Повести - Владимир Кунин

- Нет, АСУП - это автоматизированная система управления. Наше министерство такие курсы организовало и… Я же диспетчер на заводе. Вообще-то - старший диспетчер. Но это только название. А так… Меня и послали. На три недели.

- А что такое - диспетчер на заводе?

- Ну, есть график прохождения заказов. Смежники недопоставили - план летит вверх тормашками. Звонишь, требуешь, просишь, умоляешь. Ты кричишь, на тебя кричат.

- Вы кричите? - слышно было, как Нина Елизаровна рассмеялась.

- Пожалуй, вы правы. Больше на меня кричат.

Бабушка тоскливо уводит глаза в потолок и почти перестает слышать голоса из большой комнаты.

И возникают в ее полуживой голове свои тайные воспоминания.

Ни цвета, ни звука.

Когда это было?.. И было ли?..

…В следственном кабинете, на столе у Друга, лежит портрет члена правительства Булганина, проколотый настоящей юбилейной медалью Дедушки.

Друг сидит за столом, а его помощник, молоденький чекист, стоит около Бабушки, сидящей по другую сторону стола. Он подает ей листы протокола допроса, и Бабушка, с глазами, полными слез, аккуратно подписывает каждый лист с одной и с другой стороны.

Друг встает, одобрительно гладит Бабушку по плечу и выходит из кабинета.

Помощник Друга садится на место своего начальника и нажимает кнопку. Двое конвойных под руки вводят Дедушку. Он - в тельняшке, покрытой бурыми пятнами высохшей крови. Лицо опухло, один глаз не открывается, передние зубы выбиты.

Помощник Друга трясет перед разбитым лицом дедушки портретом Булганина с настоящей медалью и показывает листы протокола, подписанные Бабушкой.

И тогда Бабушка хватается за голову, падает перед Дедушкой на колени и, рыдая, целует ему руки в наручниках.

Дедушка пытается отшвырнуть ее ногой, но сил у него не хватает, и он просто плюет Бабушке в лицо…

Бутылка шампанского почти выпита, стол являет собой все приметы закончившегося завтрака, а между обшарпанным комодиком красного дерева и диваном стоят Нина Елизаровна и Евгений Анатольевич.

Евгений Анатольевич обнимает Нину Елизаровну, целует ее лицо, шею, глаза, руки…

- Женя, ну это просто смешно в нашем возрасте, - жалобно бормочет Нина Елизаровна, даже не пытаясь отстраниться. - Когда вы первый раз пришли в наш музей…

- Ниночка! - задыхаясь говорит Евгений Анатольевич. - Мы уедем ко мне. У нас тепло, море рядом…

- Вы сошли с ума, Женя! - печально возражает Нина Елизаровна.

- Господи, я же мог не пойти в этот музей!.. - с мистическим ужасом восклицает Евгений Анатольевич. - Но ведь пошел же! Значит, есть Бог на свете!

- Женя…

- А летом-то у нас как, боже мой! Мне от завода участок давали - я все не брал, не брал…

- Женя, не мучайте меня. Какой участок? О чем вы говорите?

- Нина… Уедем, Ниночка!

- А мама? А девочки?

- И маму с собой! Она там поправится. Будем выносить ее в садик. Там цветы…

- Да ну вас к черту, Женя! Зачем вы меня терзаете…

- Я?! Да я умереть готов…

- Ну что вы, родной мой!.. Что вы такое говорите!.. Я так от этого отвыкла, так уже было успокоилась, а вы…

- Милая! Милая!.. Любимая моя… Евгений Анатольевич нежно целует Нину Елизаровну и никак не может расстегнуть верхнюю пуговичку ее платья.

В помощь Евгению Анатольевичу она сама расстегивает две верхние пуговички и расслабленно шепчет:

- Женя, ну что ты делаешь?.. Я же тоже живой человек…

- Ниночка…

- Ну, подожди, подожди… - не выдерживает Нина Елизаровна. - Господи, там же мама за стенкой! Ну, подожди, я постелю хотя бы!

Она выскальзывает из обьятий Евгения Анатольевича, достает из шкафа постель, быстро расстилает ее на диване, сбрасывает с себя платье-халатик и ныряет под одеяло.

Ошеломленный быстротой ее действий Евгений Анатольевич три секунды стоит столбом, а потом, потрясенный, еще не верящий в свое счастье, сбрасывает туфли и начинает лихорадочно стаскивать с себя брюки, нелепо прыгая на одной ноге.

- Что мы делаем, что мы делаем… - закрыв глаза, шепчет Нина Елизаровна и снимает колготки под одеялом. - Помоги нам, Господи… Прости меня, дуру старую!

- Ниночка-а-а!.. - воет от нежности Евгений Анатольевич.

Оставшись в пиджаке, рубашке и туго завязанном галстуке, но без штанов, а только лишь в длинноватых ситцевых трусах с веселенькими желто-синими цветочками, Евгений Анатольевич с сильно поглупевшим лицом бросается к дивану…

…но в это мгновение из бабушкиной комнаты раздается мощный удар корабельного колокола:

Бом-м-м!!!

И сразу же, в незатухающем гуле от первого удара, звучит второй, еще более мощный и тревожный:

Бом-м-м!!!

- О, черт побери! В кои-то веки! - в ярости вскрикивает Нина Елизаровна и спрыгивает с дивана в одной коротенькой комбинации.

Она врывается в бабушкину комнату, захлопывает за собою дверь, и оттуда раздается ее отчаянный крик:

- Ну что?!! Что? Что?! Что тебе еще от меня нужно?!

Евгений Анатольевич в испуге бросается натягивать на себя брюки. Потом, в криво застегнутом платьице, в старых стоптанных шлепанцах, она провожает Евгения Анатольевича и уже в дверях говорит ему тусклым, бесцветным голосом:

- Ну, не судьба, видно. Не судьба. Наверное, не для меня уже все это.

- Ниночка…

- Может быть, так оно и к лучшему.

- Нина, послушайте…

- Идите, Женя. Идите.

- Нина! Но ведь я вас…

- Господи… На какую-то секунду бабой себя почувствовала! И здрасте, пожалуйста… Идите, Женя. Видать, не получится у нас с вами романчик. Идите.

Она открывает входную дверь, прислоняется к косяку и смотрит, как раздавленный Евгений Анатольевич спускается по ступенькам.

- Эй, Евгений Анатольевич…

Он замирает, резко поворачивается к ней. В глазах у него сумасшедшая надежда, что она позовет его обратно.

Но Нина Елизаровна желчно усмехается и говорит:

- А вам очень к лицу эти ваши трусики с желто-синими цветочками, - и медленно закрывает дверь.

Она возвращается в большую комнату, оглядывает стол с двумя приборами, остатки сыра, две чашки из-под кофе, недопитое шампанское, два бокала и пять маленьких бледных роз в старом хрустальном кувшинчике.

Потом туповато разглядывает свой диван с непорочной постелью, выливает остатки шампанского в бокал и не торопясь выпивает его до последней капли.

Она ставит бокал на стол и распахивает дверь бабушкиной комнаты.

Бабушка настороженно смотрит на дочь.

- Ну, давай теперь спокойно: что тебе было от меня нужно? Объясни: зачем ты меня звала? Я тебя час тому назад накормила. Перестелила. Судно у тебя чистое. Сама ты…

Нина Елизаровна подходит к постели матери, резко сдергивает с нее одеяло. Тоненькие синеватые ножки с уродливыми старческими ступнями еле выглядывают из под длинной холщовой ночной рубашки.

- Сама ты совершенно сухая! Все у тебя в порядке! - Нина Елизаровна даже не замечает, что начинает повышать голос: - Что тебе еще от меня было нужно?!

Бабушка зажмуривается и в испуге поднимает правую руку, прикрывая лицо. Этого Нина Елизаровна не выдерживает.

- Ты что закрываешься?! - уже в полный голос возмущенно орет она. - Ты что закрываешься, комедиантка старая?! Тебя что, кто-нибудь когда-нибудь бил? Когда-нибудь хоть в чем-то упрекнул? Ты почему закрываешься? Ты всю жизнь жила так, как тебе этого хотелось! И меня заставляла жить, как т е б е это было нужно! Это ты развела меня с Виктором! Ты не хотела его у нас прописать! Ты его сделала моим приходящим мужем! Помнишь?! А ведь Лидке уже четыре года было! Пусть он дурак, фанфарон, но он был отцом моей дочери, твоей внучки! Моим мужем, черт тебя побери! Может быть, я еще из него человека сделала бы! Нет!!! Как же! Тебе не нужен был зять-студент… Теперь у него все есть, а мы с тобой девятый хрен без соли доедаем! Я колготки себе лишние не могу купить! Девки ходят бог знает в чем! Ты же мне всю жизнь искалечила!!! Ты Сашу вспомни, Александра Наумовича! Ты же его со свету сживала! Только потому, что он Наумович да еще и Гольдберг!.. Это ты лишила Настю отца! Ты заставила поменять ей фамилию! А он меня по сей день любит… И Настю боготворит. И не виноват в том, что его тогда в оркестр Большого театра не взяли! Не его вина, что он до сих пор в оперетте за сто шестьдесят торчит! Потому что у нас в стране таких, как ты… А ты мне здесь еще цирк устраиваешь! Ручонкой она взялась прикрываться! Гадость какая! Мне пятьдесят через полгода. И в кои-то веки пришел нормальный, хороший мужик… К морю хотел тебя забрать! В садик выносить, цветы нюхать! А ты!.. Господи!!! Да когда же это все кончится!..

Тут Нина Елизаровна замечает, что по неподвижному лицу старухи текут слезы и слабо шевелится единственно живой уголок беззубого рта. И Нина Елизаровна скисает.