Повести - Владимир Кунин

Вокруг стола порхает Бабушка в крепжоржете. Рядом с Дедушкой сидит его верный Друг - единственный не морской офицер. Маленькая Нина считает орденские колодки на отцовском кителе и на висящем портрете министра обороны Булганина…

- Ура! У министра меньше, чем у папы!

Пьяный Дедушка весело снимает со своего кителя новенькую медаль и прикалывает ее к портрету. И получилось смешно! Бабушка хохочет, целует Дедушку, пряча глаза от Друга. Все веселятся, кричат, чокаются с портретом, пьют за здоровье маршала…

А Друг с ласковой улыбкой смотрит то на пьяного дедушку, то на развеселую Бабушку, то на проколотый портрет члена правительства.

Когда уже все, кажется, спят мертвым сном, возвращается Лида. Как только раздается осторожный поворот ключа в двери, Нина Елизаровна тут же открывает глаза. Она слышит, как Лида почти бесшумно входит в квартиру, как проскакивает в ванную, как течет вода из душа.

Полежав еще несколько секунд, Нина Елизаровна приподнимается на локте, убеждается в том, что Настя на своей раскладушке дрыхнет без задних ног, и встает.

Бабушка в своей комнате лежит с открытыми глазами, скошенными в темноту куда-то в коридор, ванную, откуда доносятся неясные приглушенные голоса дочери и старшей внучки. Ей кажется, что там кто-то всхлипывает, и правая полуживая сторона лица Бабушки принимает тревожное, испуганное выражение…

В тесной ванной зеркало висит над умывальником. Для того чтобы увидеть себя в полный рост, Лида стоит на шаткой табуретке, одетая лишь в яркие купальные трусики и узенький лифчик гонконгского производства.

В руке она держит пестрый пакет из-под купальника и, не без изящества и грациозности, изображает на своем неверном пьедестальчике позы записной манекенщицы.

Нина Елизаровна, в одной пижаме, всплескивает руками:

- Как тебе идет, Лидка! Фантастика! Мужики должны просто дохнуть, как мухи! Сколько?

- Ну какая тебе разница, мамочка! Важно, чтобы было в чем раздеться! Вернусь из отпуска, возьму халтурку и рассчитаюсь. Наш бюджет - неприкосновенен.

- Потрясающе, Лидуня… Я так за тебя рада!

А Бабушка все вслушивается и вслушивается в веселое курлыканье из ванной. В ночной тишине оно так похоже на плач и стенания. В какую-то секунду она уже протягивает руку к веревке от рынды, как вдруг явственно раздается счастливый смех ее дочери. Бабушка сразу теряет интерес к происходящему. Рука ее бессильно падает на постель, глаза тоскливо упираются в потолок, на котором покачивается свет уличного фонаря.

Теперь на табуретке перед зеркалом стоит Нина Елизаровна. Она умудрилась сохранить в своем возрасте хорошую фигуру, и этот заморский купальник оказывается и ей впору.

- Мамуля, ты неотразима! Возвращаюсь - сразу беру две халтуры и достаем тебе точно такой же!

- Не очень откровенно, а? - тревожно спрашивает Нина Елизаровна.

- Блеск, мамуль! Фантастик, се манифик, формидабль, елки-палки!

Открывается дверь, и появляется Настя в коротенькой, еле доходящей до бедер ночной рубашонке с глубоким вырезом на груди: - Вы что, ребята, офонарели? Первый час ночи.

- А ну, иди отсюда, - строго говорит ей Нина Елизаровна с табуретки.

- Марш в постель. Завтра не добудишься.

Но Настя даже ухом не ведет. Она критически осматривает мать в ярком купальнике, с видом знатока щупает материал на трусиках и презрительно говорит:

- Гонконг. Дешевка. Красная цена - полтинник в базарный день.

- Сколько?! - в ужасе переспрашивает Нина Елизаровна.

- Пятьдесят рэ, - поясняет Настя.

- Это правда? - Нина Елизаровна растерянно смотрит на Лиду.

Лида виновато кивает головой.

- Чего ты пугаешься? - ухмыляется Настя. - Хороший фирмовый купальник тянет на двести пятьдесят.

- Чем же он должен быть еще лучше?! - плачуще восклицает Нина Елизаровна и неловко слезает с табуретки.

- Гораздо более открытый, - объясняет Настя.

- Кошмар! Ты-то откуда все это знаешь?

- Я что, на облаке живу, что ли? - невозмутимо говорит Настя.

Бом-м-м!!! - раздается первый утренний удар корабельной рынды.

- Настюша, я мою посуду! Вынеси скорее судно из-под бабушки! - кричит из кухни Нина Елизаровна.

- Я ничего не знаю - я убираю раскладушку!

- Ну что за паршивая девка, - чуть не плачет Лида.

Уже готовая к выходу из дому, она бросается в комнату Бабушки, осторожно выпрастывает из-под нее судно и мчится с ним в ванную.

Нина Елизаровна всего этого не видит и поэтому снова кричит:

- Кому я говорю, Настя! Не тебе - мне потом белье застирывать!

- Лидка уже выносит! Чего вы на меня с утра, как два Полкана?

Дверь в ванную открыта. Видно, как Лидка второпях споласкивает судно, спускает воду.

- Мамочка, ты не брала мой проездной?

- Нет.

- Зачем тебе проездной? - спрашивает Настя. - Тебя на машине возят.

- Дура! Пока меня возят только в одну сторону. Мамуля! Ну посмотри, где мой проездной! - Лида пробегает с судном через комнату.

- Лидочка, ищи там, куда ты его положила. - Нина Елизаровна появляется в полном макияже, с тщательно сработанной прической.

Настя даже присвистнула:

- Ты кого-нибудь ждешь? - В ожидании ответа она бросает в рот несколько таблеток и запивает их водой.

- Что за таблетки ты жрешь? - Нина Елизаровна испуганно хватает Настю за руку. - Покажи сейчас же!

- Да смотри, смотри. Аскорбинка с витамином «С».

- Боже мой, где мой проездной билет? - мечется Лида. - Ты не брала, Настя?

- Да подавись ты своим проездным! - Настя вытаскивает из заднего кармана джинсов проездной билет и бросает его на стол. - Когда у меня будет мужик с тачкой, он меня будет возить и туда, и обратно.

Лида в отчаянии подхватывает сумку, проездной билет и мчится к дверям:

- Мамулечка, умоляю, дай ей по шее! Целую!

И Лида выскакивает из дому, хлопнув дверью.

Настя тут же садится на подоконник и наблюдает утренний ритуал.

Вот из парадной выскакивает Лида, вот она подбегает к машине, вот Андрей Павлович, недовольно глядя на часы, целует ее в щеку, и они укатывают.

- Знаешь, ма… - задумчиво говорит Настя.- Мне кажется, что этот Андрей Павлович со своим односторонним движением все-таки жлоб.

- Чего это ты вдруг взялась лопать аскорбинку? - подозрительно оглядывает Настю Нина Елизаровна.

- Весной и осенью нужны витамины. Кого ты ждешь, ма?

- Не твое собачье дело. Вот тебе рубль и выметайся из дому.

- Мне этот рубль - до фени.

- Эт-т-то еще что за выражения?! - возмущается Нина Елизаровна.

- «Собачье дело» можно, а «до фени» слух режет, - усмехается Настя и неторопливо натягивает куртку. - Дай двадцать копеек.

- Почему только двадцать?

- На автобус и на метро. В обе стороны.

- А что ты есть будешь?

- Пока я на практике в продовольственном магазине…

- Слушай, - от огорчения Нина Елизаровна даже опускается на стул. - Но это же гнусность. Это элементарно безнравственно и неинтеллигентно. И ты не имеешь права…

- Я тебя умоляю, ма! - досадливо прерывает ее Настя. - Не берись переделывать систему.

- Да плевать мне на систему! - вскакивает Нина Елизаровна. - Я не хочу, чтобы ты в ней участвовала!..

- Хорошо, хорошо, хорошо, - кротко говорит Настя, берет рубль и целует мать в щеку: - Декабристочка ты моя! - Она взмахивает сумкой в сторону бабушкиной комнаты: - Привет, бабуля!

На автобусной остановке масса народу. Рядом два киоска - газетный и табачный.

Настя покупает пачку сигарет «Пегас», тщательно пересчитывает сдачу и видит подкатывающий переполненный автобус.

Она тут же деревянно выпрямляет правую ногу в колене и нахально, будто бы на протезе, ковыляет к передней двери автобуса, минуя громадную очередь, которая штурмует заднюю дверь.

Мало того, она требовательно протягивает руку, и кто-то из сердобольных пассажиров помогает «девочке-инвалиду» подняться в автобус.

В салоне ей тут же уступают место между совсем древним старичком и беременной теткой с годовалым ребенком на руках…

Дома Нина Елизаровна, уже возбужденная, порхает по всей квартире в нарядном платьице, которое расстегивается целиком, как халатик. Тоненький красный лакированный поясок выгодно подчеркивает талию. Единственное, что не гармонирует с ее внешним видом - старые, стоптанные домашние тапочки.

Одновременно она умудряется накрывать на стол, чертыхаясь, вспарывать консервную банку «Завтрак туриста», тоненько, элегантно кроить сыр, нарезать хлеб, молоть кофе… И привычно болтать с матерью.

Где бы ни оказывалась Нина Елизаровна - в кухне ли, в большой ли комнате, в коридоре, около постели матери, - она не умолкает ни на секунду:

- …какой-то прелестный в своей незащищенности! Две недели, клянусь тебе, каждый день мотался в наш кретинский музейчик! Очень, очень милый! Уверена, что он тебе понравится. Знаешь, ничего нашего, московского! Ни нахрапа, ни хамской деловитости: машину - «взял», икорку, осетринку - «сделал», на министра - «вышел», кислород кому-то - «перекрыл»… Просто поразительно! Нормальный застенчивый человек. Чуточку, ну самую малость, провинциальный. Но и в этом свое очарование! Наверное, только там, да, мама, остались такие? На юге России. Помнишь, под Одессу ездили, когда Лидка маленькой была. Там же до старости - «Ванечка», «Колечка», «Манечка»… И странно, и мило - старику за семьдесят, а он у них все «Петичка»! Я думаю, это в них чисто климатическое. Больше тепла, больше солнца… Суетни меньше. «О, море в Гаграх, о, пальмы в Гаграх», - поет Нина Елизаровна и ставит на стол масленку.