Провокатор. Роман Малиновский: судьба и время - Исаак Розенталь

В этой информации не все точно: в действительности многие из собравшихся были настроены против ленинцев; Малиновского, несмотря на все его красноречие, прерывали. Выступившие в прениях А.В.Луначарский, Г.А.Алексинский, Павлович (М.Л.Вельтман) обвинили его в расколе фракции и в стремлении делить рабочих «на овец и козлищ»; для раскола, утверждал Алексинский, не было никаких серьезных оснований, что вполне доказано только что произнесенной речью Малиновского. Слушая их выступления из-за кулис, Малиновский плакал навзрыд, но в заключительном слове, вытирая глаза, подтвердил большевистскую позицию, заявив, что депутаты-большевики выполняли свой долг пе-1>ед рабочим классом, и большинство «сознательных рабочих» эту позицию одобрило[401].

Выступил Малиновский и на собрании Парижской большевистской группы, а затем — также в присутствии Ленина — на IV съезде Социал-демократии Латышского края в Брюсселе по 2-му пункту повестки дня «Русские дела и думская фракция»[402].

И еще одно далеко не ординарное поручение Ленина «выполнил» Малиновский в Париже: посетил знаменитого разоблачителя провокаторов В.Л.Бурцева. Само это поручение явилось знаком исключительного доверия, так как незадолго до поездки в Париж Ленин получил из Вены от Бухарина тревожное письмо с длинным перечнем слухов, касавшихся Малиновского. Речь шла о старых подозрениях 1910–1911 гг., но серьезность положения заключалась, по мнению Бухарина, «в страшной распространенности слухов» — о чем он впервые узнал из беседы с Шером 12 декабря 1913 г. — в то время как сам Малиновский, несомненно, зная, что его подозревают, не потребовал хотя бы негласного расследования[403]. Усилившиеся сомнения Бухарина не заставили Ленина изменить свои планы. Не произвела на него впечатления и информация газеты «Речь» о странном разгроме квартиры Малиновского, что Шер в том же разговоре с Бухариным квалифицировал как «товарищеский обыск» (в чем он ошибся: это была московская квартира, нанятая на имя Малиновского для редакции «Нашего пути» и московского отделения «Правды»; Малиновский там не жил и своих личных вещей и бумаг не держал)[404].

Парижская встреча Малиновского с Бурцевым явилась продолжением прежних контактов с ним большевиков. Еще в 1909 г. приехавшие в Париж из Петербурга И.П.Гольденберг и А.П.Голубков советовались с Бурцевым по поводу подозрений против секретаря Петербургского комитета РСДРП Ю.О.Серовой[405]. Сразу после Пражской конференции ленинский ЦК постановил создать комиссию из трех лиц для расследования дел о провокации в рядах РСДРП. С этой целью также было решено прибегнуть к помощи Бурцева[406]. В первую очередь имелось в виду разобраться в подозрениях насчет старого члена парижской группы большевиков Якова Житомирского, — они появились в 1910 г., назвал его как возможного провокатора приехавший за границу бывший чиновник департамента полиции Л.П.Меньшиков. По-видимому, предполагалось снова поднять вопрос и о приятеле Житомирского, бывшем члене ЦК РСДРП и Большевистского центра Викторе Таратуте, заподозренном еще в 1908 г., но в 1910 г. оправданном межфракционным судом.

18 апреля 1912 г. Ленин направил Бурцеву письмо, удостоверявшее, что по соглашению с ним ЦК сформировал комиссию в составе Бурцева, Николая Васильевича (Н.И.Сапожкова-Кузнецова) и Юрия (А.А.Бекзадяна)[407]. Все они жили, как и Бурцев, на положении эмигрантов в Париже. Но когда Бурцев обратился от имени этой комиссии к действовавшей там же аналогичной комиссии, состоявшей из меньшевиков, впередовцев и примиренцев, с просьбой выдать ему материалы и документы по делу «о центральной провокации в РСДРП», меньшевики ответили отказом. Отказ мотивировался тем, что название Центрального Комитета присвоено «ленинской группой», которая не пользуется доверием «огромного большинства партии». Уполномоченным-большевикам предлагалось войти в состав существующей уже комиссии с тем, чтобы она стала общепартийной, на что большевики не пошли[408].

Нежелание действовать совместно с меньшевиками даже в борьбе с провокацией вписывалось в логику реализации решений Пражской конференции. В литературе можно встретить утверждения, будто тем самым облегчалось пресечение действий полицейской агентуры[409]. Факты этого не подтверждают. С другой стороны, обращение к Бурцеву говорит о том, что ленинский ЦК не намеревался пренебрегать опытом, которым располагали по крайней мере силы, считавшиеся нейтральными. Опыт и информированность Бурцева в этой области были уникальными, с 1906 г. по 1914 г. он сумел разоблачить несколько десятков провокаторов, а разоблачение Азефа снискало ему непререкаемый авторитет[410]. Но Бурцев, видимо, не понял причин взаимной нетерпимости большевиков и меньшевиков, и реальное сотрудничество тогда не получилось.

Теперь, в начале 1914 г., была предпринята вторая попытка. Перед этим Бурцев присутствовал на том собрании, где «знаменосец чистого большевизма» выступал с докладом. О неожиданном визите Малиновского Бурцев впоследствии дважды давал показания Чрезвычайной следственной комиссии (1 апреля и 1 июня 1917 г.) — многословные и несколько путанные. Сходится лишь то, что Малиновский явился с письмом от Ленина, в котором Ленин рекомендовал его как члена ЦК, и что главным предметом разговора были подозрения, касавшиеся опять-таки Житомирского.

В первый раз Бурцев показал, что, начав «интимную» беседу издалека, в ходе ее он по собственной инициативе назвал имя Житомирского, и Малиновский «этим заинтересовался». Из показаний, данных второй раз, явствует, что в письме Ленина было прямо сказано, что Малиновский интересуется делом Житомирского. В первый раз Бурцев говорил о комиссии из двух эсдеков во главе с ним — Бурцевым, безотносительно к визиту Малиновского, из чего можно понять, что имелась в виду комиссия 1912 г. Однако в июне 1917 г. Бурцев утверждал, что о постановлении ленинского ЦК назначить Бурцева председателем комиссии по расследованию деятельности Житомирского говорилось в том письме Ленина, с которым приехал Малиновский, и, следовательно, речь шла о новой комиссии.

Впрочем, Малиновского интересовали, помимо Житомирского, вообще сведения о провокаторах, и состояние его во время разговора было «тревожное». Когда Бурцев выразил сожаление по поводу того, что члены Государственной думы не борются с провокацией, Малиновский, спохватившись, «возразил, что это такая гадость, что не хочется даже к ней прикасаться». Правда, он мог бы при желании записать в свой актив речь 30 октября 1913 г. в защиту спешности запроса о провокации, приведшей к аресту социал-демократических депутатов II Государственной думы, — эта речь еще выше подняла его авторитет среди рабочих.