Беспамятство как исток (Читая Хармса) - Михаил Ямпольский

.. .ходили патрули

потом на Часовую будку

прилаживали рули...

(1, 127)

Эти "рули", вероятно, позволяют часовому разводить и сводить воедино "трубы" времени.

У Введенского есть пьеса "Четыре описания" (1932). Эта пьеса -- одна из наиболее близких по жанру лукиановским разговорам в царстве мертвых. Здесь четыре покойника дают описания того, как они умерли. Пьеса начинается с того, что один из говорящих мертвецов, Зумир, ставит вопрос из того безвременья, в котором они теперь пребывают:

Существовал ли кто?

Быть может птицы или офицеры,

и то мы в этом не уверены...

(Введенский, 1, 164)

Птицы относятся к сфере существования потому, что они парят в потоке, то есть как бы влиты в ту нерасчленимую струю, которая и есть существование. Другой говорящий покойник -- Чумир поясняет, почему к существовавшим относятся офицеры:

...когда следишь за временем,

то кажется что все бежит

Везде как будто видны сраженья,

все видим в площади движенье.

(Введенский, 1, 164-165)

Офицеры включены в битву и существуют в ее хаотическом движении, которое есть временное существование. Но существование это, постоянно прерываемое смертью, которая равноценна фиксации среза тела на временной кинематографической пленке. Четвертый "умир.(аю-щий)" -- так Введенский обозначает персонажей, произносящих монологи в его пьесе, -- следующим образом начинает описание своей смерти в бою:

Был бой. Гражданская война

в Крыму, в Сибири и на севере.

Днепр, Волга, Обь, Двина.

Концы ужасной этой битвы

остры как лезвие у бритвы,

я даже не успел прочесть молитвы,

как от летящей пули наискось

я пал подкошенный как гвоздь.

(Введенский, 1, 171)

Битва первоначально предстает как некое глобальное событие, никак не сосредоточенное в каком-то определенном пространстве-време

История 157

ни. Но смерть вносит в эту неопределенность видимость хронологической ясности. В зрачках умирающего неожиданно отражается "число четыре" -- та же, что и у Хармса, навязчивая отсылка к четвертому измерению. И далее фиксируется, как и в монологах иных умерших, дата смерти: "тысяча девятьсот двадцатый".

Сражение описывается Введенским как некое странное пространственно-временное образование, в котором множество тел появляются и сосуществуют в событии с "острыми как бритва краями", как бы рассекающими время. Битва располагается между Крымом и Сибирью и являет из себя причудливую топографическую конфигурацию. Успенский предложил представить себе лист бумаги, на котором помечены Петербург и Мадрас, годы 1812-й и 1912-й. Если согнуть бумагу так, чтобы Мадрас приблизился к Петербургу и отпечатался на нем, 1812-й совпал бы с 1912-м. Совпадение этих точек оказывается непонятным только в двухмерном мире, в трехмерном же оно не вызывает возражений38. Битва -- это, конечно, колоссальное сближение людей, времен и пространств39.

Битва оказывается с конца XVIII столетия воплощением исторического времени, кристаллизованного в понятии "эпоха". Гете писал, что битва при Вальми отмечает начало новой эпохи40. Битва как бы останавливает движение времени в драматической встрече тел, отмеченных смертью. Именно здесь сабля действует как резатель и остановщик времени -- как инструмент отслаивания среза эпохи.

Хлебников описывал образ битвы как события, трансцендирующего линейность времени:

Мертвый, живой -- все в одной свалке!

Это железные времени палки,

Оси событий из чучела мира торчат...41

Такое же трансцендирование времени в битве дается в "Стихах о неизвестном солдате" Осипа Мандельштама42.

Битва, война традиционно понимаются как события, разрывающие временную длительность и преобразующие само качество исто

_________________________________

38 Успенский Я. Д, Цит. соч. С. 36.

39 Ср. У Эрвина Штрауса: "Можно также разложить военную битву на тысячу индивидуальных действий участников. Можно представить себе использование сложного аппарата для регистрации всех этих движений, выполняемых отдельными солдатами, всех произнесенных слов и всех физических событий: выстрелов, взрывов, газовых атак и т.д. Смысл исторического события, "битвы", однако, не может быть извлечен ни из одной из этих деталей, ни даже из их совокупности. Смысл таится не в индивидуальном процессе; в действительности он существует только как порядок, охватывающий все эти частности (Straus Erwin. Man, Time and World. Pittsburgh: Dusquesne University Press, 1982. P. 54).

40 См.: Blumenberg Hans, The Legitimacy of the Modern Age. P. 457.

41 Хлебников Велимир. Творения. С. 493.

42 Битва между силами хаоса и порядка входит в древнейшую мифологию. Но с определенного момента (например, в некоторых мифах об Ахура Мазде) такого рода битва заменяется "последней" битвой между силами добра и зла и окончательной, вечной победой добра, ознаменовывающей фундаментальную трансформацию миропорядка и трансцендирование времени. Миф о битве преобразуется в апокалиптический миф (Cohn Norman. Cosmos, Chaos and the World to Come. The Ancient Roots of Apocalyptic Faith. New Haven; London: Yale University Press, 1994. P. 112-115).

158 Глава 5

рического времени. Роже Кайуа так формулирует роль войны в переживании исторического времени:

...война выступает как веха в истечении длительности. Она разрезает жизнь наций. Каждый раз она начинает новую эру; некое время кончается, когда она начинается, когда же она завершается, начинается иное время, отличающееся от первого своими наиболее зримыми качествами43.

13

Битва позволяет остановить время, кристаллизовать его в эпоху и вместе с тем увидеть многоголовую гидру невероятного тела, "концы" которого спрятаны в прошлом и в будущем, в четвертом измерении.

Основным "действующим" лицом этой битвы парадоксально оказывается не воин, а наблюдатель. Наблюдатель -- это как раз та фигура, которая радикально отделяет прошлое от настоящего, рубит "истечение длительности". Мишель де Серто заметил, что существуют два подхода к пониманию истории. Один он идентифицировал с психоанализом. Для психоанализа прошлое существует в настоящем, оно повторяется. С этой точки зрения психоанализ как бы видит "тело" истории в четвертом измерении. Второй подход связан с историографией, разрывающей прошлое и настоящее:

Историография рассматривает это отношение [между прошлым и настоящим] в виде последовательности (одно после другого), корреляции (большее или меньшее сходство), следствий (одно следует за другим) и дизъюнкции (либо то, либо другое, но не оба одновременно)44.

Часовой, ответственный за время, конечно, занимает позицию историографа, отсекающего историю от настоящего. Историю в таком понимании создает не ее протагонист, а наблюдатель. Именно он -- главное "историческое лицо".

Время в такой перспективе перестает быть чисто темпоральным феноменом, оно как бы откладывается в неких пространственных состояниях, соотнесенностях, смежностях, соприсутствиях. Гегель говорил о "месте" как "пространственном "теперь""45. Паралич времени в некой пространственной конфигурации -- и есть сущность битвы, сущность историчности. Зрение фиксирует место как пространство реализации истории.

_________________

43 Caillois Roger. L'homme et le sacre. Paris: Gallimard, 1950. P. 225. История новейших войн, прежде всего войны 1914--1918 годов -- модели битв для Хармса и его современников, продемонстрировала, каким образом война из экспедиций, протекающих в пространстве, постепенно преобразуется в некое "тотальное" временное событие. Тотальная война "на истощение" захватывает всю мыслимую территорию и становится войной прежде всего во времени. По выражению Поля Вирилио, война на истощение из-за отсутствия пространства распространилась на время; длительность стала фактором выживания (Virilio Paul. Speed and Politics. New York: Semio-text(e), 1986. P. 56).

44 Certeau Michel de. Histoire et psychanalyse entre science et fiction. Paris: Gallimard, 1987. P. 99.

45 Гегель Георг Вильгельм Фридрих. Энциклопедия философских наук. Т. 2. М.: Мысль, 1975. С. 60.

История 159

Это превращение времени в пространство легко связывается с идеей четвертого измерения, где время для "умеющего видеть" превращается в пространственное "тело".

Все это заставляет пересмотреть определение случая. Раньше я говорил о случае как о событии, нарушающем обычную рутину, предсказуемость происходящего. В свете сказанного можно уточнить это определение. Случай может происходит в серии события, или в серии наблюдения за ним, его регистрации, или в двух сериях одновременно. Регулярность, на фоне которой только и возникает понятие случая, также может относиться и к серии события, и к серии наблюдения. При этом серия наблюдателя -- едва ли не более важная, чем ряд, в котором находится "событие". Случай это не только нарушение регулярности, это некая приостановка, "паралич" длительности, задаваемый внешней точкой зрения.

Вспомним еще раз "Голубую тетрадь No 10". Я уже писал о том, что название это случайно: этот "случай" значился под номером 10 в голубой тетради. Текст этот повествует о некоем "негативном" человеке, который в принципе не мог существовать. На оси событийности, на оси существования, таким образом, имеется сплошное ничто, превращаемое в "случай" именно формой регистрации.