Возвращение в Африку - Дмитрий Горюнов

«Я испытывал такой ужас, равного которому не припомню за всю свою жизнь, если не считать дней, проведенных в госпитале с переломом правой руки. Открытый перелом между плечом и локтем, кисть вывернута за спину, бицепсы пропороты насквозь и обрывки мяса начали гнить, раздулись, лопнули, и из струпьев потек гной. Один на один с болью, мучаясь бессонницей пять недель подряд, я вдруг подумал однажды ночью, а каково бывает лосю, если попасть ему в плечо и он уйдет подранком. И в ту ночь, лежа без сна, я испытывал все это за него — все, начиная с шока от пули и до самого конца, и, будучи не совсем в здравом уме, я подумал, что может, это воздается по заслугам мне одному за всех охотников».

Больше я никогда не стрелял и во избежание соблазна не ездил на охоту с друзьями. Все это я откровенно рассказал Джой, она помолчала.

— Много ли у вас в стране национальных парков и резерватов для животных?

— Различных заповедников у нас во много раз больше, чем в Кении, и больше, чем в США.

— Интересно, а по какому принципу они создаются?

— В Кении недавно побывала группа наших зоологов и биологов, я слышал от них, что заповедники и заказники у нас есть в различных зонах страны. У нас стремятся как бы эталонировать каждую ландшафтно-географическую зону — есть заповедные территории тундры, тайги, пустыни, степи, средней полосы России. Наши ученые утверждают, что чрезвычайно важно сохранить весь генетический фонд, как животный, так и растительный, потому что неизвестно, что человеку потребуется в будущем. Какое-нибудь «бесполезное» сегодня растение, которое зачастую уничтожают только потому, что оно растет не там, где нужно, или не тогда, когда нужно, для селекционеров будущего может явиться бесценной находкой. Простейший пример: раньше ядовитых змей уничтожали, а сейчас их строжайше охраняют. Академик Соколов говорил мне, что исчезновение отдельных видов растений и животных столь же драматично, как и гибель шедевров искусства.

— О генетическом фонде любопытно, надо рассказать друзьям.

В другой раз Джой заговорила о проблеме продовольствия, о росте народонаселения и демографическом взрыве.

— В вашей стране существует планирование семьи?

— В каком смысле?

— В смысле ограничения рождаемости.

— Нет. Мы хотели бы, чтобы рождаемость у нас была выше.

— Почему?

— Мы — самая большая по территории страна в мире. У нас много богатых, но малонаселенных районов. Их надо осваивать, а людей подчас не хватает.

— Значит, у вас нет безработицы?

— Давно нет. Примерно с середины 30-х годов.

— Так это же прекрасно!

— Конечно, но…

— Никаких но! Пусть у вас будет просторно и всем хватит места: и людям, и лесам, и животным. А на земле хватит места и для людей и для животных.

Я любил беседовать с Джой, все больше и больше сочувствуя ее идеям о необходимости для человека жить с окружающей средой в мире и согласии. Она часто повторяла, что если мы хотим достичь разумного согласия с природой, то нам придется принимать ее условия. Беседы с Джой были своеобразными уроками, хотя ее натуре претила всякая дидактика.

ЕЕ БЕСПОКОЙНАЯ ЖИЗНЬ

Мне хотелось подробнее узнать о жизни Джой Адамсон. В частности, как она попала в Африку и осталась в ней, почему она — музыкант, писатель, художник — решила посвятить всю свою жизнь охране африканского животного мира. Но как-то все не находилось повода расспросить Джой, а сама она на эти темы не заговаривала. И только перед самым моим отъездом из Кении, осенью 1973 года, мне повезло. Джой предложила «на прощанье» навестить Джорджа, который уже три года жил в Кора-Уэлс — пустынной местности на берегу самой большой кенийской реки Тана.

С Джой мы прилетели в Кора на четырехместном самолете найробийского аэроклуба. Джордж, предупрежденный по рации, уже поджидал на оборудованной им полосе — выжженной солнцем глинистой поляне, обрамленной густым кустарником. Пилот спешил, отказался от завтрака, выпил стакан содовой со льдом, развернул машину, без труда оторвался от земли и скрылся в палящем мареве. Через несколько минут Джой появилась в своем обычном костюме — шортах и кофте на лямках, лишь прикрывающей грудь. «Городская одежда не по мне», — сказала она, запихивая платье, в котором прилетела, в сумку. В лагере она сразу взяла «командование» в свои руки: поторопила повара с завтраком, быстро накрыла стол, прогнала мужчин умываться, проверила, заправлен ли лендровер. После скромного и недолгого ленча — протертый суп, отварной рис, зеленые бобы с мясным соусом — отправились к реке. Кофе решили выпить на берегу Таны, на нагретых полуденным солнцем камнях, омываемых быстрыми речными струями. Время шло к закату, тени сгущались, вода, камни, деревья принимали красноватый оттенок. На середине реки резвились бегемоты, обнажая полированные бока и раскрывая бездонные пасти, фыркая, ухая и охая. На другом берегу, зеленом и таинственном, из густо свившихся кустов, над которым возвышались величественные пальмы дум, время от времени выходили к воде слоны, ориксы, сетчатые жирафы, зебры Грэви. Усиливался птичий гомон, кричали бабуины, застрекотали первые цикады. Мы не отрывались от биноклей, забыв про остывший кофе.

— Как же здесь хорошо! — сказала Джой. — Я часто раздумываю о том, почему мне никогда не приходилось чувствовать такой же душевный покой в городах. Близость к природе, к животным, я уверена, приносит такое ощущение необъятности, вечности, что рядом с ним все остальное кажется мелким. Могла ли я думать в детстве и юности, что мне выпадет всю жизнь прожить среди африканской природы, где я часто чувствую себя глубоко счастливой.

— Почти как у Хемингуэя. Он говорил, кажется, так: я любил Африку и чувствовал себя здесь, как дома.

— Да, похоже. Но есть разница. Хемингуэй иногда приезжал сюда на охоту, а я приехала навсегда и совсем для другого.

Признаюсь, что сравнение с Хемингуэем было не очень удачным. Я как-то забыл, что Джой против любой охоты.

Джой Адамсон родилась в 1910 году в Австрии, ее девичье имя — Фридерика-Виктория Гесснер. Детство ее прошло в имении, принадлежавшем семье ее матери, и в Вене. Интересы и увлечения девочки были многочисленны и многообразны. Игре в теннис и купанию она предпочитала прогулки с лесником и его рассказы об оленях, зайцах и других животных. Она научилась играть на рояле раньше, чем читать и писать, и в семнадцать лет окончила музыкальную школу по классу фортепиано. Любовь к музыке Джой сохраняла всю жизнь. Лучшим подарком ей были пластинки с записями Рихтера и Гилельса. Как-то в Кению приезжал наш прекрасный пианист Сергей Доренский. Я помнил, что в доме Джой на озере Наиваша есть пианино, и предложил Сергею навестить ее. Джой обрадовалась пианисту, подробно расспрашивала, где он учился, у кого, какой его любимый композитор. Сергей играл Бетховена, Шопена, Чайковского, Шостаковича. Джой слушала с огромным вниманием, радовалась, как девочка, а потом загрустила, вспомнив, очевидно, юность и далекую родину. Она горячо благодарила пианиста и спрашивала, как ему удается из такого «сундука», как ее пианино, извлекать такие восхитительные звуки. «Как же я забыла, ведь недалеко у моей подруги стоит отличный «Стейнвей».