Музыкальные диверсанты - Максим Кравчинский

Сквозь призму эпохи попытки энтээсовцев бороться с «советами», все эти воздушные шары с листовками, заброска агентов, курсирующие вдоль границы радио-автомобили выглядят несколько наивно. Меж тем в СССР к Народно-трудовому союзу относились более чем серьезно. Вот лишь несколько фактов:

— осенью 1947 года с помощью советского агента был похищен из Берлина член НТС Трегубов;

— зимой 1954 года гражданским рейсом «Аэрофлота» из Москвы в Вену вылетел капитан госбезопасности Николай Хохлов. Ему было поручено с санкции Политбюро ЦК КПСС осуществить во Франкфурте-на-Майне убийство одного из лидеров организации Григория Околовича, но он рассказал своей «жертве» о своем задании и продемонстрировал на пресс-конференции привезенные им инструменты убийства. Дело получило широкую международную огласку. Три года спустя советские агенты попытались отравить Хохлова. Около месяца врачи боролись за его жизнь, но он выжил;

— весной того же года в Западном Берлине был похищен председатель Комитета помощи русским беженцам, член Совета НТС Трушнович. Он задохнулся в багажнике автомобиля по дороге в советскую зону;

— летом 1958 года в Шпрендлингене под Франкфуртом был взорван дом, где жили семьи членов Союза с детьми и помещалось радиооборудование. Весь угол дома обвалился, но человеческих жертв не было;

— в июле 1961 года был организован взрыв во дворе здания «Посева» с целью возбудить страхи соседей и выселить организацию. Было также подложено взрывное устройство на стройке нового здания НТС; Околович разрядил его лично еще до приезда полиции.

Несмотря ни на что, члены Союза не прекращали активной деятельности.

В годы хрущевской «оттепели» значительное число советских граждан начало выезжать заграницу на молодежные фестивали, выставки и международные конференции. Члены НТС завязывали с ними беседы, передавали им книги, эмигрантские журналы и пластинки. Специально для советских моряков загранплавания НТС издавал газету «Вахта свободы». Кроме того, активно использовался прием распространения поддельных изданий под видом советских газет. Именно таким способом НТС впервые опубликовал доклад Хрущева на закрытом заседании XX съезда КПСС.

Один из руководителей НТС Евгений Романов [41] на страницах мемуаров «В борьбе за Россию» вспоминал:

«Однажды Галич поехал с нашими оперативными работниками для работы в портах, встреч с советскими моряками, туристами. Его чрезвычайно интересовало, как это происходит, что те берут антисоветскую литературу. У него не укладывалось в представлении, что советский моряк берет крамольные книги, чтобы привезти их в Россию. И он, кажется, в Бельгии, в порту, издали наблюдал, как все происходит: одна встреча, вторая, третья, передача литературы, как люди ее с опаской, но берут. На него тогда произвела большое впечатление эта в общем-то повседневная для наших людей практика».

Видимо, воспоминания Романова относятся к первому приезду Галича в Бельгию, когда пластинка «Крик шепотом» еще не вышла, иначе он упомянул бы о том, что она, упакованная вместе с какой-либо его книгой издательства «Посев» («Поколение обреченных», «Генеральная репетиция», «Когда я вернусь»), также передавалась советским морякам или туристам. Несколько лет назад мой друг известный музыкант, продюсер и коллекционер винила Юрий Алмазов именно в Брюсселе приобрел такой нераспакованный «сувенир».

Наш человек в Париже

Прежде чем мы продолжим разговор об эмигрантских путях-дорогах Галича, я позволю себе сделать маленькое отступление и показать вам несколько зарисовок из жизни человека, которого никак нельзя назвать «музыкальным диверсантом». Скорее наоборот, он был нашим «музыкальным резидентом» на Западе.

В далеких восьмидесятых, когда эмигранты были в большой моде, кто-то принес кассету, где неизвестный певец высоким, чуть вибрирующим голосом пел про любовь и ностальгию, пел есенинское «Письмо матери» и про то, как живется русскому парню в далеком и чужом Париже. Несмотря на минимальную аранжировку, звучало все очень искренне и как-то светло. Звали артиста Валерий Винокуров.

Помню, как многие тогда говорили о появлении яркого имени в жанре и отмечали интересные параллели с Вилли Токаревым.

Их альбомы — «Ностальгия» Винокурова и «В шумном балагане» Токарева — вышли в один год — в 1982-м. И оба, не сговариваясь, очень схоже по настроению отразили в своих пластинках восприятие западного мира сквозь призму молодого советского эмигранта.

Я простой деревенский стриж,Нас таких в России немало,Но однажды попал я в Париж,И как в омут меня засосало…

На что заокеанский коллега отвечал:

Я тут в Америке уже четыре года,Пожил во всех ее известных городах,Мне не понять ее свободного народа,Меня преследует за будущее страх…

Но если Токарев, спрыгнув со своих «Небоскребов», взмыл в небеса шоу-бизнеса, то Винокуров после яркого дебюта надолго умолк. И потому я более тридцати лет не мог отыскать никакой информации о нем. Только летом 2014-го мне посчастливилось побывать в гостях у музыканта и узнать все из первых уст.

Валерий оказался в Париже в первой половине семидесятых годов почти случайно. Простой, но безумно обаятельный и симпатичный парень из провинциального Ульяновска, он умудрился познакомиться в родном городе с единственной, наверное, француженкой, которая приехала в местный университет на практику. Вскоре они поженились, и Валера неполных 25 лет переместился из-за железного занавеса прямиком в центр мировой буржуазии.

В Париже он стал работать по специальности — учителем физкультуры и тренером по плаванию, но увлечение всей жизни — песня — не отпускало его. Случалось, тоскуя по родным просторам, он искал лекарства от ностальгии в русских кабаре.

В компании Алеши Димитриевича, Володи Полякова, Зины и Георгия, под их рвущие душу песни хмарь на сердце ненадолго рассеивалась. В 1982 году Валерий Винокуров выплеснул душевную тоску в альбоме «Ностальгия».

Пластинка в багаже дипломатов, моряков и просто туристов быстро пересекла советскую границу и разошлась по коллекционерам.

Жаль, что долгие 25 лет она оставалась единственной в дискографии музыканта, потому и не стало его имя известно так же широко, как имена его заокеанских собратьев с Брайтон-Бич. Хотя рок или фатум, случалось, искушали его свернуть с накатанной колеи и с головой ухнуть в кабацкий омут.

Однажды, оставшись без работы, Валера решил устроиться в русский ночной клуб и отправился на аудиенцию к известной всему Парижу загадочной красавице с русскими корнями, вдове корсиканского мафиози мадам Мартини, которая была хозяйкой кабаре «Распутин», да и множества других развлекательных заведений.

На прослушивании, исполнив несколько песен, певец неожиданно для самого себя выдал мадам стихотворный экспромт:

Увы, но я не Паганини,И не певец на экстракласс,Но все же мне, мадам Мартини,Приятно было спеть для вас!

Эти строчки решили его судьбу. Она взяла молодого исполнителя в труппу «Распутина» и даже положила ему жалованье на десяток франков больше, чем Алеше Димитриевичу. Что уж ею двигало, неизвестно, но только, отыграв пару вечеров на сцене роскошного кабаре, Валерий однажды обнаружил свою гитару в гримерке… без струн.

— Алешка, брат, ну как же так? — кинулся он к старому цыгану.

Тот стал уверять, что это не его рук дело. В «Распутине» действительно труппа была немаленькая, и бортануть конкурента мог кто угодно.

Винокуров не стал искать виноватых и, плюнув на все, ушел в «Звезду Москвы», где, впрочем, тоже долго не задержался. Быть гостем в удалом кабацком разгуле — это одно, но вот самому развлекать подгулявшую публику он не смог и больше уже никогда не возвращался на ресторанную сцену. Разве что в кураже, гуляя на свои с друзьями, мог подняться и заделать на публику пару коронных вещей. И только.

В отличие от Штатов на берегах Сены артистов из третьей волны практически не было, и потому в семидесятые-восьмидесятые годы Валерий был нарасхват.

Благодаря гитаре, песням и легкому нраву его жизнь оказалась очень богатой на встречи с интересными людьми. За сорок лет их было немало. Судьба сталкивала его со многими: Владимиром Высоцким и Мариной Влади, Михаилом Шемякиным и Алексеем Хвостенко, Эдуардом Лимоновым и Михаилом Деминым…

Не с каждым он был знаком накоротке, но о каждом его память сохранила пусть короткое, но всегда очень рельефное, сильное воспоминание.