Личный враг императора - Владимир Свержин

Бертье заметно побледнел.

– Вы, боевой офицер, решились на измену! Сколько же вам заплатили московиты?! Или своим предательством вы хотите спасти, – он презрительно скривил губы, – собственную никчемную жизнь?

– О никчемности жизни вопрос глубоко философский, и я не стану его обсуждать. Что же касается денег, то не надеюсь получить за вас и рубля.

– Это подло! Низко и подло! – взвился князь Невшательский.

– Ваша светлость, стоит ли напоминать вам изречение великого китайского полководца Сунь-Цзы о том, что путь войны есть путь обмана? К чему эти громкие и ничего не значащие слова?

Бертье искоса поглядел на эфес своей шпаги и моих храбрецов, скакавших по обе стороны.

– Не стоит, – заметив это, прокомментировал я. – Заколоть меня, а уж тем паче всех нас, вам не удастся. Заколоть себя – тем более. Зачем смешить публику?

– Вы подлец! – отрешенно пробормотал маршал.

– Вот-те нате! Отчего ж это я вдруг подлец? Вас похитил? Скажите спасибо. В этом случае у вас появляется шанс жить долго и счастливо и еще немало послужить Франции. В противном случае ваша судьба предрешена. Через неполных три года вы при весьма странных и загадочных обстоятельствах вывалитесь из окна собственного замка. Третий этаж, высокие потолки. Исход, увы, фатальный. А так – уверен, Александр I сумеет по достоинству оценить ваши дарования. И уж конечно, окажет соответствующий прием. Что же касается вашего отъезда, я, как и обещал, оставил записку на имя его императорского величества, так что, возможно, уже сейчас, перед бегством к той, кого вы так метко и любезно окрестили австрийской курицей, Наполеон Бонапарт читает сообщение о том, что вы с надежным эскортом отбыли в Ставку государя всея Великая, Малая и Белая Руси. В чем же моя подлость? Я исполняю свой воинский долг, спасаю вам жизнь, не нарушаю ни одного обещания. И при всем этом вы называете меня подлецом?

Маршал Бертье глядел на меня, не отрываясь.

– Капитан Люмьер, помнится, рассказывал, – медленно начал он, давя меня недобрым взглядом, – что у русских есть некий младший офицер, который в самом начале войны верно предсказал день, когда мы войдем в Москву. Но также и день, когда русские войдут в Париж.

– Капитан Люмьер тот еще пройдоха, – кивнул я, улыбаясь словам маршала, – но в своем роде вполне честный человек. Вижу, он не забыл обо мне.

– Он сказал, что вы были застрелены, а затем сгорели в Москве. Потом мне докладывали, где-то тут неподалеку вас снова застрелили и велели повесить в назидание прочим бандитам.

– Действительно, велели, – согласился я. – И более того, приказ был исполнен. Но это не мешает мне сопровождать вас сегодня в русскую Ставку.

Маршал помолчал, вглядываясь в мое лицо, точно соображая, говорю ли я серьезно или же на нервной почве у меня такие дурацкие шутки. По всему выходило первое.

– Я, кажется, вспомнил, где и когда видел вас, – медленно проговорил он, не сводя с меня испытующего взгляда. – Это ведь вы тот самый поляк, который похитил генерала Винцингероде прямо из-под носа у государя. Я тогда стоял рядом с Бонапартом…

– Ваша память делает вам честь, господин маршал. Лишь одно маленькое уточнение – я не поляк, я русский, хотя и литовских корней. Позвольте отрекомендоваться, князь Сергей Петрович Трубецкой.

Стрелять в нас не стали, как я и предполагал, золотое шитье маршальского мундира послужило нам своего рода пропуском. Никчемных заплутавших всадников во главе с капитаном вполне, может быть, без лишних слов подстрелили бы, упражняясь в меткости. Но даже сейчас на лесных дорогах не часто встречаются праздношатающиеся маршалы Франции. Гусары вылетели из леса, крутя над головой «пропеллеры сабель», как много позже скажет о кавалеристах один замечательный поэт. Судя по ментикам горчичного цвета, это были ахтырцы, соратники знаменитого поэта и партизана Дениса Давыдова. Юный, не старше моих лет ротмистр, устрашающе вращая глазами, мчался на меня, кричал во все горло:

– Сдавайтесь!

– Черта с два! – рявкнул я на нашем с ним родном языке и двинулся навстречу не в меру горячему кавалеристу. – Я штабс-капитан князь Трубецкой Сергей Петрович. Слышали о таком?

Гусар поднял руку, останавливая атаку, и осадил коня. И впрямь, для вояк, угодивших в засаду, мои орлы вели себя довольно странно. Они не пробовали бежать и не бросали оружие, умоляя о пощаде, не изготавливались к бою, просто рассматривали приближающихся гусар, причем с явным интересом, почти с радостью.

– У вас есть способ доказать это? – напряженно глядя на меня, поинтересовался ротмистр.

– Подполковник 11-го гусарского полка Алексей Платонович Чуев, полагаю, с радостью подтвердит мои слова. Если же вам затруднительно отыскать его, пошлите в Ставку и сообщите генерал-майору Бенкендорфу, что я направляюсь к нему с подарком, как и обещал. Как и было говорено, нынче 29 ноября. Если я задержусь и не исполню своего обещания, то лишь по вашей вине.

Гусар задумался, что, судя по его лихо подкрученным усам и ухарским замашкам, случалось нечасто.

– Если так, прошу извинить. Разрешите представиться, ротмистр Неклюдов Федор Иванович. Мы как раз в охранении Ставки, так что уж позвольте, князь, сопровождать вас.

Я поглядел на вчерашнего мальчишку. Еще год назад он, поди, не пропускал ни единого зеркала, чтобы вдосталь не полюбоваться блестящим мундиром. Нынче же передо мной был воин, истинный слуга царю, отец солдатам.

– Почту за честь. – Я протянул молодому офицеру руку. – Окажите любезность.

Двухэтажный купеческий дом с высоким крыльцом, служивший местом расположения Ставки, напоминал муравейник. Адъютанты, сновавшие вокруг, штабные офицеры, всадники у коновязи охранения Ставки – все сгрудились на небольшом клочке земли вокруг тесного облупленного строения. В момент нашего появления царившее столпотворение, казалось, на миг остановилось, все присутствующие завороженно глядели на понурую фигуру маршала Бертье. Заранее оповещенный вестовым Неклюдова на крыльце начальника штаба императора Наполеона I встречал сам государь. По законам войны лишь ему да фельдмаршалу Кутузову Бертье мог, не теряя достоинства, отдать свою шпагу.

Как мне было известно, Кутузову нынче нездоровилось. Старый полководец порою казался сонным и безразличным к происходящему, но мало кто знал, каких сил ему стоила каждая проведенная стычка, не говоря уже о настоящем сражении. Я знал, что апрель грядущего 1813 года станет для него роковым. Но говорить об этом сейчас не стоило никому, эйфория победы кружила головы, и Старый Лис, обведший вокруг пальца самого Корсиканского Дьявола, казался сейчас всемогущим, а стало быть, бессмертным.

Как бы то ни было, на крыльце Бертье встречал сам император Александр. Высокий, затянутый в кавалергардский мундир, подчеркивающий его осиную талию. Он недаром считался красивейшим из монархов Европы. Однако теперь куда больше, чем восхищенный шепот дам в салонах, его грела слава победителя Наполеона, спасителя Европы, и он был счастлив видеть перед собой этакий трофей. С надлежащими церемониями приняв оружие из рук Бертье, Александр порывисто обнял его, как старого друга, с которым долгие годы был в разлуке. Маршал, похоже, несколько оторопел от столь душевного приема. Но, с другой стороны, это было примерно то, что я ему обещал прошлой ночью.

– Я вижу, Сергей Петрович, вы весьма пунктуальны и в своих предсказаниях, и в действиях. – Генерал-майор Бенкендорф стоял чуть позади меня, разглядывая, будто увидев в первый раз.

– Простите, ваше превосходительство. – Я спрыгнул наземь из седла и едва не рухнул на землю от боли. В последний миг удержался за луку седла. Нога казалась бревном, приделанным к бедру, и еле двигалась.

– Пора бы вам, любезнейший, сменить мундир, – довольно суровым тоном проговорил мой собеседник. – Тем более, я гляжу, на штанине вон дыра образовалась.

– Непременно сменю, ваше превосходительство, – проклиная чертову «дыру в штанине», отрапортовал я. Там, в лесу, я мог сколь угодно беседовать с ним «по-приятельски». Здесь же он был генерал, а я всего лишь штабс-капитан, один из великого множества младших офицеров. Капля раствора, скрепляющая камни в крепостной стене моего Отечества. Жребий весьма почтенный, но совершенно мне не подходящий.

– Полноте, – отмахнулся Бенкендорф, – мы с вами не на плацу. И я, признаться, рад снова видеть вас. Как честный человек, обязан признать, все, что вы говорили при нашей не столь давней встрече, сбылось с пугающей точностью. Я докладывал о вас государю, он весьма заинтересовался и желал вас видеть еще тогда, – генерал махнул рукой, – не доходя до Борисова. Но вы у нас, сударь, воистину рыщете, как волк. Даже слово государя для вас не указ.

– Каюсь, грешен, Александр Христофорович, – оглядываясь, не слышит ли нас кто чужой, произнес я. – Но посудите сами, ежели бы я, как положено, тянулся во фрунт и ел глазами высокое начальство, то разве бы смог нынче порадовать государя этаким подарком?