Моя страна и мой народ. Воспоминания Его Святейшества Далай Ламы XIV - Тензин Гьяцо

Третье и последнее письмо от генерала Тан Куансэня пришло утром 16 марта, и я ответил на него в тот же день. Впоследствии китайцы опубликовали оба эти письма, но не сообщили при этом, что в том же конверте, в котором лежало письмо генерала, было еще одно письмо, посланное мне Нгабо. Он не присутствовал ни на одном из совещаний Кашага с начала кризиса и теперь хотел предупредить меня, что, по его мнению, не осталось никаких шансов на мирный исход. Он посоветовал мне попытаться разрушить враждебные планы "реакционеров" и прекратить все контакты с народными вожаками. Он полагал, что у народа есть "дурной план" увести меня из Норбулинки. Если это правда, это было бы для меня очень опасно, поскольку китайцы предпримут строжайшие меры, чтобы предотвратить мое исчезновение. Даже если я ускользну, предупредил он, в нынешней международной ситуации я никогда не смогу вернуться в Лхасу.

И затем он добавил: "Если, Ваше Святейшество, с несколькими из своих чиновников, которым вы доверяете, с несколькими доверенными офицерами и телохранителями Вы будете оставаться за внутренней стеной и не выходить оттуда и проинформируете генерала Тан Куан-сэня о том, какое именно здание вы занимаете, они, конечно, примут все меры, чтобы это здание не было разрушено".

Таким образом, Нгабо знал то, о чем мы только догадывались: что китайцы в действительности собираются уничтожить дворец и толпу. Но все еще хотят сделать это, по возможности не убивая меня.

Он также написал и Кашагу, более или менее повторяя то, что он написал мне, и уговаривая их отвлечь народ от дворца или, по крайней мере, позаботиться о том, чтобы они оставались за стенами. Он писал, что понимает трудности и, если невозможно заставить народ разойтись, то следует попытаться ради моей же безопасности увести меня из дворца и привести в китайский лагерь. А пока надо послать эскиз дворца, где было бы указано, в каком месте я нахожусь.

Я ответил на письмо генерала примерно в том же тоне, что и ранее. Мне все еще казалось, что единственным шансом убедить его не атаковать толпу и дворец было последовать его желанию. Я не сообщил ему, в каком здании я нахожусь. Я чувствовал, что до той поры, пока китайцы не знают точно, где я нахожусь, есть еше какой-то шанс, что они не станут использовать артиллерию. Если бы мы сказали им об этом, казалось несомненным, что остальная часть Норбулинки будет лежать в руинах. Я вновь заверил его, что намереваюсь прибыть в китайский лагерь, как только окажется возможным.

На самом деле я туда не собирался, но надеялся, что это обещание вынудит его отложить отдачу приказа об атаке и даст нам возможность вовремя увести людей. Это было последнее из писем, которые я ему написал. Вся атмосфера вокруг дворца к этому времени стала чрезвычайно напряженной. За внутренней стеной скопилось множество взволнованных, разгневанных людей. Большинство из них вооружилось палками, копьями, ножами или тем оружием, которое они смогли найти. Среди них были кхампа с винтовками и сколько-то солдат с несколькими пулеметами и даже 14 или 15 минометами.

Лицом к лицу, на кулаках или мечах, один тибетец стоил бы дюжины китайцев. Последние события в восточных провинциях подтвердили эту старую пословицу. Но было очевидно, что их сила бесполезна против тяжелого вооружения, при помощи которого китайцы могли стереть их в порошок. Практически, у них не было ничего, за исключением решимости защитить меня.

При этом с внутренней стороны стены в непосредственной близости от дворца все сохраняло видимость мира и покоя. Не было никаких признаков чего-либо нежелательного, сад был тих, как обычно, павлины гуляли, высоко подняв хвосты и не заботясь о человеческих волнениях. Певчие птицы перелетали с дерева на дерево, смешивая своё пение с музыкой фонтанов в скалистой части сада, а прирученные олени, рыбы, утки, а также белые журавли были столь же изящны, как всегда. Сотрудники моей личной охраны без униформы даже поливали газоны и клумбы. Атмосфера была все еще типичной для Тибета, где на протяжении столетий народ стремился к умиротворению, покою ума, и посвящал свою жизнь поискам духовного пути к свободе от бед и страданий. 16 марта пришли сведения о китайских приготовлениях уничтожить это мирное место. Народ сообщил Кашагу, а затем мне, что подтянута вся артиллерия из района и расставлена на позициях вокруг города, а особенно вокруг Норбулинки.

Один человек, который работал на гидроэлектростанции, строящейся в восьми милях к востоку от Лхасы, сообщил, что четыре горных орудия и 28 тяжелых пулеметов, которые там обычно стояли, были втайне увезены в Лхасу в ночь на 14-е, с эскортом нескольких грузовиков китайских солдат. Глава районной администрации из Бомту, что в 15 милях к востоку от Лхасы, сообщил, что к городу подтянули 20 тяжелых орудий. Вечером 13-го и затем 15-го два громадных китайских военных грузовика с тремя солдатами в каждом были замечены около северных ворот дворца с механическими инструментами, очевидно для производства измерений. Когда они увидели, что за ними наблюдают, они торопливо уехали, и часовые из народа сразу же решили, что измерения эти предназначались для наведения тяжелых орудий на дворец. Ночью около сотни новых китайских грузовиков медленно подтянулись к Потале, и оттуда - к китайскому лагерю.

Следующим утром 15 или 20 китайцев в гражданской одежде были замечены на телеграфных столбах, - очевидно, ремонтировали провода. Но народ решил, что они продолжают рекогносцировку для уточнения дистанции. Наш народ не слишком много знал относительно артиллерии и, возможно, ошибался, но именно так они думали. Помимо всех этих наблюдений прошли слухи о дополнительных войсках, прибывающих из Китая по воздуху.

Ночью 16 марта тибетцы были уверены, что китайцы собираются начать обстрел дворца и что это может осуществиться без предупреждения в любой момент. Их чувства взвинтились до уровня паники, но все равно они не хотели покидать дворец и оставить меня. Все, кто имел какой-то авторитет, пытались утихомирить людей, но их гнев на китайцев успокоить было невозможно. Для толпы и для моих министров, как и для меня, это была очень тревожная ночь, и никто не мог спать. Когда пришло утро, слухи все еще распространялись, и крушение казалось неминуемым.

Мне и Кашагу показалось, что ситуация стала совершенно отчаянной. Мы провели совещание. Обсуждать оставалось только один вопрос: как можем мы предупредить разрушение дворца и убийство окружающих его тысяч людей. Мы смогли только решить направить еще один призыв китайскому генералу не использовать силу для разгона толпы, но подождать, пока Кашаг еще раз попытается их увести с миром.