Ленинградский дневник (сборник) - Ольга Берггольц
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
О Сочихиной сказал:
– Сочинения у нее с некрасовским духом. Она это больше всего Некрасова обожает. Ну так оно и верно, жизнь такая… некрасовская… А вам, извиняюсь, наверно, тоже рамки ставят? Правды-то ведь не пишут. Не думаю, чтоб сами писатели к неправде стремились…
Я была очень выдержанна, хотя две-три либеральные фразы сказала, а он все понял – очень остался доволен беседой.
Женщина идет,и все темнееВслед за ней ложится борозда,И звезда, звезда горит над нею,Ржавый Марс, тяжелая [неженская] звезда…Несытый [Голодный] [Кровавый] Марс горитнад полем…И видно все ясней, все боле(Когда померкнешь ты, когда?) трудаБагровый [Бесплодный] Марс горит над полемВсегда несытая звездаЕще голодная.И вот все явственней, все долеСтоит [Горит] [Встает] несытый навсегдаБагровый Марс над синим [русским] полем,Давно бесплодная звезда.Валдай – родина знаменитых бубенцов.Колыбель бубенцов знаменитыхТех, поющих [звенящих] по-русски, навзрыд,Тех, что могут и петь и рыдать,Валдай – рыдай.
Тот же Митькин говорил:
– Мы все же думаем, что при Ленине было б иначе… Он, конечно, говорил, что можно в одной стране. А вот Бисмарк, кажется, говорил: если уж надо строить социализм, то надо взять страну маленькую, с небольшим народом, – в общем, такую, которой не жалко… н-да… а мы размахнулись на одну шестую часть мира, ну, где ж тут… н-да… Конечно, кто ж против этого строя возражает, но ведь жить-то хочется… н-да… Ну, это верно Миша Калинин говорил, – на ошибках учимся, а может, в маленькой стране и ошибки были бы помене, ну и народу меньше пострадало бы… н-да…
Совершенно просоветский инвалид.
Коля быстро сказал: «Про войну читать люблю».
– Что ж ты, не навоевался? Ведь сам был на войне.
– Ну, кака это война. Я люблю про настоящую, где героизм и подвиги.
[И пока не наступит] конецРасступись-ка, дорога, раздайся,Снова в сердце звучит бубенец.Бубенец серебристый валдайский.Плачет в сердце [песне] моем бубенец,Плачь же в песне моей, бубенец,Бубенец, бубенец, бубенец.
Записи на отдельных листах
Октябрь 1949 года
Предсельсовета Елена Михайловна читает «Говорит Ленинград», – какими словами говорит она мне о нем, – простая женщина, далекая от лит-ры. Я могла бы быть истинно народным поэтом, если б не этот гнет, – и я была им во время войны, и я могу, – могу писать.
Свободы! Свободы от ревности, от любви, от него…
31/Х-49
Были неск. дней в Ленинграде. Уезжала туда на большом подъеме: по-настоящему, по-настоящему пошли стихи, чудесно было с Юрой, – «чудовище» вдруг притихло, и северное сияние полыхало.
В Ленинграде было много суеты, и жизнь текла бессодержательно и в общем мучительно для сердца. Наш день, 26/Х, мы провели хорошо и любовно. На другую ночь вдруг вспыхнул скандал, – я перечла переписанное мною письмо Бычкова, все залило внутри ядом, опять подозрения, опять одна боль. Ночь была ужасной, наговорили друг другу бог знает чего, встали разбитые, измученные, с ясным ощущением трещины, но все же решили поехать сюда.
Перед скандалом приходил Волька, – сказал, что ПБ получила задание – доставить компрометирующие материалы на «Говорит Л-д». Дело в том, что все наше бывшее парт-рук-во во главе с Кузнецовым, Вознесенским и т. д. – посажено. Сначала сняли (это произошло вскоре после смерти Жданова), нам объявили – противопоставление Л-да Москве, без спросу организовали оптовую ярмарку, подделали перевыборы, обогащались за народный счет и т. д. В общем, «отец» выразился – «вроде зиновьевской оппозиции». (?) Отправили их на учебу, – а недавно пересажали всех, решительно всех – «антипартийная группа, связанная с Югославией». Теперь в Л-де массовые исключения из партии, аресты (много у нас в Союзе) – директива – ликвидировать все, связанное с этой группой, в особенности по части идеологии.
И хотя у меня нет ни единого имени из этой группы в моих книгах, а не то что «восхваления» их, хотя красной нитью через все мои стихи проходит идея единения Л-да с Родиной, помощи Родины Л-ду, хотя «Лен. поэма» посвящена только этой идее, – не будет ничего удивительного, если именно меня как поэта, наиболее популярного поэта периода блокады, – попытаются сделать «идеологом» ленинградского противопоставления со всеми вытекающими отсюда выводами, вплоть до тюрьмы. Такой «идеолог» должен быть, и его «сделают». Видимо, уже идет работа.
В день отъезда Юра прибежал из из-тва дико взволнованный и сказал, чтобы я уничтожила всякие черновики, кое-какие книжонки из «трофейных», дневник и т. д. Он был в совершенном трансе – говорит, что будто бы услышал, что сейчас ходят по домам, проверяя, «что читает коммунист», т. е. с обыском. Кроме того, откуда-то запрашивали изд-во, – какие из моих книг, Саянова и Прокофьева – изданы.
Меня сразу начала бить дрожь, но вскоре мы поехали. Ощущение погони не покидало меня. Шофер, как мы потом поняли, оказался халтурщиком, часто останавливался, чинил подолгу мотор, – а мне показалось, – он ждет «ту» машину, кот. должна нас взять. Я смотрела на машины, догоняющие нас, сжавшись, – «вот эта… Нет, проехала… Ну, значит, – эта?».
Уже за Териоками, в полной темноте, я, обернувшись, увидела мертвенные фары, прямо идущие на нас. «Эта». Я отвернулась и стиснула руки. Оглянулась – идет сзади. «Она». Оглянулась на который-то раз и вдруг вижу, что это – луна, обломок луны, низко стоящий над самой дорогой… Дорога идет прямо, и она – все время за нами. Я чуть не зарыдала в голос, – от всего.
Так мы ехали, и даже луна гналась за нами, как гепеушник. Лесной царь – сказка. Наконец мотор отказал совсем – ночью, в 50 км от дому! Идиот-шофер опустил руки. Помогло чистейшее чудо, – Юрка за бешеную сумму уговорил шоферов автобуса, идущего в другую сторону. И вот ночью, одни, в огромном пустом автобусе мчимся среди леса, – сказали им – 35 км, обманули со временем, – едем, и мне все время кажется – не та дорога! Ни я, ни Юрка ночью тут не ездили. Она тянется бесконечно и адски долго. Нервы – как струны. Почти в 2 ч. ночи все же добрались, угостили шоферов, затопили печь в моей комнате, сели перед огнем. Добежали! Навряд ли «они» приедут сюда, если не схватили по дороге. Но ведь может быть!..
Юрка сказал, – «никогда у меня не было такого физического ощущения удушья, смыкающегося кольца вокруг нас».
Легли поздно, спали тяжко, – от всех этих событий, сведений, этой кошмарной поездки, водки, – было ощущение нереальности жизни.
Утром я собрала завтрак, нарядилась, – выхожу к столу, говорю – «здравствуй, Юрик», – и вдруг вижу, что он, глядя в окно, – плачет, навзрыд, тяжко, истерически, и катятся огромные слезы, – и губы дергаются – первый раз в жизни вижу, чтоб так плакал мужчина, – так горько, обильными такими слезами, с такой беспомощностью и отчаянием.
У меня ноги подкосились, – думаю, сейчас скажет, что будет ребенок от Ю., или что-нибудь такое.
А он обнимает меня и плачет, плачет отчаянно.
– Я не могу, не могу, у меня чувство, что тебя уже отобрали от меня, уже разлучили нас. Вот уже руки к тебе протянуты, уже не вырвать тебя. Господи! Все, все, только не это, только не разлука – а я третий день хожу сам не свой и чувствую, – вот она, вот…
Я утешаю его (сразу откуда-то твердость и гордость в душе), а он цепляется за меня, целует мне руки и рыдает, рыдает в голос, страшно, истерически.
«Я здесь, чтобы свидетельствовать…»
фрагменты и подготовительные материалы: вторая часть книги «Дневные звезды»
Я здесь, чтобы свидетельствовать.С вамиПройду весь путь до самого конца,Чтобы кровоточащими словамиСказать о ваших <…> сердцах.Вот, не пугаясь неизбежной муки,По самый локоть я вложила рукиВ раны ваши… <…>В твою таинственную рануВложила слабые персты…Дверь на засов и душу – на засов…Мне не уйти от этих голосов,От этих силуэтов величавых,От этой жизни, горечи и славыМне не уйти…
<1960–1970>Вновь о Главной книге, о современной форме прозы, – о том, что она вечный черновик, записи на полях, дневниковые записи. Последовательность, хронологическая последовательность и логика (хронол.) заменяется здесь последов. и логикой эмоций. Если по лабиринту этому ведет сердце, – читатель будет все понимать.
Страстное желание читателя «выразить себя» (Герцен) – вот современное содержание и современная форма.
Ну так вот пока я и буду писать так – как писала первый отрывок.
Как писать дальше: смешается прошлое, настоящее и будущее, память жизни и предвосхищение ее, раздумья о сегодняшнем дне (здесь будут повторы, возвраты, новое раскрытие уже сказанного).