Нестор Летописец - Андрей Михайлович Ранчин

такой сложной синтаксической конструкции, как заглавие «Повести временных лет», нестыковки и шероховатости могли возникнуть и под пером создателя летописи, а не только при ее правке переписчиком. Во-вторых (и это главное!), конструкция, в которой известие об имени книжника и его монастыре находится внутри заглавия, а не после него, могла для древнерусского книжника выглядеть абсолютно правильной. При внимательном прочтении заглавия с этим, думаю, согласится и современный читатель. Переставим известие об авторе в конец названия. Вот что получится: «Повѣсть временныхъ лѣтъ, откуда есть пошла Руская земля и кто в неи почалъ первое княжити, Нестера, черноризца Феодосьева монастыря Печерьскаго» («исправленный» вариант Радзивиловской и Московско-Академической летописей). Или: «Повѣсть временныхъ лѣтъ, откуду есть пошла Руская земля стала есть и хто в неи почалъ первѣе княжити, Нестера, черноризца Феодосьева манастыря Печерьскаго» («исправленный» вариант Ипатьевского списка). Возникает разрыв между главным членом словосочетания «Повесть временных лет» и дополнением («Повесть…» кого?) или определением-приложением («Повесть…» чья?) «Нестера, черноризца Феодосьева монастыря Печерьскаго». Между ними целых два или три предложения! Порядок слов в гибридном{88} церковнославянском, на котором написана летопись, был относительно свободным — как и в современном русском. Но всё же выражение «Нестера, черноризца Феодосьева монастыря Печерьскаго» в такой громоздкой конструкции начинает соотноситься с выражением «Руская земля», а не «Повѣсть временныхъ лѣтъ»). В современном русском языке от таких бессмыслиц и сдвигов значения спасли бы кавычки, отделяющие название от имени автора. Но в церковнославянском их не было. Так что, скорее всего, имя Нестора и сообщение, что автор летописи — черноризец Феодосиева Печерского монастыря, появились в тексте одновременно[352].

А. П. Толочко противопоставляет «неуклюжей» вставке имени Нестора и указания на монастырь «правильное» употребление имени автора после заглавия в переведенной с греческого языка византийской Хронике Георгия Амартола (Георгия Грешного). На нее ссылался и ее цитировал составитель «Повести временных лет». Заглавие Хроники выглядит так: «Книгы временныя и образныя Георгия мниха»[353]. Однако у византийского хрониста заглавие короткое, всего из трех знаменательных слов, как и основная часть названия летописи — «Повесть временных лет», за которым следует известие о ее создателе. Так что композиция заглавия древнерусского исторического сочинения как раз соответствует композиции заглавия труда Амартола.

Но даже если известие о том, что автор «Повести временных лет» был печерским монахом, не вставлено кем-то, а принадлежит самому летописцу, значит ли это, что и имя «Нестор» назвал он сам? Можно ли считать это имя своего рода авторской подписью, удостоверяющей, что это именно он, Нестор, составил летопись? Не вставил ли его имя какой-то позднейший редактор? Ведь в ранних списках «Повести временных лет» о Несторе нет ни слуху ни духу.

Осмелюсь предположить, что имя Нестора и указание на принадлежность летописца Печерскому монастырю появились в названии одновременно. Ведь само по себе свидетельство, что летопись составил печерский монах, не просто малоинформативное, а бессодержательное: это ясно из ее текста. Историк А. П. Толочко, авторство Нестора не признающий, тем не менее заметил: «Анонимный „монах Феодосиева монастыря“ в заглавии летописи вопиял, прося быть названным, и единственным кандидатом для этого труда был Нестор из Печерского монастыря»[354]. Всё верно, но из такого замечания следует скорее не вывод, что имя Нестора — вставка, сделанная писцом Хлебниковского списка, а заключение, что это имя было в первоначальном варианте названия. В пользу того, что заглавие в Хлебниковском списке отражает его первоначальную версию, свидетельствует (правда, косвенным образом) еще одно соображение: только в нем, как и в наиболее ранних рукописях «Повести временных лет» — Лаврентьевской и Троицкой летописях, слово «повести» употребляется не в единственном, как в остальных списках, а во множественном числе: не «Повесть временных лет», а «Повести». Но в самом начале основного текста во всех списках труд назван «повестью» в единственном числе: «Се начнемъ повѣсть сию» («Так начнем повесть сию»)[355]. Для переписчиков — редакторов и простых копиистов — было естественным поэтому и в заглавии назвать летопись «повестью», а не «повестями» — тем более что такое обозначение вроде бы больше приличествовало произведению, воспринимаемому как единое целое. В науке, изучающей историю текстов (текстологии) есть термин «наиболее трудное чтение» (на ученой латыни — lectio difficilior). Это вариант текста (слово, выражение), представляющийся исследователям менее очевидным и ясным. Текстология, если речь идет не о простых описках, рекомендует именно такие варианты считать исконными: ведь переписчики всегда были склонны заменять менее «правильные», менее прозрачные и понятные слова и выражения более понятными. А «повести» — более «трудный» вариант, чем «повесть». Так что у нас есть еще одно основание предположить: вариант заглавия в Хлебниковском списке близок к авторскому. Значит, имя Нестора в заглавии первоначально, весьма вероятно, имелось[356].

Нередко ученые высказывали сомнения: мог ли средневековый книжник-монах, наученный смирению, горделиво вынести свое имя в название летописи, оповестить весь мир: я это сделал, я! Нестор! Может быть, проще признать: имя Нестора, ставшее авторитетным, весомым, внес какой-то редактор? Если и не писец Хлебниковского списка, в XVI веке скопировавший где-то на юге, вероятно в Киевской земле, текст летописи, то его не столь давний предшественник?

Вопросы резонные. Но, как известно, более ранние, более древние известия нередко сохраняются как раз в поздних рукописях. Хлебниковский список, хотя и поздний, мог сохранить имя автора древней летописи, выпавшее в других рукописях. По крайней мере в сравнении с Ипатьевским, написанным на век с лишним раньше, он в целом ряде мест сохранил изначальные варианты текста[357]. Нестор при всем смирении[358] не был чужд гордости, присущей творцу[359]. Авторское самосознание ему было свойственно: об этом свидетельствует упоминание книжником своего имени и в «Чтении о Борисе и Глебе», и в Житии Феодосия Печерского. В Житии Феодосия его создатель даже поведал кое-что о своей жизни. Перед летописцем, когда он работал над «Повестью временных лет», лежал раскрытый манускрипт с Хроникой Георгия Амартола. А ведь в ее заглавие было вписано имя автора — Георгия мниха, то есть монаха. Вот и предмет для подражания! В заглавия написанных им житий Нестор свое имя не внес. Но это памятники церковной книжности, а не летописи. Хотя среди известных ему житий имелись такие, в заглавиях которых было указано имя создателей (Житие Антония Великого, Жития Саввы Освященного[360]), такое указание не было устоявшимся обычаем.

Имя Нестора — автора «Чтения о Борисе и Глебе» и Жития Феодосия Печерского — не обладало таким авторитетом, как, например, имя Отца Церкви святителя Иоанна Златоуста или святителя Кирилла, епископа Туровского: этим книжникам-святым действительно приписывали