников. Для Дюмурье также не была секретом угроза, нависшая над армией соратника. Он отдал приказ своим солдатам подготовиться к нанесению удара во фланг пруссакам в случае, если они решатся напасть на армию Келлермана. Но подготовка этого маневра в поддержку соседу продвигалась слишком медленно. Армия Келлермана «возвышалась, подобно мысу среди волн прусских штыков». Над равниной и низинами, лежавшими между двумя армиями, плотными волнами висел осенний туман. В лучах предрассветного солнца сверкали лишь вершины холмов. Примерно к десяти часам утра туман начал рассеиваться, и тогда французские солдаты увидели со своего выступа возникающие из тумана сверкающие в лучах солнца бесчисленные шлемы прусской кавалерии, которые могли бы окружить французов, если бы начали атаку немедленно, плотную колонну прусской пехоты, двигавшуюся вперед, подобно ожившему исполину, ощетинившиеся орудиями вражеские батареи. То тут, то там мелькали отряды австрийской легкой кавалерии, успевших отдохнуть после боев против спагов (сипахов – турецкая тяжелая конница. – Ред.) на востоке.

Наверное, даже самые стойкие и храбрые из французов наблюдали за этим спектаклем с замиранием сердца и ужасом. Каким бы смелым и решительным ни был человек, он всегда с беспокойством и страхом ожидает начала боя, находясь среди товарищей, стойкость которых у него еще не было возможности проверить. Наверное, каждый из солдат Келлермана вспоминал в те минуты о многих случаях панического бегства во французской армии в той войне. Вероятно, они беспокойно оглядывались на своих товарищей справа и слева, ожидая проявления симптомов нерешительности и страха. Каждый пытался просчитать, как долго осталось до того, как общее бегство товарищей вынудит его в страхе присоединиться к ним или остаться один на один в безнадежной схватке с многочисленными врагами.

В то самое утро и примерно в тот же час, когда войска союзников и эмигрантов начали спускаться с высот Ла-Лун для того, чтобы атаковать французов у Вальми, когда батареи противоборствующих сторон открыли огонь, в национальном Конвенте в Париже начались дебаты по поводу провозглашения Франции республикой.

В зале, где проходило заседание Конвента, сторонников монархии было немного. Но если бы у Вальми одержали победу их явные покровители, то, конечно, во Франции еще могли найтись силы, выступавшие за восстановление большей части старых государственных институтов. И революция могла сойти на путь реформ. Всего несколько недель назад королю были вручены подписанные многочисленными представителями среднего класса Парижа, Руана и других городов петиции, где выражались открытые опасения перед наступлением анархии. Подданные были готовы сохранить власть короля в обмен на гарантии их свобод. А в Вандее и Бретани началось открытое вооруженное восстание против власти Конвента под лозунгом защиты короля. Насколько это было важно, станет понятно из последующих событий, когда роялисты будут продолжать оставаться в оппозиции к республиканцам даже в самых невыгодных для себя условиях. Особенно ярко демонстрирует значение сражения при Вальми тот факт, что «летом 1792 г. население Бретани создало многочисленный союз с целью спасти страну от диктатуры, навязанной демагогами в Париже. Во главе союза стоял маркиз де ла Руари, один из тех знаменитых людей, которые обязаны своему взлету грозным дням революции. Из повседневной рутины они внезапно окунулись в самую гущу событий. Пылкий, стремительный и энергичный, он прославился еще во время войны в Америке, своей отвагой заслужив восхищение солдат американской армии. Те же черты его характера сделали его поначалу страстным сторонником революции во Франции. Но когда начались репрессии против народа, маркиз стал горячим поборником ее противников и приложил все усилия для того, чтобы поднять бретонскую знать на борьбу с засильем плебеев в Национальном собрании. Маркиз поделился своими планами с графом Д’Артуа и сумел организовать мощную оппозицию Конвенту. И если бы в сентябре 1792 г. герцог Брауншвейгский не отступил из страны, что несколько остудило пыл контрреволюционеров, то вся западная часть Франции оказалась бы охваченной восстанием» (восстание и так было огромным – в 1793—1795 гг. – Ред.).

Сторонники короля нашлись не только в лагере ревностных монархистов. В сентябре по стране прокатилась волна массовых жестоких убийств, и это не могло не вызвать мощного отторжения со стороны многих тысяч тех, кто прежде был самым искренним сторонником ультрадемократических преобразований. Аристократы еще не успели превратиться в глазах народа в откровенных чужаков, как это случилось позже, после долгих лет эмиграции и гражданской войны. Еще не успело вырасти молодое поколение, воспитанное на революционных принципах. Это позже молодежь уже ничего не знала о военных заслугах Людовика XVI, о том, что французский король был справедливым и гуманным человеком, выступавшим за постепенное расширение политических свобод среди всех слоев населения своей страны. Если бы в 1792 г. удалось восстановить власть Бурбонов, у них был шанс укрепиться на троне во Франции, какого уже не было в 1814 г. и, похоже, уже никогда не будет.

Среди тех, кто находился под знаменами Келлермана, был один человек, которому, вероятно, больше, чем кому-либо еще, на собственной судьбе удалось испытать все те перемены к лучшему и к худшему, что принесла с собой Французская революция. Во время своей второй ссылки этот человек жил в Англии под именем графа де Невиля. Молодой и храбрый офицер, не по годам умный и проницательный, стоявший во французском строю у Вальми, позже он стал королем Франции Луи-Филиппом. Он пользовался полным доверием Келлермана и Дюмурье и занимал важный пост в национальной армии. Герцог де Шартрез (титул, который он принял позже) командовал правым флангом французских войск. Левым флангом командовал генерал Валанс, а войска на самом важном центральном участке возглавил сам Келлерман.

Кроме этих выдающихся людей, находившихся в рядах французов, помимо их не менее блестящих противников, таких как король Прусский и герцог Брауншвейгский, в битве при Вальми принимал участие еще один человек, о котором следует упомянуть отдельно. Он не стал великим политиком, но оказал и продолжает оказывать огромное влияние на человечество, а его имя больше известно людям, чем имена герцогов, генералов и королей. Речь идет о великом немецком поэте Гете, из любопытства отправившемся в поход вместе с армией в качестве наблюдателя. Он оставил интересные воспоминания о тех чувствах, которые испытал во время артиллерийской канонады. Следует отметить, что многие тысячи французских и германских солдат, как и Гете, впервые почувствовали, что значит оказаться под огнем артиллерии. Гете писал:

«Я столько раз слышал о том страхе, который испытывает человек, находящийся под обстрелом пушек врага, что решил испытать на себе, что это такое. Скука, а также тот дух отваги и даже безрассудства, что начинает испытывать человек перед лицом опасности, заставили меня с легким сердцем отправиться к укреплениям в районе Ла-Лун. Эта территория оказалась вновь занята нашими войсками, но сейчас она представляла собой жуткое зрелище. Крыши домов были разнесены в щепки, повсюду была разбросана солома, которой они прежде были покрыты. Тут и там, вытянувшись, лежали тела смертельно раненных. Иногда из ниоткуда прилетал шальной снаряд, который тут же с грохотом исчезал в развалинах зданий.