Нейтральной полосы нет - Евгения Леваковская

А дочь ответила ему явно пренебрежительно, вполоборота:

— С тобой поеду. Хотя… Пусть оставит два!

Ирине вчуже стало обидно за отца. Цыпленку Гинке не мешало бы хоть обернуться. При ближайшем рассмотрении хозяйская дочь не показалась Ирине молоденькой. Молодая, но не молоденькая, да еще старит ее тучность.

Едва ответив отцу, Регина нетерпеливо вернулась к беседе со старшим братом Качинского, кажется, известным адвокатом, сидевшим напротив нее.

— Почему примитив? — спросила она, продолжая, очевидно, прерванную фразу. — Дядя Сема, вы просто завидуете красивым крепким людям! В вас комплекс неполноценности зудит.

Это было сказано со смехом, но старик не принял шутки.

— Это так, Региночка, — серьезно сказал он. — Молод я был, но красив и крепок никогда не был. И разные самбо всегда были не по мне. Но разве я даю тебе из ряда вон выходящий совет? Я советую тебе только одно: не теряй возможности на любое событие кинуть взгляд из Галактики.

— Из Галактики — это скучно, дядя Сема. Надо поближе, надо в руках подержать. — Она подвигала над столом своими гибкими пальцами, словно медленно сжимала, разжимала кулаки, мяла воздух, ловя в пустоте что-то одной ей видимое.

«Ух ты, батюшки! — подивилась Ирина. — А лапки-то хищные…»

— …Мы постепенно, дядя Сема. Слышали анекдотик из детских? «Понемножку, понемножку…» — говорила бонна…

Адвокат рассмеялся.

— Ну, тогда я спокоен. Кстати, где «Плейбой», последний номер, я не видал еще?

— В машине.

— Ну, ну. — Теперь оба они посмеялись.

Регина сама налила себе коньяку, секунду молча подержав налитую рюмку, ни с кем не чокаясь, выпила. В глазах ее возникло сухое, алчное выражение, в истоках которого нельзя было сомневаться, лицо стало грубо-сосредоточенным, она сгорбилась, в отличие от матери, полузаметно обвисла на стуле, она вся сейчас была не здесь, ни до чего, кроме одного-единственного, ей не было дела, она прислушивалась только к ощущению, которое точило ее в эту минуту как нестерпимый голод, неутоленная жажда…

Если б не перламутровые коготки, щупавшие воздух, если б не анекдотик про бонну и соответствующее выражение глаз, Ирина готова была бы ей посочувствовать: вот и богатство, и обожающие родители, и цветение роз за окном, а кого-то единственного нет. И не просто сейчас нет рядом, у них с дядей в шутках — подтекст.

Словно подслушав Иринины мысли, Семен Яковлевич вернулся к своему совету, выразившись на этот раз без обиняков.

— Страховка никогда не мешает, Региночка, — сказал он, задумчиво глядя на почти нетронутую куриную ногу в своей тарелке.

Обед был в разгаре. Ирина сидела близко от старой хозяйки, а та, очевидно, занимала свое привычное место, откуда, как с командной высоты, просматривался весь стол. Старуха следила и за Ириной, предлагая ее вниманию то одно, то другое блюдо, гостья ела исправно — здорово все-таки после холостяцкой кормежки на этакое домашнего приготовления пиршество. Словом, они были друг другом довольны.

Поклонник «Белой лошади» исчез так корректно, что Ирина даже не заметила. Откуда-то слышались негромкие синкопы, несколько пар танцевали. Молодая хозяйка еще пила коньяк, но пьяна не была, ей принесли уже третью чашку черного кофе. Сплетя пальцы, она положила локти на стол.

— …да, страхуюсь, — ответил ей адвокат. — Больше всего опасаюсь внезапностей и от них страхуюсь. Ну вот, например. Возможна встреча с человеком, с которым в давние времена у меня было столкновение. Я не знаю даже, помнит ли он о том, что столкнулся именно со мной, но я буду действовать так, как будто бы он помнит. Поняла?

Она не хотела понимать. Она оторвалась от адвоката, советы которого ей были не впору, и вломилась в разговор матери с Качинским-младшим. Младший дядька ее выглядел ненамного старше племянницы, и Ирина снова подумала, что женщина эта не так уж молода, наверняка ей за тридцать.

— Леня, а ты слышал, что нас ограбили? — спросила она, навалившись тяжелой грудью на сплетенные руки.

— Все слышал, Региночка, все знаю! И что компас украли, и что нашел компас красавец милиционер, и что, найдя компас, он потерял свое сердце. Так?

— Когда дядя Сема успел! — поразилась Регина, но вся расцвела, заискрилась. Вот это ей хотелось слышать, а не призывы к какой-то страховке.

— А что, действительно красив? — с ленивым любопытством осведомился Леонид Яковлевич. — Но на публику-то его уж, наверное, нельзя?

— Можно! — Регина играючи, как маленькая девочка, показала ему язык. — Вполне даже можно. Он по-английски говорит.

— Ну, сдаюсь! — Качинский-младший развел руками. — Такого милиционера только ты и могла обнаружить.

Хозяйка заметила, что Ирина покончила с едой. Старуха все замечала.

— Сандро, — окликнула она мужа, — пока подадут кофе, покажи нашей гостье сад.

Хозяин тотчас поднялся. Ирине ничего не оставалось, как встать вслед за ним, хотя, по правде сказать, ей больше хотелось бы посмотреть, а если удастся, то и послушать художника. Однако художник, подхватив, как вещь, какую-то бесцветную даму, отправился танцевать.

Ирина с хозяином вышла на просторную пустую террасу и не пожалела, что ее увели. За столом почти все, кроме хозяек, молодой и старой, курили. Здесь широкие разноцветные окна были настежь, за окнами буйно пахли бесчисленные маленькие белые розы. Иные уже осыпались, и подножья кустов белели в вечернем воздухе, словно припорошенные снегом. Так же ослепительно белы, зрели на ветках новые бутоны. За розами теснилась сирень. Недавно и она цвела-бушевала, на кустах осыпалось великое множество бурых, дозревающих в семена гроздьев.

— Обрезать надо, — машинально посоветовала Ирина. — Как хорошо у вас тут!

— Хо! — удивился хозяин, наверное, впервые за весь день оглядев Ирину. — Вы в хозяйстве понимаете? У вас тоже дача?

«О муже не спросил. Раз приехала одна, подразумевается — мужа нет».

— Ни дачи, ни детей, — сказала Ирина, отнюдь не пытаясь окрасить ответ веселым колером. — Но я люблю всякую зелень, и у меня есть друзья за городом. От них и знаю ваш сельскохозяйственный календарь.

Наверное, беззащитная правдивость ответа расположила к ней хозяина.

— Я-то ничего не знаю. Садовник знает, — отмахнулся он от роз, от сирени. — Мое дело — деньги, машины, путевки… Садитесь! — Он пододвинул Ирине соломенное плетеное кресло, себе — второе, первый сел. Но во фразе о деньгах и путевках мелькнул некий оттенок, и так они уселись друг против друга, овеваемые розовым духом, под незатейливую вечернюю песенку какой-то птички, два весьма пожилых человека, чем-то взаимно расположенные.

— Вы жалеете, что у вас нет детей? — грубо, совершенно в соответствии со всем своим обликом, спросил хозяин. Ирина, слава богу, вспомнила его отчество — имя подсказала старуха.

— Да, жалею, Александр Христофорович, — так же в лоб ответила она. — Неудачно сложилась жизнь. Близкий мой в войну погиб. От любого-каждого рожать не станешь.

Они разговаривали, как двое мужчин, как два пассажира, случайно встретившиеся за столиком вагона-ресторана. Такие разговоры, известно, чреваты откровенностью.

Хозяин задумался, постукивая толстыми волосатыми пальцами по столу, но и стол был, соломенный, глушил звуки. Сидел он развалясь, как купчик, колени врозь, но в его топором сработанном лице вблизи Ирина обнаружила не только обычную усталость, пусть даже и усталость лет. Была в нем затаенная горесть, и в который раз за жизнь Ирине подумалось: не у каждого свое счастье, у каждого своя печаль.

Ну, а у этого богатого, сильного, влиятельного, с несомненно любимой семьей — какая душевная язва? Конечно, только душевная. Здоровья наверняка не занимать стать. Ни седины в густых волосах, ни лишнего жира. Такие на его родине не охнут, через сотню перешагнут…

— Ну, а почему уж так-таки нельзя от любого-каждого? — с внезапной надеждой вдруг спросил он. — Ну, пусть он не ай-яй-яй. Ну, пусть муж не подарочек, так зато будет ребенок. Как же без ребенка? Вы простите, как вас звать?

— Ирина Сергеевна, — подсказала Ирина. «Ну вот и открылся твой ларчик, бедный ты человек. Не нужен тебе ни стол, который от яств ломится, ни песенки магнитофона, ни знаменитый художник. Внука тебе надо…»

Но, поняв это, Ирина легко и не на циничной волне для себя одной продолжила свою мысль: почему же его нет, внука?..

Часы на стене, веселые ходики с кукушкой, отбивали минуты-километры их случайной встречи. Постукивает на стыках поезд, сейчас разойдутся два человека по разным станциям…

— Гинка… Цыпленок, — проговорил он с нежностью необычной.

Ну, конечно, он видит не рано расплывшуюся женщину, от которой уходит молодость, он видит ее такой, какая она была, — прелестный, пухленький ангелочек.

А ангелочек вполоборота и довольно раздраженным тоном отвечал отцу, и это тоже понятно. Она, наверное, не глупа, понимает, как смешно звучит этот «цыпленок». Она, наверное, и образованней его: такой папа всю жизнь положит, лишь бы вырастить свое детище по максимуму, а теперь детище, чего доброго, стесняется его грубости, его неправильной речи…