Южный Крест - Марина Бонч-Осмоловская

- Об этом рассказывают, - подтвердил Илья. - Один знакомый химик носил в отдел эмиграции бумажки, где были угрозы: "Убирайся отсюда, еврей, а то убьем!" Получил эмиграцию на автомате.

- Эти записки у него, что же, из России? - изумленно спросил Вадим.

- Как вы наивны! - весело рассмеялся Якобсон. - Ему дружок написал, да, Илюша?

- Вадим, вы просто ребенок... - покачал головой Илья.

- Погромы сейчас процветают в Германии, - заметил тот. - Современные европейские демократы бьют турков. Новое достижение белого либерализма!

- Черт с ними, с турками! - неприязненно отозвался Якобсон. - Кому они интересны? Я говорю, елки-палки, о наших, о настоящих трудностях! Знаете, дорогой, - добавил он авторитетно, - современная политика и социальные отношения - это только угол зрения и верно расставленные акценты. У вас же тенденция подчеркивать несущественные детали. Итак, я продолжу. Материал обсуждается на словах. После чего бумаги идут на эмиграцию: сто против одного, что ты ее получишь. Главное, подтвердить лояльность, выразить "фуй" к коммунистическому режиму, показать приверженность идеалам противоположной стороны.

- А если я опубликую о вас статью?

- Тогда через неделю десяток влиятельных организаций объявит вас антисемитом, - - безупречно отчеканил Якобсон.

- Да вы же своими устами назвали Родину - дерьмом!

- Да, это не забудется никогда! Это и есть заслуга. Все, в том числе эмиграцию, надо от-ра-ба-ты-вать! - раздельно произнес тот и заискрился.

- Где-то я об этом слышал... - Вадим провел рукой по лицу, как будто смахивая что- то. - Сталинские процессы! То же выражение лояльности, то же признание перед обществом - в обмен на нечто - баш на баш. Знакомый прием... Повязать порукой, чтобы в те времена опозорить друга, брата, а здесь всего только - Родину! Оклеветать и именно вслух - чтобы уже навсегда, навек! Боже мой, и вы на это пошли?!

- А кто бы сделал по-другому!

Вадим смотрел на Якобсона, не в силах вымолвить слова. Он опустил глаза, тяжело стыдясь за своего собеседника, лицо его немного побледнело.

- Ну ладно, мужики, - произнес Илья примирительно, увидев перемену в лице Вадима и насладившись эффектом, - ты, Соломон премудрый, что тут-то намерен делать?

Якобсон подобрался, учуяв что-то, и, взглядывая на окаменевшее лицо Вадима, забормотал:

- Ну что, Илюша, тут можно делать? Работу не найти... Вот голову ломаю, черт знает, что за условия. Я напрягаться не намерен: государство мне бабки как беженцу платит, медицина бесплатно, то, се - всюду скидки да льготы. На хрена мне работать, если все задарма? Покантуюсь так - через пару лет квартиру бесплатную дадут. И квартирка московская стоит, никуда не денется. А закреплюсь здесь, поеду, продам ее, бешеные деньги дадут. Надо же от этой проклятой страны что-нибудь урвать, надо с ней честь по чести проститься, особенно беженцу, правда? Да, кстати, - заметил он, погрузившись в думу, может сойдусь с такой же из России, у нас тут до фига беженцев. Если не расписываться, и я, и она будем пособие получать, как одинокие. Денег! прокричал он это слово взахлеб, - денег почти вдвое больше! Здесь все наши так делают. Уж не знаю про ваших, университетских. А чего только в Сиднее не навыдумывали! Ого-го! Иногда специально разводятся ради большего пособия, а живут-то вместе, хи-хи! А налоги как списывают, а страховки! Квартиры приписывают друг другу, такая кухня! Крутятся - дым коромыслом идет! Ты, я смотрю, салага, я бы с твоим стажем здесь - уж я бы развернулся! Запомни: в жизни надо знать все, за что платят деньги! Начать можешь с копейки, а стать должен человеком! Мне пока знания этой страны не хватает. Тут, брат, столько возможностей - греби-не упускай! - быстро говорил Якобсон, дробно постукивая каблуками по полу.

В этот момент Вадим подошел к двери и распахнул ее. Он встал рядом с ней и не произнес ни слова.

Илья и Якобсон вытаращили глаза. Вадим смотрел только на Якобсона, и на лице того, наконец, проступили признаки понимания. Он побагровел и растерянно озирался. Руки его внезапно стали влажными, изо рта почему-то запахло, а в голове промелькнули пакостные слова: "Ты зашухерила всю нашу малину, а теперь маслину получай!"

Илья минуту колебался, поглядывая на обоих, оценивая ситуацию и то, зачем он пришел. Встал, отошел в сторону и отвернулся.

- Вон отсюда, - тихо сказал Вадим мучаясь. Во рту его пересохло, и внезапно заболело горло.

Он оставил дверь открытой, а сам из кухни вышел в сад. Якобсон поднялся, нелепо развел руками, и замер.

- Ну спасибо тебе... - монотонно проговорил он, - к такому кретину меня привел и - молчишь! - он как-то неуклюже, обалдело зашагал к двери и крикнул оттуда: - Век не забуду!

Глава 13

Илья нашел Вадима на скамейке в саду. Он сел рядом и начал что-то сумбурно объяснять, перескакивая с предмета на предмет, как будто не мог запрыгнуть на нужный путь.

Вадим слушал с отсутствующей улыбкой, следя взглядом за листьями, до времени оторванными от насиженных веток и в беспамятстве мятущихся в тесном пространстве двора. Тяжелые порывы ветра, полные горькой влаги, в отчаянии бросались на дом, и стройный эвкалипт, почуяв дождь, сбрасывал пересохшую кору, подставляя влаге сияющую свежестью сердцевину. Вадим повернул голову в другую сторону...

...В вагоне тепло, много народа, все спят или кимарят, раскачиваясь в такт перестуку, перезвону грибной электрички, поправляют корзины на коленях, поворот, еще, потряхивает на стрелках. Окна запотели. Утренняя морока, озноб, в глазах слипшееся детское тепло, плечом к плечу, все вместе в уюте, в предчувствии одного, так-таки-так, так-таки-так... Повесь ветровку, уткни в нее нос, уснешь быстрее. Пес теплым боком завалился прямо на ноги и будить жаль. Глаза слева, впереди и здесь, и там: я знаю вас, я счастлив видеть вас в этом теплом вагоне, пробегающим сквозь леса, звеня, сигналя, радуя нас, мне дорог твой зов и скорость, и запах, и дерево твоих лавок.

За окном старая крыша, маленький палисадник с последними георгинами в эту осень, одно-два дерева глазами в окошки и сами окошки - глазами в лес и на старые, вечные железнодорожные пути. Название станции, мир платформы совсем особый, подвижный и теплый. Не торопясь пройти вдоль, подождать вместе, посидеть неподалеку, увидеть дорогу в лице соседа, живую связь...

Электричка, живая, вечная летунья памятью станций оплела мою жизнь, памятью станций наполнила мое сердце, невидимой нитью нанизала их гирляндой белых грибов, одела мне на грудь. Белые дерева, белые грибы, платформы белой России, пресветлые домики твоих станций.

Ближе, ближе. Колышки, столбы, фонари и вот - открытые двери, как открытая страница самой лучшей книги. Деревянные ступени с платформы вниз: они в трещинах и прошли травы насквозь. Впереди листья на старом асфальте, вода и еще листья. Шаги вперед, рядом мелькнуло последнее лицо, улыбка на ходу, старая корзина. Уходит направо к далекому распадку, в его глазах удача сегодняшнего дня. Он - это я, он - мой брат, и не надо слов.

Под ногами кончилась глина, пристанционные лужи и другое, что нужно станции, и дымы, и звуки. Под ногами все больше песка, твердого, плотного. Он усыпан иголками и прелой роскошью осени. Он двумя колеями дороги раздвинул сосны и пошел крутить в великих лесах. Пробегая точную красоту поворотов сухого бора, валуны, поляны, влажные луга с речкой вдали, заросли малины и бузины, мокрые канавы, открывшись, нечаянно обозначившись старым следом грузовика, выше к холмам, где вереск между старых елей и там несколько верных крепких грибов. Соснами-черняшкой: отличным сухарем их коры, еще выше - поползнем, сверкнувшим синей головой и, наконец, туда сквозь воздух небесных проталин, между кронами облаков, подвенечными коронами плывущими в высоте.

И несет меня, беспамятного, сквозь листья, ветки, утренний свет, бездумно вросшего в этот мир: ставшего мхом, ставшего грибным духом, цветом брусники, водой между кочками, легкой звериной тропой, мятой "Беломориной" в зубах, ставшего первым грибом, ножичком со старой ручкой, случайным цветком, дорожкой жука-короеда, высотой сосновых стволов, наполнивших руки и ноги, ставшего хрустящей свежестью, ставшего легким утром, первым утром на свете, взлетающим в прозрачные небеса, но опускаясь водами, росами, пыльцою. Теряя очертания в этой воде, в этой росе, в этой пыльце.

Мхами, перелесками, серыми гранитами, проросшими из земли, вперед, вперед к озерам. Они лежат, закрыв землю, в берегах золотых от россыпей лисичек. От воды идет свет. От неба идет свет. И здесь, у развороченного пня со следами медвежьих лап, где он искал личинки, я начинаю костер.

Под пальцами огонь теплушки. Тепло растопки и дров, тепло папирос. Вот кулек: огурец, вареная картошка, луковица, банка рыбы в томате. Мой пес тоже любит картошку и рыбу в томате. Мы сидим у огня на лесной тропе, на лесной воде, как раз там, где нам надо...

Внезапно Вадим почувствовал человека справа. На скамейке рядом с ним сидел и говорил что-то Илья. Голос его был напряжен, и Вадим прислушался.