Гончие смерти - Антон Грановский

Глеб вдруг нахмурился.

– Может, хватит уже этой галантной чепухи? – поинтересовался он. – Через пару часов нам нужно двигаться дальше, и я хочу, чтобы вы хорошенько отдохнули.

Рамон улыбнулся.

– Не волнуйтесь, мой друг. Один взгляд этой девушки способен взбодрить лучше, чем два часа самого крепкого и здорового сна.

– Однако два часа сна тебе тоже не помешают, – возразил Глеб. – Ложись спать, Рамон, а в гляделки с травницей поиграешь потом.

9

Через два часа, отдохнув и вздремнув, устроили ужин. Костерок, разведенный Лесаной в углублении и укрытый от ветра камнями, дружелюбно потрескивал, бросая на лица беглецов рыжеватые отблески.

– Хорошо, – выдохнул Рамон, протягивая дрожащие руки к костру. – Тепло. И никаких снов.

– Поедим, будет еще лучше, – заверил его Хлопуша. – Погоди, пока щуки остынут. Набьешь себе брюхо свежей рыбой, запьешь шербой – вот тогда и поверишь, что ты уже не в узилище, а на свободе. А то вид у тебя до сих пор пришибленный.

Толмач усмехнулся, но ничего не сказал.

– У нас в Иноземье рыба тоже хороша, – включилась в разговор Лесана, разглядывая выложенных на листья вареных щук. – Но мы редко ловим ее.

– Это почему же? – удивился Хлопуша.

– Это очень опасно. Лесной живности много, и ее легко добыть, но в реки мы заходим с величайшей осторожностью. Говорят, что они текут к нам из самой Нави. Там, в мрачном царстве мертвых, они берут свои истоки.

– Ужас, – хмуро проронил богатырь. – Вам не позавидуешь. Клянусь бараньей лопаткой, в мире нет ничего вкуснее жареного осетра и соленой семги. Да что там семга – от простой селедки, коли положить ее на хлеб да приправить зеленым лучком, брюхо так заурчит, будто в нем поселились скоморохи со своими дудками и свирелями.

Лесана протянула руку к рыбе, отщипнула кусочек мяса от щучьего бока, поднесла его к губам, чуть-чуть помедлила, а потом положила на язык.

– Рамон, – обратился к толмачу Хлопуша, – как же ты теперь будешь спать?

– О чем ты? – хрипло пробормотал черноволосый толмач.

– После Мории ты должен бояться сомкнуть глаза. А ну как тебе снова приснится кошмар?

– Хлопуша, отстань от него, – осадил здоровяка Глеб.

– Да мне просто интересно. Я ведь не со зла спрашиваю. И не затем, чтоб…

– Тихо! – воскликнула вдруг Лесана, и в голосе ее было столько тревоги, что все мгновенно замолчали.

Секунд двадцать беглецы вслушивались в звуки леса, затем Лесана негромко проговорила:

– Я слышу чьи-то шаги.

– Шаги? – прошептал Хлопуша, вытаращив на Глеба глаза.

Лесана кивнула:

– Да.

– Я тоже их слышу, – сказал Глеб. – И шаги эти очень странные.

– Как это? – не понял Хлопуша.

– Живые люди так не ходят, – ответил Глеб сквозь зубы и взялся за кряж меча.

Он вытянул меч из ножен и поднялся на ноги. Хлопуша и Лесана сделали то же самое. Рамон остался сидеть на траве, у пылающего костерка, но выпростал из-под куртки руки и взялся за конец головни.

– Кем бы ни были эти твари, они идут сюда, – сказал Глеб. – Смотрите вон на тот куст. Они выйдут из-за него.

Все повернули туда головы. Несколько секунд прошло в напряженном молчании, а затем Хлопуша воскликнул:

– Вот они!

Беглецы ожидали увидеть все, что угодно, – зверей, чудовищ, невиданных тварей. Они были готовы ко всему, однако существа, вышедшие из леса, поразили их воображение и заставили оцепенеть от ужаса.

Существ было четверо, так же, как беглецов. Они были совершенно голые, а кожа их была смертельно бледна и покрыта то ли каплями воды, то ли бесцветной слизью.

Шли они, спотыкаясь и покачиваясь, будто впервые пробовали свои ноги в деле. Трое существ были мужчинами, а четвертое, самое низкое и худое, – женщиной. Однако самым ужасным были их головы, лишенные волос и… лиц! Там, где полагалось быть лицам, у странных созданий была лишь гладкая кожа, и кожа эта постоянно подергивалась, будто под ней копошились невидимые насекомые.

Хлопуша разомкнул спекшиеся от страха губы и пробормотал:

– Это… это…

– Это мы, – договорил за него Глеб.

После слов Глеба все стало очевидно. Перед беглецами стояли их копии, голые, беззащитные, дрожащие на ветру и – безликие. Словно неведомый скульптор, создав двойников Глеба, Хлопуши, Рамона и Лесаны, забыл нарисовать им лица.

Фигуры остановились в десяти шагах от костра.

– Клянусь свиным желудком, этот громила справа похож на меня, – пробормотал Хлопуша. – Однако я не такой пузатый.

Лесана тронула Глеба за руку и прошептала:

– Что будем делать, Первоход?

Глеб, не отвечая, выставил перед собой меч и шагнул к голой четверке. Шаг… Другой… И вдруг пальцы его разжались, меч упал на землю, а сам Глеб схватился ладонями за лицо и застонал.

Лесана двинулась было к нему, но Глеб отрывисто выкрикнул:

– Нет! Не подходите!

Травница послушно остановилась. Лицо Глеба мучительно искривилось от боли, словно его стянули невидимые струны.

– Дьявол! – сдавленно пробормотал Глеб и вдруг закричал.

Нос Первохода стал стремительно уменьшаться, а на гладком лице двойника Глеба, стоявшего от него в нескольких шагах, так же стремительно вырастала выпуклость, которая все больше становилась похожей на нос.

– Что нам делать? – в отчаянии вскрикнула Лесана. – Скажи, Первоход!

– Стойте… не шевелитесь… – прохрипел он.

Нос Глеба исчез, и на его месте теперь была совершенно гладкая кожа. Выпуклость на лице голого двойника, наоборот, заострилась, в ней с легким щелчком прорезались ноздри.

Глеб с трудом развернулся и сделал шаг прочь от жуткой четверки безликих тварей, но вдруг остановился, вскинул руки к лицу и застонал:

– Мои… глаза…

Стон этот был полон такого ужаса, что Хлопуша и Лесана попятились. Глеб на мгновение отнял руки от лица, и Лесана увидела, что глаза его стремительно западали в глазницы и затягивались белесой пленкой.

– О, боги! – крикнул, разглядев это, Хлопуша. – Что же это такое?

Глеб, крича от боли, попытался разорвать пленку ногтями, но багровые царапины тут же зарастали снова. Вдруг крик его оборвался и превратился в мычание, и Хлопуша с Лесаной увидели, что и губы Первохода срослись и стали выцветать.

Лесана что-то яростно выкрикнула на своем языке, подняла меч и стремительно зашагала к двойникам, но не успела пройти и трех шагов, как рухнула на траву и забилась, крича от боли и царапая пальцами лицо.

Хлопуша, не сознавая, что делает, бросился ей на помощь, но лицо его ожгло ледяным огнем и скрутило судорогой. Боль была столь яростна, что сознание Хлопуши помутилось, а ноги его подкосились. Секунду спустя он уже лежал рядом с бьющимися на земле и стонущими от невыносимой боли Глебом и Лесаной.