Не любовница - Анна Шнайдер

отношений больше не заводили. Хотя… — Оксана вздохнула. — В последний раз, когда я была у мамы, мне показалось, что у неё кто-то есть. В стаканчике появилась третья зубная щётка. Третья — потому что одна мамина, а вторая моя, мама на всякий случай её держит. Вот, а теперь ещё и третья. И папа точно здесь ни при чём, иначе он вёл бы себя по-другому.

— Тебе это не нравится?

Оксана пожала плечами.

— Мне понравится, если хотя бы кто-то из них будет счастлив, но пока я этого не вижу. Вообще… — Она вновь вздохнула и сказала настолько жалобным голосом, что у Михаила сжалось сердце: — У них был такой хороший брак, такие отношения душевные. Я всегда гордилась родителями. А потом папа взял и всё разрушил. И ведь даже не ради другой любви, а ради какой-то шлюхи, судя по тому, что он сейчас говорит. Просто ради потрахушек уничтожил всё, что они строили с мамой много лет! Я не понимаю этого. Восемь лет уже понять не могу. Как так можно? Променять настоящее, искреннее чувство на какую-то фальшивку.

Голос Оксаны под конец стал почти злым, и Алмазов понял, что на отца она до сих пор обижается. Сам же он в этот момент вспоминал Таню.

Действительно: как так можно? Ведь Михаил любил её, очень сильно, боготворил даже. Но жена, по выражению Оксаны, променяла его любовь на потрахушки. Однако разгадка поведения Тани заключалась в том, что она никогда не любила мужа. А отец Оксаны… может, он тоже не любил?

— Ты уверена, что он любил твою маму? — спросил Алмазов и, словив недоуменный взгляд, пояснил: — Похожий случай знаю. И там… человек, который изменил, не любил своего партнёра.

— Нет, — решительно мотнула головой Оксана. — Любил, и сейчас любит, я знаю. Иначе он пережил бы это всё, начал новую жизнь, другие отношения. А он не может. Ходит на работу только, живёт один, и периодически пытается вернуться к маме. Цветы ей посылает, подарки всякие, хоть раз в месяц, но приходит поговорить.

— А сам он как объясняет свой поступок? Или ты не говорила с ним на эту тему?

— Говорила. Он сказал, что за столько лет брака притупляется острота ощущений. В общем, остроты ему захотелось. И я это даже могу понять в чём-то… Допустим, захотелось. Но ведь его никто волоком в постель не тащил и уходить из семьи не заставлял. Можно же было как-то… головой подумать, а? Что это всё плохо закончится, что он всё потеряет, уничтожит то, что по-настоящему любит. И что острота — это ерунда, гораздо важнее другое. Неужели вот нельзя было сообразить?

Всё то время, что Оксана говорила, горячо и возмущённо, Михаил думал. Думал, что ответить. Потому что её слова были безумно близки ему, но… не со стороны отца Оксаны, как она, вероятно, полагала, а со стороны её матери.

И Алмазов не желал, чтобы Оксана это поняла.

— Оксан, я не хочу оправдывать твоего отца. Ты задаёшь вопросы, но не будут ли мои ответы казаться тебе оправданием?

— Да может, это и неплохо, если вы его оправдаете, — съязвила Оксана. — Я-то не нахожу оправданий.

— Ну ладно тогда, — улыбнулся Михаил. — Тогда давай так. Представь себя на его месте. Да, у тебя дома всё хорошо. Ровно, никаких взрывов, в своём партнере ты знаешь каждую чёрточку. И если в юности, чтобы возбудиться, тебе было нужно совсем немногое, то теперь уже не так. Это нормально, это жизнь, через подобное проходят все, но это не может не напрягать. И вдруг рядом появляется женщина, которая кокетничает, соблазняет и вызывает внутри такой взрыв, что ощущаешь себя юным, полным сил и желания. Это вдохновляет, застит глаза, очаровывает. Хочется чувствовать подобное всё чаще и чаще, потому что оно возвращает тебя в молодость, окрыляет, даёт силы. Такое чувство легко принять за влюблённость, но только на время. Твой отец разобрался, что к чему, но было уже слишком поздно. Он просто… поддался очарованию момента, если так можно выразиться. Принял вырванные перья за крылья, попытался их приладить к телу и полетать, но в итоге грохнулся на землю и разбился.

— Очень чувствуется, что вы писали стихи, — заметила Оксана серьёзно. — Такой образ. Перья, крылья… Даже нарисовать захотелось.

— Это прекрасно, — засмеялся Михаил. — Значит, не зря я старался. В магазин будем заезжать?

— Конечно. Если вы не хотите, чтобы я кормила вас кошачьим кормом, то обязательно.

— Не хочу, — подтвердил Алмазов, сворачивая к супермаркету.

Глава 52

Оксана

Мысли о странности и ненормальности происходящего вновь отправились в утиль — потому что было весело. Весело выбирать с шефом продукты, весело готовить потом, под его рассказ о студенческих буднях, весело есть, смеясь над его шутками. У Михаила было хорошее настроение, глаза его светились, улыбка завораживала, и Оксана просто не могла — да и не хотела — портить этот вечер дурацкими вопросами в стиле «что всё это значит?».

Хотя она и сама уже понемногу начинала включаться, накапливая в себе то, что знала об Алмазове, и делая выводы. И самым однозначным из её выводов был тот, что у Михаила не может быть хороших отношений с женой. Скорее всего, его брак каким-то образом изжил себя. Каким — вопрос интересный, но вряд ли Алмазов расскажет. Оксана уже поняла, что её шеф не из тех мужиков, которые поют женщине песни о том, какие они несчастные, чтобы их пожалели и пригласили в постель. Нет, у Михаила гордость, принципы, не будет он жаловаться, тем более на жену.

Да, этот вывод об изжившем себя браке был действительно очевидным, а вот дальше начинались варианты, от которых у Оксаны болели мозги. В итоге она решила побыть Скарлетт О’Хара как минимум до Нового года и не думать о том, зачем Алмазов всё это делает и что ему нужно от неё. Потом, всё потом.

И ни капли не пожалела о своём решении, потому что посидели они действительно душевно, и, когда около десяти вечера Михаил сказал, что поедет, Оксана даже расстроилась. Прикусила губу, опустила глаза, уставившись на кухонный стол, чтобы не выдать своих чувств, и слегка вздрогнула, когда Алмазов сказал:

— Оксан… Я улетаю первого января. — Он неожиданно подался вперёд и коснулся ладонью её руки, погладил пальцы. — Вернусь только в последний день каникул. Скорее всего, мы увидимся с тобой только в первый рабочий день.

— Я понимаю, — почти прошептала Оксана, пытаясь угомонить сердце, словно пустившееся в пляс от