Чужие - Фло Ренцен

порции со своей ложечки. Украшает своим мороженым мои соски и пупок, а я лопаю свое, не давая сбить себя с курса.

— Че продукты портишь? — ухмыляюсь, подставляясь ему. — Или вкуснее на мне? Ой-й… — когда у меня и между ног холодит.

Он вылизывает меня под мои стоны и под мое яростно-нежное взъерошивание его волос. Между горячих опухлостей моих половых губок, подслащенных подтаявшим клубничным, дарю ему мой оргазм. Именно ему, не себе. Мне почему-то кажется, что он не меньше моего его хотел. Он догоняется своим членом у меня во рту, а я заедаю его остатками мороженого. Пачка оказывается как раз такой, как нужно.

Упаковываюсь в одеяло, а там меня уже ждет его горячее тело.

Если когда-то что-то такое и было со мной, то я забыла напрочь. А к этому, новому, соображаю, надо бы не так шибко привыкать, а то, как знать, надолго ли он здесь.

А, один черт — привыкла, кажется…

«Пса завела себе? Домашнего? Или он сам завелся, как все волки? Разрешил поселить себя в доме, покормить, удовлетворить и спать уложить, но сам при этом одним глазом неустанно в лес смотрит?..»

Он будто читает мои мысли — или они у меня на затылке написаны, в который он утыкается носом. Не знаю. Но в тишине квартиры слышу и чувствую, как он произносит: — М-да-а… — и тихонько прыскает со смеху.

Я не требую пояснений — напротив, включаюсь в его усмехания, потому что сейчас, в этот час, в эту ночь, в этой квартире, в этой постели лучше не скажешь.

Не жду, что он намекнет, как сам ко всему этому относится. Вместо этого чувствую спиной и задницей, как он тянет ко мне руки. Хихикая, обхватываю себя его ладонями, а его ладони — своими.

— Доверяешь? — спрашивает он мой затылок.

— Доверяю.

— Хорошо? — держит он ладони там, где ему велено.

— Неплохо. Жаль только, что велнес-вечер накрылся.

Он даже не переспрашивает, что за велнес-вечер — просто справляется участливо:

— Ниче?

Это напоминает мне, как на нашем первом типа-рандеву он, не спрашивая, что за бурда, пил Лилле, словно то был его любимый напиток.

— Переживу. Вон, на мелирование не попаду никак — и то ниче.

— Тоже из-за меня, что ль?

— Хм.

— Как только на меня решилась?

Тихим, абсолютно бодрым, с обычной хрипотцой голосом он дает мне понять, что и ему любопытно кое-что. Вот он разъяснит это, и я, возможно, узнаю то, что интересует меня.

Пожимаю плечами:

— Если я тогда, в первый раз не оттолкнула тебя, пьяного матерщинника…

— Просто ты умная девочка, — рассуждает он. — Сразу поняла, что этот пьяный матерщинник может тебе дать. И сколько раз за раз.

— Хм-м-хм-м-м.

Не собираюсь поддакивать ему или расхваливать, но воспоминание охватывает сладким вихрем — так и толкает сказать, сколько раз.

— А вот я, — продолжает он, как будто я и действительно сказала, — после «трех раз за раз» даже не думал тебя подкалывать. Восхищался. Запал на тебя. Искал новой встречи. Заценила?..

— Заценила. Поэтому пришла еще.

— Не пришла, а позвала — я и пришел.

Сегодня тоже позвала — он и пришел. Он не ждал, что я позову, а я и не собиралась звать — поэтому все получилось.

Если у слов есть цвет, то эти темно-лиловые. Они мягко нанизываются друг на дружку, составляются в обоюдные открытия, которые не освещают нашу ночь — она такая теплая, уютная и темная. Мы ничего не обещаем друг другу, будто наелись уже обещаний.

— Ты только не думай, что со мной всегда так будет, — предупреждает он неожиданно.

— Че будет? — осведомляюсь с ленивым, сонным удовольствием.

— Такое диско.

— Мгм. Такая же фигня.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Первый снег

Когда утром не нахожу его в кровати, решаю, что мне все это приснилось — иначе с какого перепугу ему вскакивать в выходной и переться Бог знает куда? Куда — даже не пытаюсь выяснить. Пусть гуляет, ему это надо. Может, работу найдет, соображаю с ухмылкой.

Кстати, о работе. Как раз в тот момент, когда решаю не завтракать, меня вызывают в Бланкенбург — подменить кое-кого из наших семейных. В данном случае надо сказать — одного дебила, назначившего прием одного геверка, то есть, подряда на субботу, а потом резко вспомнившего, что у него в семье все поперезаболели. Я костыляю его, еду и вожусь в Бланкенбурге почти до вечера.

Домой заявляюсь в половине восьмого в состоянии «жрать нечего, но очень хочется, готовить тебе никто не будет, вот и готовь сама».

Меня с сухим малодовольством встречает Рик:

— Где была?

— Дела. Где был?

— Дела.

Интересно. Да, я так и не дорасспросила его о роде его прежней деятельности. И о роде настоящей деятельности тоже не расспрашиваю. Сейчас как-то и не до этого.

Вообще, когда в твоей жизни вдруг появляется кто-то и на тебя теперь даже есть кому понаезжать, мол, тебя не было всю гребаную субботу — это прикольно, наверное.

Но я жутко устала и не менее жутко проголодалась, потому что кормить меня на стройке, понятно, никто не собирался.

Когда давным-давно все это только начиналось, пытались затаскивать в какую-то закусочную, чтоб оттуда — сразу в бар, а оттуда прямиком в клуб, а уж оттуда… короче, я не пошла. Даже в закусочную. Ребята там оказались не гордые плюс, видимо, решили, что я лесбиянка. В технарях таких много. Поэтому больше ко мне никто не приставал, а нынче долго зависать где-то тупо холодно.

Внезапно понимаю, что все это время в мои ноздри настойчиво просится запах супа или, по крайней мере, бульона. Поднимаю брови.

Прежде чем успеваю обратить к Рику безмолвный вопрос, он поднимает ладони:

— Что нашел, то сварил. За результат не ручаюсь.

Да ну — у меня нашел? Не помню, когда я что замораживала,