Царь Гильгамеш - Дмитрий Володихин

Невидимый больной зуб неожиданно напомнил о себе, как никогда прежде: глубокая черная тоска вмиг сменила прежнюю тревогу. Будто сумерки пали, и воцарилась полночь… Тьма обрела глубину. Господи, какое испытание грядет?

Жаркая, сырая ночь. Тяжело дышать. Стояла тишь, ветры угомонились, и полное безветрие царило над городом. Дорт взглянул на эбиха неприязненно. Настолько неприязненно, насколько позволял его чин. Бледное и неровное пламя светильников едва позволяло разглядеть черные мешки под глазами у сотника. Асаг отметал про себя: самый юный из старших офицеров гарнизона, по молодости попадает в караул через день или через два дня. После того как все закончится, надо бы проделать вторую дырку в заднице тысячника Хегтарта. Бережет дружков своих, стариков, пес…

Дорт доложил ему, так, мол, и так, все тихо, солдат проверяли, на постах не спят.

— Когда проверяли?

— В полночь, отец мой эбих.

— Идем, сотник. Сделаем это еще разок.

Дорт взял было тяжелый каменный светильник, зажег фитилек.

— Не суетись, сотник. Не делай своим солдатам легче.

— Да, отец мой эбих…

В фиолетовой мути, которая становится одеянием ночи на полдороги между полночью и рассветом, огонек лучше медного гонга расскажет об их приближении лучникам, стоящим на постах.

Асаг и Дорт отправились в обход по крепостной стене. Первый из часовых действительно не спал. Всего их должно быть семь в форте и десять в самой крепости. Пошли дальше.

— Сотник, не правда ли, хорошо получить от отца по наследству глину и таблички, а не копье и кожаный доспех с бляшками… Шарт берут от государя столько же земли и серебра, сколько и мы с тобой. Но сейчас все они спят. Что скажешь?

Асаг спиной почувствовал невысказанный ответ офицера: с таким, эбих, дерьмом, как ты, в неурочный час шататься по стенам — и впрямь пожалеешь… Но отец Дорта был, кажется, тысячником, а дети реддэм любят превосходить своих отцов. Этот, наверное, еще в училище мечтал стать эбихом, выбиться в лугали. Ну, на худой конец, в энси. Правильно. Асаг и сам испечен из той же муки. Он бы ответил, мол, шарт хоть и спят спокойно, зато мы спим с их бабами. Бабы нас любят горячее…

— Зато бабы нас больше любят, отец мой эбих!

— Молодец, сотник. Порадовал дурака-начальника. Я бы не явился к тебе сегодня, если бы, говенная дырка, не ждал, неприятностей. А больше всего бабы любят пехоту ночи. Это уж ты запомни твердо.

…Второй тоже не спал. Дорт неожиданно спросил:

— Не знаешь ли, отец мой эбих, кто и за что прозвал их пехотой ночи? Они лучше бьются под луной, чем под солнцем?

— Под собачьей задницей, сотник. Им все равно, когда биться, в какой сезон, на земле или на воде, против людей или против слуг Падшего. Да им хоть трупы заново резать. Уж тем более не важно, днем они, вечером, утром или ночью исполняют службу копья.

— Тогда — почему, отец мой эбих?

Лучше бы ты спросил, офицер, какие неприятности сулит нам сегодня мэ. Для дела полезнее. Или о бабах спросил бы, чем так нравятся им черные пехотинцы, Асаг хотел было послать его за болотной лихорадкой, но раздумал. Сколько парню солнечных кругов? Двадцать? Двадцать два? Реддэм служат с пятнадцати. И здесь, в Баб-Алларуаде, на полночном валу, он уже видел и кровь, и смерть, и сам дрался… Говорят, как надо дрался. Наверное, бывало, раза по три-четыре за солнечный круг. Такое неспокойное место. А может быть, жопа ослиная, сидел ты, сотник, в глухой осаде на отдаленном форте, в степи, вокруг бесились кочевники, а ты считал пригоршни зерна и молился, чтобы помощь прислали вовремя. А солдаты молились на тебя, потому что ты был там за старшего и ты им всем обещал: будет подмога, обязательно будет. Ты много чего видел, сотник, только красивая и высокая жизнь прошла мимо тебя. Ладно, послушай кое о чем оттуда.

— На всех табличках из Дворца и от его шарт этих называют черной пехотой. Или просто черными. Видел?

— Да, отец мой эбих.

— Пехотой ночи их называют многие, да любой кусок собачьего дерьма в Царстве их так зовет… Но никогда от имени государя не придет сюда приказ, в котором были бы слова «пехота ночи»… Вот же жопа ослиная! Тебе никогда не казалось это странным?

— Не знаю, отец мой эбих.

— Об одной истории мало кто помнит, сотник. Я служил при Донате III, теперь служу при царях-братьях… Те, кто взял копье в один солнечный круг со мной или даже кругами пятью раньше, не знают, не помнят, не ведают… Уггал Карн служил еще при Донате II. Он знает, но говорит: мол, все стали забывать очень быстро. «Не хотели помнить», — этот стручок говорит. Уже в тот солнечный круг, когда от получил чин энси, мало кто знал… Мне самому рассказал Лаг Маддан. А ему, старому волчине, — восемь десятков солнечных кругов. Его рука взялась за копье еще в смутную пору. «Суд Творца над землей Алларуад лишился милосердия. Была гроза и великая неурядица…» — Ну, жопа ослиная, знаешь, как говорят про такие времена. Царь Маддан-Салэн, покуда не добился своего, раза три или четыре чуть было не выкинул свою голову в болото, а другими головами заплатил без счета…

— Не зря его зовут Человек Жестокий, отец мой эбих.

— Люди помнят его жестокость, хотя в исторических канонах, жопа ослиная, его никто так не именует. Человек Жестокий? Никогда. Восстановитель, Маддан-Салэн Восстановитель, и все. В канонах о той истории нет ничего. Даже в дворцовых архивах… Ни единой таблички за вторую седмицу месяца тасэрта в солнечный круг 2444-й от Сотворения мира! За двести солнечных кругов до того — есть! Даже за восемьсот солнечных кругов — и то есть кое-что… Я когда-то полазил там, полазил не хуже камышового кота, но сам не сумел разобраться. В ту пору я уже был эбихом, но архивные шарт все равно не нашли мне ни строчки об этом. Как видно, мало оказалось моего чина, чтобы знать кое-какие секреты… Макнули мордой в дерьмо, крысы. Вежливенько так макнули. Так вот, сотник. Маддан-Салэн — странный человек. Жестокость он проявлял много раз. Спаси Творец нас с тобой от такого. Но он не был злым… злобным царем. Скорее в нем было слишком много доброты.

— Жестокий добряк? Не понимаю, отец мой эбих. Разве такое бывает?

— Может быть, он слишком любил Царство. Послушай, сотник, дела шли худо. Тогда стоял мятеж. Такой же, жопа ослиная, как только что. Но удачи они себе добыли гораздо больше. Началось, как водится, в крае Полдня, гнилое место, все дело замутили суммэрк. Так вот, они вошли в Баб-Аллон. Они взяли весь город, кроме Лазурного дворца и Заречья… Ты бывал в столице?

— Нет, отец мой эбих…

— Великая река Еввав-Рат, эта бешеная канава, делит город на две части. Одна — старая, богатая, она и побольше. Там — Лазурный дворец. Другая, к Заходу от Еввав-Рата, и есть Заречье, она поменьше и победнее. Маддан-Салэн стоял там с последним войском своим, с черной пехотой и другими верными. Со всех сторон его подкусывали вражеские отряды, как голодные шавки, встретившие раненого льва. Переправиться и отбить Старый город Маддан-Салэн не мог. Сил не хватала То ли ему не везло… Его били, били и били. Не знаю, как такое может быть, сотник. Да жопа ослиная! Не вижу причин, чтобы слабый народ взял верх над сильным… Царство лежало с переломанным хребтом и должно было, по всему видно, издохнуть. Вдруг все переменилось. Враз. Наоборот, царь принялся громить всех, и никто не смел противостоять ему. За одну ночь, сразу после того, как Еввав-Рат вошел в берега, черные переправились на другую сторону, дрались до рассвета и более того…