Война все спишет. Воспоминания офицера-связиста 31 армии. 1941-1945 - Леонид Рабичев

Кричу:

– Агафонов, ложись!

А он смотрит на небо – бомбы над головой и бежать уже не может, и лечь тоже. Вскакиваю на ноги, бросаюсь на него, валюсь вместе с ним в кровавую грязь. И это последние секунды, уже ясно, что бомба разорвется в двух десятках метров от нас.

Вжимаемся в землю, свист пролетающих над нами осколков. Еще несколько минут – и шесть вражеских самолетов, отбомбясь, уходят на запад. Но ведь через несколько минут появятся новые. Переправа разрушена. Никаких шансов у нас оказаться на другом берегу нет. Оставаться и ждать очередной бомбежки бессмысленно.

Поднимаю своих оглушенных, полуконтуженных людей. Все. Стремительно освобождаем мелкой дрожью дрожащих, с белой пеной на губах лошадей, вскакиваем на повозки.

На шоссе танки, самоходки, артиллерия, моторизированная пехота, а в воздухе теперь «Мессершмитты» и пикирующие «Юнкерсы». Вся земля горит, горят машины, горит десятый раз восстанавливающийся понтонный мост, наполняются водой, загораются и тонут понтоны, падают в воду и погибают саперы.

Какой-то генерал пытается на «Виллисе» подъехать к переправе, но офицеры-танкисты не дают. А с неба падают бомбы, и почему-то нет нашей авиации и молчат наши зенитчики.

Ефрейтор Агафонов ранен. Кровь, огонь.

Между тем лейтенант саперного подразделения объясняет мне, что шесть километров правее недавно еще функционировал паром. Немцы его потопили, однако над водой остался стальной канат.

– Попробуйте, – говорит он, – соорудить плот и, держась за этот канат, перебраться на другой берег.

Несколько сот метров вдоль берега, крутой подъем и лес – и как можно скорее, дальше от переправы. Какое счастье, все живы, отошли, а «Студебеккеры», и танки, и самоходки – они не могут выбраться из этого кромешного ада. Назад, налево, направо – все дороги закрыты. Экипажи покинули машины, залегли в кюветы, пользуясь передышками, наскоро сооружают окопчики и ждут нового налета.

Не помню, по каким дорогам, но точно с картой и компасом, уже к вечеру подъезжаем мы к берегу Немана. Действительно, от одного берега к другому протянут чуть выше метра над водой канат. Метров сто пятьдесят ширины Неман.

Шесть повозок. Канат.

О, великий разум бывалого солдата! В снаряжении нашем всегда топоры, ломики, а на берегу двухэтажный деревянный дом. Вилла? Коттедж? Отель?

Нельзя терять ни минуты. Сорок человек набрасываются на эту то ли виллу, то ли усадьбу, разбирают, разрушают ее. В нашем распоряжении несколько десятков великолепных бревен и несколько километров телефонного кабеля. Привязываем бревно к бревну, и вот работа закончена. Шесть на четыре метра – великолепный плот.

Вчетвером мы решаем проделать первый контрольный рейс. Ящик с патронами и гранатами, автоматы, несколько вещевых мешков, катушек кабеля. Перегружать нельзя, впереди неизвестность. Отталкиваемся от берега веслами и шестами, держимся за канат. Без особого труда преодолеваем течение. Река спокойная, и мы уже на середине ее.

Но тут начинается то, чего мы по неопытности не могли предвидеть: стремнина это называется, что ли – плот наталкивается на стремительное течение воды.

Ни шесты, ни весла не помогают.

Стараемся удержать плот ногами, а канат вырывается из рук.

Руки разодраны, силы на исходе.

Если отпустить канат, то через полчаса наш плот вместе с нами протаранит понтонный мост.

Нет, руки разжимать нельзя, надо перебирать их. Сбрасываем в воду все грузы.

Сбрасываем патроны, гранаты и кабель.

Сбрасываю свой вещмешок, навсегда прощаюсь с письмами и дневниками. И вот в тот момент, когда последние силы покидают нас, мы вырываемся из этого стремительного течения. Плот, спокойно покачиваясь, возвращается в исходное положение и становится управляемым. Доплываем до противоположного берега, но сколько потерь!

Теперь мы знаем, с чем нам придется при переправе столкнуться, но ведь надо возвращаться обратно.

Там мой взвод.

Переправляться можно, но на канат надо надеть две петли, накрепко закрепить их, за канат, вероятно, должны держаться не четыре, а восемь человек, и совершенно необходимо соорудить упор для ног.

Ну а как нам вернуться назад?

Мы устали, едва ли второй раз выдержим борьбу с адским течением.

И тут мой бывший ординарец Кузьмин заявляет, что вода не такая холодная, что сумеет переплыть на другой берег, что человека три переплывут с ним обратно, а ввосьмером с канатом мы запросто вернемся.

Еще не наступило утро, когда после пяти рейсов туда-назад перевезли мы и лошадей, и все имущество.

Чтобы не попасть под новые бомбежки, надо было срочно отъезжать от реки, и мы поехали через деревню по первой же перпендикулярной Неману дороге и ехали, пока не рассвело, часа два. Распрягли лошадей и заснули.

Проснулись в семь утра от разрывов авиабомб.

Я вскочил на ноги и понял, что никуда мы не уехали от вчерашней переправы, что ночная наша дорога образовала петлю и дорога, перпендикулярная канатной переправе, привела нас к переправе понтонной. Я проклинал себя, что с вечера не посмотрел на карту и доверился интуиции. К счастью, нам опять повезло, никто не пострадал, и мы благополучно выбрались из зоны бомбежки.

Так вот, во время занятий по строевой подготовке после окончания войны в силезском городе Левенберге «налево», вместо «направо», повернулся бывший мой ординарец и спаситель, переплывший через реку Неман ефрейтор Кузьмин.

Глава 16

САМОЕ СТРАШНОЕ

Однако возвращаюсь в Левенберг. С начала строевых наших занятий жизнь моя потеряла всякий смысл. Пока шла война, чувство исполненного долга, невыдуманное фронтовое братство, доверие ко мне, переходящее в любовь, моего взвода, а последний год мечта о Литературном институте после войны – все это воодушевляло и радовало меня. Еще в апреле написал я письмо на имя директора Литературного института с просьбой познакомить меня с кем-нибудь из студентов-поэтов. В мае получил письмо от Виктора Урина. Не без иронии описывал он жизнь свою и своего студенческого общежития и прислал мне несколько своих стихотворений. Обменялись мы парой писем, условились о будущей встрече в Москве. Но, вместо Литературного института, мучил я и дрессировал своих солдат. Друзья присылали мне книги, но ни читать, ни писать я не мог, так как днем была строевая подготовка, а вечером не было электричества, и гильзы мы тоже повыбрасывали.

И вот, в темноте, когда спать еще не хотелось, пили какие-то трофейные вина. А я прекратил переписку с девочкой из Казани Сашей. По-видимому, появился у нее кто-то. В ответ на мое последнее письмо к ней получил я грубое, омерзительное письмо с угрозами и оскорблениями не от нее, а от какого-то обезумевшего от ревности парня. Написал еще одно письмо, ответ был еще более омерзительный, а Саша молчала.